Связанные страховкой крепких любящих рук, они втроем подошли к стеллажу. Кирилл попросил жену выбрать какой-нибудь длинный предмет. Она долго копалась, обходя полку с товарами и увлекая их за собой.

— Вот, — наконец-то протянула она что-то продолговатое.

— Олечка, что это? — спросил он, всматриваясь в предмет сквозь повязку безжизненными глазами.

— Подставка под цветочный горшок, железная.

— Умничка, — похвалил ее муж. И они стали возвращаться к стене.

— Оля, слушай… Я поднесу руку, а когда завибрирует, ты до этого места дотронься подставкой. Поняла?

— Да.

Протянув руку, он услышал как жена сказала «дрожит». «Не оставь нас, Господи», — молча взмолился Васютин. А вслух сказал:

— Давай, только тихонечко.

Изо всех сил вглядываясь в тусклую размытую картинку, он увидел, как предмет достиг стены и продолжил двигаться вперед.

— Она туда проваливается, — подтвердила Оля, зачарованно глядя на происходящее.

— Вынимай, — резко сказал Кирилл. — Что с этой подставкой? А?

— Да ничего, Кирюш. Все с ней нормально.

— Все, пойдем, — как-то буднично произнес Васютин, словно торопил копавшуюся жену пойти на прогулку.

— Как пойдем? В стену? — уточнила Оля. Женька испуганно сжался, втихаря пуская слезу.

«А вот это хороший вопрос. Как именно идти?» — подумал Кирилл. Чуть помедлив, он перекрестился свободной рукой.

— Оленька, сынуля. Сейчас будет просто интересно и не страшно.

— А больно не будет, пап? — поинтересовался Женька сквозь слезы.

— Нет, что ты, сынок. Нет конечно. Так, слушайте меня и не торопясь делайте, как я говорю. Руки не отпускаем. Женечка, иди ко мне, а руку мамину не отпускай.

Женька послушно двинулся к отцу, хоть и видно было, что он сильно испуган.

— Оль, я встану вперед. Женьку мне на закорки подсади. Держать его можешь как угодно, хоть за ногу. Главное — чтоб наша цепочка не размыкалась.

— Понятно, — кивнула она.

Когда Женька оседлал отца, словно на зимних конных поединках в парке, которые они затевали с соседскими мальчишками, Оля подошла к ним сзади.

— Хватайся за меня, Оль. И прижимайся очень крепко.

Она торопливо сделала, что было велено мужем.

— Я вытяну руку вперед и дам команду идти. И мы пойдем… Нет, как бы побежим… Ну, то есть это надо сделать очень быстро. Оленька, отталкивайся ногами что есть сил. Но только по моей команде. Поняла?

— Да, поняла, — еле слышным дрожащим голосом ответила она.

— Помолимся, — произнес Васютин, трижды перекрестясь.

— Боженька, будь ко мне милостив, пожалуйста. Спасибо! — трогательно пробормотал младший Васютин, как и учила его бабка Василиса, вечно сидящая на лавочке у их подъезда и мнящая себя блестящим педагогом.

Собрав на кончиках пальцев всю свою огромную любовь к тем двоим, намертво прижавшимся к нему, Кирилл вытянул руку к стене. Она тут же пошла крупной рябью, стремительно перестав быть бетоном и штукатуркой.

— Оль, готова?

— Да, — соврала она.

— Тогда на три-четыре. Скажу четыре — сильно толкайся.

— Хорошо, — с трудом произнесла Васютина, еле дыша от страха.

— Три, четыре! — хрипло отчеканил Кирилл.

И они ринулись вперед.

— Нет, ну ты погляди, что за гусар! Герой, храбрец, красавец! Жаль, не сподобился усами обзавестись, — не то восхищенно, не то насмешливо сказал Аристарх, появляясь из-за стеллажа. И, деловито повернувшись к Петру, стоявшему рядом с кисетом в руках, спросил, ехидно прищурясь своими нелепыми разновеликими глазами:

— Вот и пришла пора, Петруша, мечте твоей сбыться. Радостно тебе, старый грешник?

— Сотню лет коли грезить о чем станешь, так опосля силенок недостает радоваться. Дюже охота со смертию скорее свидеться, да чтоб без лишней муки. А уж коли мольбу мою заветную исполнишь, так вовек тебе сего добра не забуду.

— Что век твой, Петруша, а? Шуточный пустяк, сущие мгновения. Сейчас сгинешь, как и не было тебя. А с тобой и добро мое той же дорогой. Какой мне с него прок, скажи на милость?

