«Бежать вперед!» — вспыхнул в сознании Кирилла решительный приказ. И он вложил в этот бросок все свои физические и духовные силы в надежде прорвать колючую темноту. Ему это удалось. Электрическое пощипывание прекратилось, дребезжащий звук, резавший барабанные перепонки, стих. Но глубокая черная мгла все еще окружала его. «Что происходит? И как долго это будет продолжаться? Это и есть фантом? Боже, умоляю, помоги мне», — колотилось у него в сознании.

Кирилл продолжал что было сил бежать вперед, когда вдруг почувствовал, что он никуда не продвигается. Он резко замер. И снова бросился вперед. И замер опять. Теперь сомнений не было — он как будто парил в воздухе. Лихорадочно ощупывая себя, Васютин с радостью обнаружил, что ощущение тела стало медленно возвращаться к нему. Теперь он отчетливо чувствовал свои конечности, а потом ощутил и мимические мышцы. Наладив прежние отношения с собственным телом, он испытал некоторое облегчение. «Тело чувствую. Значит, не все так плохо. Сквозь колючую черноту прорвался, больше не щиплется. А это значит… значит, что я двигаюсь вперед», — думал он, когда заметил, что обстановка вокруг стала меняться.

«Что это? Температура растет, стало намного теплее», — успел сказать он себе, как вдруг с ужасом осознал, что не чувствует за плечами рюкзака. Он стал снова ощупывать себя. Рюкзака действительно не было.

Но следующее открытие заставило Кирилла забыть об этой потере. Он понял, что вовсе не ощущает одежды. Ни обуви, ни камуфляжа на нем не было. «Голый, совершенно голый и без рюкзака. Ладно, не страшно, — решил он, стараясь успокоиться. — Но что за чувство такое? — спросил себя Васютин несколько секунд спустя. — Как будто легкая невесомость…»

Он стал двигать руками и ногами, прислушиваясь к ощущениям. И вдруг его осенило: «Вода! Я в воде, что ли? Да, похоже, что в воде. Целиком. И дышу».

Сказав себе «и дышу», он вдруг испугался: «А я разве дышу?» Попробовал сделать вдох, судорожно дергаясь и разевая рот, во что бы то ни стало силясь вдохнуть. Несколько раз повторив эти яростные попытки, он признался себе, что не дышит.

«Спокойно! Спокойно! — мысленно приказал себе Васютин. — Я не дышу и не говорю. Но отлично чувствую тело. И я в воде. И что это означает? Какие есть варианты?» — думал он, стараясь не сойти с ума. Но паника, то отступающая, то внезапно хватающая его за горло удушливым комком, никак не давала сосредоточиться. Вариантов не было.

«Если я не дышу, то… Так, может, все это… Колючая темнота, пропажа рюкзака и одежды, вода и то, что не дышу… Может, я просто помер? А? Вариант! Очень хреновый вариант».

Кирилл так и не успел толком обдумать свое положение, как обстановка вокруг него стала меняться. Пространство резко сжалось и тут же вернулось в прежнее состояние. «Этого еще не хватало!» — испуганно подумал сыщик, когда сокращение вновь повторилось, но уже с куда большей амплитудой. Теперь оно толкнуло его в спину, мягко и сильно одновременно.

«Надо двигаться вперед, иначе конец. В следующий раз меня раздавит», — решил он и сделал судорожную попытку шелохнуться. В ответ сокращения пространства усилились, к тому же стали повторяться все чаще. «А если это я их провоцирую? Получается, надо замереть», — сделал вывод Кирилл.

Вдруг все встало на свои места, заставив Васютина удивиться собственной слепоте. «Да! Все ясно! Конечно! Как же я сразу не понял, идиот безмозглый! Вода, дыхания нет, все вокруг сокращается, темно, тепло… Нет, не может быть. Хотя почему? Здесь все может быть! Или я помер… или… Или я в утробе! В утробе, черт! Вперед, быстро вперед!»

И он стал остервенело пытаться продвинуться, дергаясь всем телом. Несколько яростных рывков — и мгла вокруг словно взбесилась, конвульсивно сжимаясь и сдавливая его мощными болезненными толчками. Так продолжалось довольно долго, пока пространство не обхватило его тугим пульсирующим обручем, грозясь сломать ребра. Боль набирала обороты, но он был рад ей, ведь вместе с ней пришла и надежда. «Если это роды, значит, есть шанс выбраться. А что потом? Реинкарнация? Полная потеря памяти и беспомощность младенца? Все, кто пропал в Останкине, реинкарнировались? Но ведь я чувствую, что Оля с Женькой живы. А они что… недавно родившиеся младенцы? Безумие!»

