Она вкратце описала их визит. Майлз снова уселся на пол и с недрогнувшим лицом внимательно все выслушал. В этот раз он ее не перебивал.

– Вы развеяли их заблужения? – проговорил он медленно, когда она замолчала, чтобы перевести дух.

– Я пыталась. И пришла в ярость, видя как как они просто… отмахнулись от моих слов в пользу всех подлых инсинуаций этого кретина Алексея. Это его-то! Думаю, Хьюго искренне за меня волнуется. А вот Василия подстегивает лишь его превратно понимаемый семейный долг плюс какие-то дутые идеи насчет упадочной развращенности столицы.

– А, – протянул Майлз. – Романтик, как я погляжу.

– Майлз, они были готовы забрать Никки прямо сразу! И у меня нет никакого законного способа бороться за опеку. Даже если я силой приведу Василия к судье в магистрат округа Форбреттена, то не смогу доказать, что он вопиющим образом непригоден для опеки – это не так. Он лишь вопиюще легковерен. Но я подумала – уже слишком поздно, вчера вечером – что у Никки допуск секретности. Сделает ли СБ что-либо, чтобы остановить Василия?

Майлз нахмурился, его брови поползли вниз. – Вероятно … нет. Он ведь не собирается увезти Никки на другую планету. СБ не стала бы возражать, чтобы Никки жил на военной базе – фактически, они наверняка сочтут это место лучше отвечающим соображениям безопасности, нежели особняк Форкосиганов или дом вашего дяди. Больше анонимности. И к тому же не думаю, что они мечтают о судебном процессе, который привлечет еще большее общественное внимание к комаррскому делу.

– Они бы прикрыли процесс? В чью пользу?

Он, задумавшись, со свистом втянул воздух сквозь зубы. – В вашу, если я их об этом попрошу. Но с них станется сделать это таким способом, чтобы максимально упрочить версию прикрытия – именно так на этой неделе они определили всю эту клевету об убийстве в своих ограниченных умишках. Я практически не смею ничего предпринять; я только хуже сделаю. Интересно, кто-то… кто-то рассчитывал на это?

– Я знаю, что Алексей дергает Василия за ниточки. Как вы думаете, не может еще кто-то дергать за ниточки самого Алексея, пытаясь вынудить вас совершить гибельный шаг? – Тогда она оказалась бы последним звеном в цепочке, потянув за которую тайный враг Майлза стремится поставить того в уязвимое положение. Ужасающее открытие. Но только, если она – и Майлз – поступят так, как ожидает от них враг.

– Я… гм. Возможно. – Он еще сильней нахмурился. – В любом случае, будет гораздо лучше, если ваш дядя уладит эти вещи конфиденциально, внутри семьи. Он по-прежнему намерен вернуться с Комарра до свадьбы?

– Да, но лишь если так называемые несколько мелких технических вопросов не окажутся сложнее, чем он предполагал.

Майлз поморщился с сочувственным пониманием. – Верно, значит никаких гарантий. – Он замолчал. – Округ Форбреттенов, а? Если на нас будут слишком сильно давить, я могу потихоньку попросить Рене Форбреттена об услуге – чтобы он… э–э… все уладил. Вы сможете обратиться непосредственно к нему бы через голову судьи Округа. Мне не нужно будет привлекать СБ и вообще появляться в этом деле. Хотя такой вариант не сработает, если к тому времени графство и округ Форбреттена перейдет к Сигуру.

– А я не хочу, чтобы на нас давили слишком сильно. Я вообще не хочу, чтобы Никки снова беспокоили. Довольно с него ужасов. – Она вся сжалась и ее трясло – трудно сказать, от страха, гнева или ядовитой смеси того и другого.

Майлз встал с пола, обошел вокруг, несколько неуверенно присел рядом с ней на ореховый сундук и испытующе на нее поглядел. – Тем или иным путем, но мы можем сделать так, что все наконец образуется. Через два дня состоится голосование в Совете Графов по наследованию обоих округов. Как только голосование пройдет, испарится политический мотив раздувать против меня это обвинение и все начнет стихать. – Сказанное прозвучало бы очень убедительно, если бы он не добавил: – Надеюсь.

