Залу, будто на славу отточенный клинок, прорезал резкий радостный вопль:
— Ла Рош-Шарди!
Я, чуть подскочив, обернулся, заметив, что и отец отреагировал примерно так же. Почти ползала стало с интересом на нас поглядывать. У дальней стены восседала за «ломберным» столиком радостно машущая мне герцогиня де Ла Гранж. Лучше будет подойти, чтобы крики не повторялись. Я галантно поклонился ей еще издали, показав, что отлично ее расслышал и уже иду. На самом деле, герцогиня — прелесть, только порой очень уж шумная. По какой-то причине я вызывал у нее неконтролируемый восторг. Лигоньяж, сидевший с ней рядом, выражал восторг несколько меньший, а вернее, выглядел кисло. Есть моменты, когда третий становится лишним даже за игрой в ломбер, но тут, похоже, и не играли, а лишь вели задушевную беседу, которую герцогиня явно не принимала всерьез.
— Мадам герцогиня, позвольте мне выразить вам мое совершенное восхищение, — приветствовал я церемонно. — Рад вас видеть, Лигоньяж.
Лигоньяж издал сдавленный вибрирующий вздох, похожий на стон. Герцогиня же от избытка чувств даже хлопнула в ладоши, прежде чем подать свою белую округлую ручку.
Она действительно была милейшей женщиной. Лет ей что-то около тридцати. Роскошная блондинка с тонкой полупрозрачной кожей и огромными глазами, постоянно изменяющими свой цвет в зависимости от освещения или настроения. Примерно таких женщин рисовал Рубенс… вернее, только будет рисовать, если ничего не изменится.
— Ну надо же! — воскликнула мадам де Ла Гранж, с томной хитрецой взмахнув ресницами. — И вы даже без своей нареченной!
— Мысленно я всегда с ней, мадам, — напомнил я с улыбкой, от которой герцогиня растаяла, совсем не огорченная. Она вообще обладала на редкость легким беззаботным характером.
— Да, да, — довольно громко ностальгически проворковала герцогиня, поигрывая брелоком из собольего меха, претендующим на изображение настоящего соболя в натуральную величину с агатовыми глазками и золотым ошейником, усыпанным какими-то камешками. — А ведь помнится, было время, когда нас связывала не только дружба…
Лигоньяж молча страдал.
— Да, — согласился я, и не думая спорить. — Еще и переписка!
Мадам де Ла Гранж звонко рассмеялась — будто на твердый пол рассыпали столовое серебро.
— И какая переписка! О, как мне нравились эти послания, всегда в стихах, целые поэмы, ах, как это было прекрасно!.. — Я продолжал вежливо улыбаться. Герцогиня не обладала ни малейшим поэтическим даром, зато писать предположительно рифмованные строчки могла бесконечно. Так что поэмы — это было на ее совести, я редко когда выдавливал из себя больше двух, ну хорошо, трех листов даже ради шутки, даже когда писал совершенную белиберду, просто чтобы поддержать затянувшуюся игру, доставлявшую ей такую радость. В конце концов я сдался, сославшись на то, что огонь моего вдохновения, должно быть, с годами, совсем иссяк. Не знаю, поверила ли она, но, по крайней мере, она и не подумала обидеться. С тех пор мы ограничивались лишь редкими строфами, зато они были на мой взгляд куда изящнее прежнего бумагомарательского безумия.
Ну хорошо, возможно, нас связывала в прошлом не только переписка, но это, в конце концов, никого не касается!
— Я нигде его не нашел, — мрачно завел Лигоньяж продолжение нашего недавнего прерванного разговора, видимо, чтобы сменить тему. — Говорят, его нет в Париже. Странно, не правда ли?
— Бог с ним, — отмахнулся я. — Бросьте его разыскивать.
— О ком это вы? — полюбопытствовала герцогиня. — Кто этот ненормальный, что не празднует вместе со всеми?
— Ваш кузен, мадам, барон де Дизак, — с готовностью ответствовал Лигоньяж.
Глаза герцогини неожиданно сузились, приобретя поистине стальной блеск.
— Ах, эта скотина, — пробормотала она сквозь сжатые зубы, совсем не светски, не радостно и не беззаботно. — Надеюсь, в конце концов, его кто-нибудь убьет!..
Несколько лет назад Дизак имел наглость убить одного из возлюбленных своей так называемой кузины, которым она в то время особенно дорожила. С тех пор она питала к нему бешеную ненависть и даже попыталась однажды подослать к нему убийц. Но дело сорвалось.