Кирилл постарался отбросить от себя эту пугающую мысль, но с каждым мгновением она становилась все реальнее. И только резкий приступ боли, обручем сжавший его голову, заставил Васютина ненадолго забыть о своей чудовищной догадке. Потом был еще один, да такой сильный, что он чуть не потерял сознание. Казалось, его пропихивают сквозь узкую резиновую трубу, которая пытается раздавить инородное тело. Несколько раз от боли он почти терял сознание. Пытка все продолжалась, заставляя Кирилла сомневаться, выдержит ли он ее.

Все изменилось, когда он почувствовал резкий перепад температуры. Стало ощутимо холоднее. «Все, скоро это безумие закончится, — успокаивал он себя. — Роды подходят к концу. Надо дотерпеть, обязательно надо дотерпеть!»

Внезапно наступило облегчение, которое оказалось обманчивым. На смену ему пришла адская боль в голове и плечах. Пытаясь сопротивляться неведомой силе, сдавившей череп, он испустил нечеловеческий вопль. Но крика не вышло, лишь сжалась грудная клетка.

Мгновение спустя он почувствовал ледяной холод, и адская вспышка наотмашь хлестнула его по глазам, словно зарево ядерного взрыва. На этот раз он не выдержал и стремительно потерял сознание, так и не успев ничего сообразить.

Васютин очнулся от жгучей боли, которая вцепилась в него сзади. Хрипло вскрикнув, он услышал, как трещат его легкие в грудной клетке, словно их рвут на части. «Вдох! Все, роды позади. Я мыслю, я остался собой! Боже, спасибо тебе!»

Уплывающее сознание опрокинуло его в вязкую гулкую тьму.

Канадский подданный Николай Берроуз плакал очень редко. А если и плакал, то в основном из-за какой-нибудь сентиментальной ерунды, будучи пьяным. Свои настоящие горькие слезы он мог посчитать по слезинке. Но когда силуэт Васютина скрылся в темном дверном проеме небольшой кирпичной постройки, веки его внезапно набухли влагой, а горло перехватило. «Это потому, что я русский», — подумал он на английском, утирая глаза рукой.

Впервые он так мучительно остро осознавал свое происхождение. «Американец сам бы туда не полез — позвонил бы в ФБР. С точки зрения государства и социальных благ — это правильно. Он же налогоплательщик и законопослушный гражданин… Но… это по-человечески трусливо», — думал он, осторожно пробираясь к густым неухоженным кустам, растущим за автозаправкой «Югранефть».

Подойдя к ним мягкой, бесшумной походкой, он вынул походный нож, одним движением срезал кусок травы вместе со слоем земли, положил под него тщательно перемотанный скотчем полиэтиленовый пакет, аккуратно приладил на прежнее место потревоженный клочок природы и прижал его рукой. Придирчиво оглядев подножие куста, он тихонько отломил от растения крошечную тонкую веточку, воткнув ее в нескольких сантиметрах от закладки. Оглядевшись, попятился назад. Обошел вымершую пустую заправку, убрал камеру в сумку, повесил ее на плечо, поправил рюкзак и уверенным размашистым шагом пошел в сторону улицы Королева, на ходу доставая из внутреннего кармана канадский паспорт. «Хорошо, что паспорт канадский. С русским мог бы получить по роже». Горько хохотнув над тем, что в России лучше быть русским с канадским паспортом, он тяжело вздохнул, оглядываясь по сторонам в поисках патруля.

На Аргуновской около шестнадцатого дома было несколько патрулей — на выбор. Один ехал прямо на Ника со стороны Королева, другой настигал его сзади. Остановившись, Коля сделал предельно простодушное, американское лицо, взяв в руку паспорт. И хотя после Палестины и афганских талибов бояться московских силовиков было стыдно, встреча с сотрудниками ФСБ немало волновала его. «Буду надеяться на план Кирилла. Больше надеяться мне не на что», — сказал он себе, когда «уазик» резко затормозил в паре метров от него. Из машины выскочили два омоновца. Вид они имели весьма суровый, а когда один из них невзначай вскинул автомат, Коля решил быть предельно корректным и вежливым.