– Мне не следовало было предлагать наложить на вас карантин до окончания моего годичного траура. Сперва надо было предложить Василию срок до Зимнепраздника. Я слишком поздно догадалась. Но я не могу рисковать Никки, просто не могу. Не теперь, когда мы зашли так далеко и так много вынесли.

– Ну-ну, ш-ш. Думаю, ваши инстинкты верны. У моего деда была древняя кавалерийская присказка: 'Скакать по опасной земле надо как можно легче'. Мы просто ненадолго ляжем на дно, чтобы не раздражать беднягу Василия. А когда вернется ваш дядя, он приведет этого парня в порядок. – Он искоса поглядел на нее. – Или, конечно, вы можете просто год со мной не видеться, а?

– Мне бы этого весьма не хотелось, – признала она.

– А. – Уголок его рта пополз вверх. Помолчав, он добавил, – Ну, тогда нам это не подходит.

– Но, Майлз, я дала свое слово. Не хотела, но дала.

– Вас вынудили. Знаете, тактическое отступление – неплохой ответ на внезапное нападение. Сначала остаешься в живых. Потом сам выбираешь позицию. И затем контратакуешь.

Как-то, хотя она ничего не делала, его нога оказалась рядом с ее; это было не касание, а просто ощущение теплого и плотного, даже через два слоя одежды – серой и черной. Она, естественно, не могла уютно положить голову ему на плечо, но могла бы незаметно обнять его за пояс и склонить голову так, чтобы щека коснулась его волос. Это было бы приятное ощущение, успокаивающее душу. Я не должна этого делать.

Нет, должна. Сейчас и всегда…. Нет.

Майлз вздохнул. – Сражен собственной репутацией. Я думал, что в данном случае для меня имеют значение только ваше мнение, Никки и Грегора. Я забыл о Василии.

– Как и я.

– Папа выдал мне такое определение: репутация – это то, что знают о тебе другие, а честь состоит в том, что знаешь о себе сам.

– Вот что имел в виду Грегор, когда велел вам поговорить с ним? Слова вашего папы звучат мудро. Я хотела бы встретиться с ним.

– И он тоже хочет встретиться с вами. Конечно, он немедленно довел эту мысль до конца, спросив меня, что я о себе думаю. У него есть этот… этот глазомер.

– Думаю… я понимаю, что он имел в виду. – Она могла бы обвить пальцами его руку, лежащую у него на бедре так близко от нее. Рука бы тепло и успокаивающе легла в ее ладонь… Ты уже предавала себя прежде в жажде прикосновений. Не смей. – В день, когда Тьен погиб, я сама из человека, давшего клятву и хранившего ее, превратилась в того, кто разломал свой обет пополам и ушел прочь. Моя клятва была для меня всем миром, или, по крайней мере… я отдала за нее весь мир. И я пока не знаю, было ли ради чего становиться клятвопреступницей. Не думаю, что Тьен бы так по-дурацки бросился вон из купола той ночью, если бы я не потрясла его сообщением о том, что ухожу. – Она на мгновение замолчала. В комнате было очень тихо. Старые толстые каменные стены не пропускали городского шума. – Я не та, что была. Я не могу вернуться обратно. Мне не очень нравится то, кем я стала. Я все еще пока… держусь. Но вряд ли знаю, как мне сдвинуться с этой точки. Никто и никогда не давал мне карты этого пути.

– А, – произнес Майлз. – А-а. Вы об этом. – В его голосе не было ни капли недоумения, это был тон твердого понимания.

– К концу моего брака моя клятва оставалась единственным, что не обратилось в прах. Когда я пыталась поговорить об этом с тетей Фортиц, она старалась меня утешить – мол, все нормально, ведь и остальные тоже считали Тьена ослом. Вы понимаете… Тьен тут не при чем, будь он святым или чудовищем. Это я, это мое слово.

Он пожал плечами. – Что же тут так трудно понять? Для меня, это абсолютно очевидно.

Она повернула голову и опустила взгляд на его лицо. Он глядел на нее снизу вверх с терпеливым любопытством. Да, он понимает абсолютно все… и даже попытки не делает ее утешать, уговаривая забыть об этом горе или убеждая, что оно того не стоит. Ощущение было такое, словно она открыла дверь, которую считала дверцей платяного шкафа, и шагнула через нее в иной мир, распахнувшийся перед ее округлившимися глазами. Ой.