Лавиния иронично усмехнулась и проворковала:

— Знаем, знаем, Миммо здесь стал уже легендой.

Это могло бы сойти за вежливую попытку поддержать разговор, если б не тон, каким была подана реплика. Тоска покраснела, а Тони нарочито громким голосом спросила, кому чего налить напоследок.

Все заметили, как Лавиния что-то тихонько сказала Энрико, а тот недовольно поморщился и вышел в гостиную, где стал листать какой-то журнал. Сын Джиджи мгновенно занял его место подле Лавинии; его друзья начали хихикать, даже Джиджи, не сдержавшись, отпустил шутку по поводу неотразимого очарования белокурых волос, хотя и знал, что его нескладного верзилу сына смутить крайне легко. Тони в отличие от всей компании чувствовала себя не в своей тарелке (потом она призналась Тоске, что визит детей Джиджи стоит ей невероятного нервного напряжения и за эти несколько дней она измучилась и похудела под стать своей кошке).

Что же касается друзей Маттео, то эти вели себя раскованно и свободно, как дома: шумели, веселились, наслаждались приятным обществом, морем, вином. По тому, с какой готовностью подхватили они шутку Джиджи, было ясно, что Маттео — постоянная мишень их насмешек. Наперебой они стали утверждать, что их друг — известный ловелас и еще ни одной женщине, будь то блондинка или брюнетка, не удавалось от него спастись, придумывали самые невероятные подробности об эротических похождениях «этого прожженного развратника». Маттео пытался защищаться, но явно страдал. Тоске было жаль мальчишку и Тони; чтобы не видеть больше этой сцены, она встала и приготовилась попрощаться, но Лавиния ее опередила; она сидела с непроницаемым лицом — унылая картинка, обрамленная шелковистыми волосами, а тут вдруг резко поднялась; Энрико присоединился к ней. Уже с лестницы Тоска услышала раздраженное: «Молокососы!» — а его ответ потонул в стуке захлопываемой двери. Да, неважно закончился этот замечательный вечер.

Общение с кошками развивает наблюдательность. «Ну как вы умеете их различать и по кличкам, и по повадкам, и по лицу? — удивилась однажды Тони. — Ведь тигровые коты все одинаковы». «Люди просто не дают себе труда их различать, — ответила Тоска. — Это все равно как европейцу сказать, что все японцы и китайцы на одно лицо».

Да, у нее наметан глаз на кошек, она все в них видит, потому что долго, не жалея времени, за ними наблюдала. И пришла к выводу, что человечьи лица подчас выдают лицемерие и надменность, а у кошек этого нет. Взять, к примеру, ту девушку с таким звучным именем… как бишь ее, Елена… Кассандра? Ах, да, Лавиния… так вот, она совсем ей не понравилась. Сразу видно, холодна и бессердечна, Маттео бы с ней намучился, ведь он, судя по отдельным высказываниям Тони о первой жене Джиджи, нисколечко не похож на мать. Тоска вдруг как наяву услышала голос Марио, укоряющий ее в том, что она судит о людях предвзято: ведь женщина всегда склонна обвинять свою предшественницу во всех смертных грехах. Но она верила Тони, потому что, с тех пор как переехала сюда из Милана, никто еще к ней не относился так по-доброму, как она и Джиджи. Сын тоже наверняка пошел в Джиджи своей чуткостью, ранимостью… А это эфирное создание (мысли опять переключились на Лавинию)… мужики по ней, должно быть, с ума сходят! Тоска видела, как они перед ней рассыпаются, стараясь предугадать малейшее ее желание. Как будто на этом белом личике (оно сильно выделялось на фоне бронзового загара остальных, даже у анемичного Энрико кожа приобрела оливковый оттенок) можно что-то прочитать! И речь какая-то непонятная, думала Тоска, спускаясь по лестнице. Спать пока не хотелось, пожалуй, можно посидеть на берегу в ночной прохладе и еще поразмышлять об этом вечере. Если встретит «трех мушкетеров» — заберет их домой. Они выскочили из квартиры за ней: видно, дома им было очень душно, открытые окна и двери в такую жару не спасают.