— Мы постараемся, — пообещал Лигоньяж. — Наш друг Шарди собирается совершить вторую попытку. Надежда есть. Первый раз ни у кого не выявил явного преимущества…
— Лигоньяж, — прервал я негромко. — Простите, мадам, но кажется, нам придется ненадолго вас покинуть.
— Но… — начал было Лигоньяж.
— Обещаю, я его верну.
Герцогиня немного надула губки.
— И почему всем кажется, что кровопролития — это не для дамских ушей?
Кровопролития из дамских ушей? Жуть какая… но я не стал острить на эту тему, а ухватил Лигоньяжа за локоток, поднял и оттащил в сторонку.
— Послушайте, Лигоньяж, мадемуазель дю Ранталь ничего не говорила вам на этот счет?
Лигоньяж, хоть и весь исходящий недовольством, заметно стушевался. Выходит, говорила.
— Я подумал, что чем быстрее все кончится, тем будет лучше.
— Возможно, так и есть, но я дал ей слово, что сам этой встречи искать не буду. А значит, я не могу поощрять делать это и вас.
Лигоньяж усилием мысли наморщил лоб.
— То есть, вы хотите сказать…
— Да, — поторопился ответить я.
— Что вы боитесь?
Иногда я начисто перестаю понимать шутки.
— Лигоньяж, а вы меня-то не боитесь часом? К кому я вам перекрываю дорогу, к герцогине де Ла Гранж или, может быть, к Жанне?
Лигоньяж побледнел, постарался выдернуть локоть и ойкнул.
— Да вы что, Шарди! Спятили?
— Вовсе нет. Я что же, угадал?
Лигоньяж наконец выдернул свою руку.
— Вы что, выпили?..
— Нет, но я очень надеюсь, что выпили вы.
— Фонтаж! — перекрыл все звуки новый радостный вопль герцогини.
Лигоньяж тихо выругался, заметавшись, поглядывая то на нее, радостно призывающую уже вышедшего из легкого замешательства Этьена, то, рассерженно, на меня.
— Возвращайтесь, — сказал я. — Для игры в ломбер нужны трое.
И помахав герцогине на прощанье, я решительно отошел поискать все же какой-нибудь более полезный или менее взрывоопасный разговор. Не знаю как насчет Лигоньяжа — я ведь едва не пообещал убить его самого, если он будет настаивать, и он это понял, — а себя я немного пугал, и уж точно себе не нравился. Оставалось утешаться, что и крысы, припертые обстоятельствами к стенке, из милых тварей превращаются в черт знает что…
Далеко я не ушел. Выскользнув из толпы, некто подошел ко мне сзади и хлопнул по плечу.
— А вы уверены, что Земля круглая?
Я подскочил и изумленно обернулся — за моей спиной стоял Роли, в очах которого горели адские искры, а на устах играла дьявольская ухмылка. К нам уже неспешно подходили Сидни, д’Обинье, меланхоличный Огюст и братья Мержи.
— Конечно, нет! — заверил я. — Она стоит на трех китах!
— Точно! — обрадовался Роли. — И на здоровенной черепахе! Да здравствует просвещение! — и его спутники дружно крикнули «ура!», немного переполошив тех, кто был рядом, а испугавшегося было Жака-Анри схватили и со смехом вознамерились подкинуть в воздух. Присоединиться к веселью с легким сердцем мне помешало только странно кольнувшее словечко «просвещение», вдруг прочно связавшееся в моей голове с названием еще не наступившей эпохи. А почему бы, собственно, и не Роли? Авантюрист, ученый, да и Сидни примерно такой же… Иностранцы — кто их тут поймет, похожи они на самих себя, обычных, или нет?
— Несомненно, да здравствует! — поддержал я вслух.
— Теперь, вместе с плоскостью Земли, хорошо бы еще разделаться со сказками о непогрешимости папы, — кровожадно-весело подмигнул Роли.
— Ну что ж, — желая всех помирить, наивно проговорил Жак-Анри, — Ведь у каждого своя правда…
Его брат неопределенно фыркнул, но все же сдержался, не желая рушить его иллюзии.
— Скорее, у каждого свой самообман, — сказал я, даже не думая шутить, и Огюст посмотрел на меня подозрительно, будто я собирался сжульничать. Роли рассмеялся.