— Сгину али нет — об том лишь Господь ведает. Это, светлый князь, не в твоей власти, а посему неча пророчить попусту. Да и не имею иного добра, коим возможно отплатить тебе. Как в земной жизни голытьбой крепостной обретался, так и по сию пору добра не нажил.

— А кисетик табачку откуда, бессребреник ты мой? Ты пошто его Васютину в карман пристроил, пока тот Борьку в огороде гонял?

— А ежели Орн глянуть вздумает на то, как все сие приключилось, так я ему и ответствую, что за ради табаку я Васютина на путь запретный наставил.

— Старый осел ты, Петя. Уж коли поостеречься против Орна решил, так чего проще сказать, что за христианскую веру православную помог Васютину. Так-то вернее будет.

— Ну уж нет, Аристарх. С той поры, как неупокоенных отпевать по чину стали, Орн ведь и злодейство страшное сотворить может. Распнет мя, страдальца, да и предаст на кресте забвению на века. А триста лет великим мучениям предаваться — сие для меня уж не по летам.

— А может, ты и прав, Петя. Всяко статься может.

— Так исполнишь ли ты мольбу мою?

— Да с чего ты себе надумал, что я эдакую возможность имею, служа Орну в его пределах? Это чушь немыслимая, сам рассуди!

— То предание не ново. Неупокоенные сказывают, ты распятие хранишь не одну сотню годков ужо.

— Петя, ты пред смертным часом, видать, ополоумел. Против воли Орна храню? Или без его ведома? Вот ведь несут околесицу! Брешут, себя не помня!

— Так сказывают, что Орн ведает о сем распятии. А за верную твою службу смилостивился он над тобою, Аристарх. Дюже ты ему надобен в сем пределе. На коленях молю, дай утешиться пред кончиной! Мне с того великое упокоение будет.

— Ну да шут с тобой, Петя. Будь по-твоему.

— Благодарствую! Всею душою своей горемычной благодарствую!!!

— Только обязан будешь уговор соблюсти. Молитву не смей даже начать, а лучше уста свои не разевай даже. То же и знамения касается. Не вздумай даже перста сомкнуть в щепоть, а не то я тебя сам узлом завяжу.

— Не ослушаюсь я воли твоей, будь покоен.

— Ладно, явлю. Всего-то пару мгновений оно подле тебя будет, так что не медли.

Сказав это, Аристарх запрокинул голову и вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами. Слегка потряс, потом стал двигать ими так, будто барабанил по невидимому столу. Спустя пару секунд пальцы его развили немыслимый темп, мелькая в воздухе с таким проворством, что вскоре перестали быть различимы. И вот тогда перед ними, всего в нескольких сантиметрах, стали появляться очертания креста. Пальцы Аристарха словно ткали его из желтоватой паутины, как усердные пауки, но в сотни тысяч раз быстрее. Не успел Петр опомниться, потрясенный этим невероятным зрелищем, как небольшой крест был готов. Руки Аристарха замерли, но крест оставался висеть перед ними в воздухе. Тогда распорядитель резко обернулся к старику, удерживая крест в воздухе, Петр бросился к нему, успев приложиться два раза. Пытался было и в третий раз поцеловать распятие, беззвучно моля Господа о прощении, но распятие рухнуло к его ногам, просыпавшись на пол золотой пылью, которая тут же исчезла.

— Мечту твою заветную я исполнил, — сказал Аристарх, растирая разом окоченевшие пальцы. — А стало быть, пора и трапезничать. Пойдем, любезный.

Просияв, как будто был приглашен к свадебному столу, а не на собственную казнь, Петр живо скрутил цигарку, прикурил и двинулся вслед за Аристархом. Нагнав его, он спросил:

— Просвети, мил человек, он меня как — сразу жрать станет али сперва сотворит чего?

— Да на кой ляд ты ему сдался?! Преобразит он тебя. Станешь ты у него дитем малым али еще кем. Вот тогда он тебя и слопает. Живьем, прошу заметить. Тут надобно будет потерпеть малость, уж ты не обессудь. А впрочем, как повезет. Если сразу за башку ухватится, то вопрос твой решится молниеносно.

Петр внимательно слушал его, лишь пару раз кивнув. Лицо его лучилось счастливым ожиданием смерти. Переступая границу секции «Все для праздников и торжеств», старик обернулся, протяжно вздохнув и мысленно троекратно перекрестив торговый зал.