И что находят мужчины в некоторых женщинах!.. Она ведь даже некрасива. Только волосы — длинные, шелковистые — на это они падки. Вспомнила, как Бруно летом упрашивал ее не стричься, и Тоска во время своего романа отрастила волосы, а он, приходя к ней на свидание, прямо с порога говорил, чтоб она их распустила. Она тогда ухаживала за волосами, купила фен, всевозможные шампуни, которые расхваливают в телерекламе.

Фигура у этой Лавинии тоже не ахти, Тоске запомнились только слишком худые шея и руки. Еще бы, ведь они с женихом целыми днями стучат на машинке и на пляж спускаются лишь к вечеру — окунутся и назад, — а питаются небось одним воздухом. На ноги и грудь как-то не обратила внимания, поскольку взгляд был прикован к лицу — этой бледной маске, наполовину скрытой волосами. Странно все же, что такая молодая женщина так говорит, будто декламирует на сцене. Может, ее очарование и заключается в этой бесстрастности, точно внутри у нее скрыта какая-то тайна, но другим она недоступна, в лучшем случае лишь чуть-чуть приподнимается завеса. Другое дело Тони: ее милое лицо постоянно выражает волнение, разочарование, радость — их может прочитать каждый, кому есть до нее дело. А Лавиния, напротив, замкнулась в себе, как Турандот. Тоска привыкла сравнивать людей с оперными персонажами: вот идет Амнерис, а вон дон Карлос, Марчелло и Пинкертон. Лавиния же очень походила на жестокую Турандот. Тоска попыталась припомнить очертания ее рта (древние утверждают, что у духовно обделенных людей, как правило, тонкие губы), но не смогла: на белом контуры стерты, неразличимы, а лицо Лавинии она воспринимала только как маску. Молодая женщина без эмоций, ироничная и далекая от жизненных страстей, как луна от земли.

Она вдруг услышала позади голоса и обернулась: вдоль стены, огораживавшей место для купания, шли две фигуры. По нескладной походке узнала Маттео, а рядом… ну конечно, это она, дочь луны. Вот ведь стерва, все-таки влюбила в себя парня! А где же Энрико? Должно быть, поссорились, и Лавиния вернулась наверх к остальным.

Уже поздно, от усталости ломит поясницу. С трудом поднявшись, увидела, как Маттео обхватил спутницу за талию, но Лавиния резко высвободилась и побежала к морю. Маттео громко крикнул ей вслед:

— Подожди меня!

Девушка была уже у линии прибоя; одним движением освободилась от своей легкой хламиды, на миг сверкнула белизной обнаженного тела на черном фоне моря, потом нырнула. Маттео замешкался, снимая одежду, и, когда вошел в воду, Лавиния отплыла уже далеко. Тоска зачарованно глядела на эту прекрасную морскую сирену, и крик Маттео эхом звучал в ушах, как любовный призыв людей и животных.

Наконец она медленно пошла к дому, но то и дело оборачивалась. Теперь две головы уже покачивались рядом на серебристой дорожке, и при каждом взмахе рук рассыпался сверкающий фонтан мелких брызг. Они плыли очень синхронно в этой сказочной тишине. У Тоски защемило сердце от красоты природы и очарования юных тел, пока еще наслаждающихся безграничной свободой. Скорее всего, Лавиния просто из любопытства играет его детскими чувствами, но этого счастливого мгновения мальчик наверняка уже не забудет.

Жаркие дни катились, похожие один на другой. Стук машинки в квартире молодых социологов смолк: теперь они присоединились к компании журналиста. По саду туда-сюда шествовало семейство Аудиберти, соблюдая обычный неторопливый ритуал: покупки, пляж, вечерняя прогулка, ночной отдых — всегда в одни и те же часы, такими пунктуальными могут быть только пьемонтцы. К матери троих малышей приехал муж и привез с собой какую-то высокую женщину. Она представилась Тоске, поразив ее энергичным рукопожатием: как еще остаются силы у людей в такой духоте? Хозяйка, к счастью, отправилась с мужем и сыном в путешествие, кажется по Норвегии, и Тоска позволила себе не очень усердно намывать лестницы.

Жара, как правило, замедляет ритм жизни: ешь, потеешь, купаешься, но все как-то медленно, еле-еле, не хочется ни о чем думать, а уж тем более строить планы и заниматься делами. Только бы пережить, перенести сонное оцепенение, в которое впали живые существа вместе с землей и морем.