— Не зря Карл зовет его отцом, — пробормотал кто-то из танцующих рядом свой собеседнице. — Уж не поженит ли он и их…

Окончание фразы потонуло в не слишком добром, но приглушенном смехе.

И хотя на языке у меня вертелся не один вопрос, у меня не хватало духа задать их Жанне теперь, когда ей, казалось, стало лучше, каким бы временным и эфемерным ни было это состояние. Это было бы то же, что задуть едва начинающую разгораться свечу, раздавить едва начинающий распускаться цветок. Если она захочет, пусть заговорит сама. Быть может, потом, когда калейдоскоп перестанет кружиться и отвлекать ее от всего на свете. А пока — пусть так, я просто буду рядом. Ей от этого немного теплее.

— Мне страшно, — прошептала Жанна у самого моего уха, не дожидаясь, когда кончится танец, и отступила.

— Чего же вы боитесь? — шепнул я в ответ, когда со следующим шагом мы вновь приблизились друг к другу.

— Всего. Меня пугает… все вокруг.

Едва музыка ненадолго стихла, я нежно потянул ее за руку, так же плавно как в танце и, выскользнув из круга, увлек Жанну за колонну, в тень плотной занавеси, тканой потускневшими золотыми нитями, тяжелой и наверняка пыльной, подвязанной чем-то вроде позолоченного каната с массивными кистями. Занавесь не то, чтобы скрывала нас, но прокладывала между нами и окружающим зримую, обозначенную границу.

Она была так близко, что я чувствовал ее дыхание. В прежние времена я не мог бы мысленно связать и двух слов, хотя и мог бы нести гладко вслух какую-нибудь чушь, может быть, даже рифмованную. Но теперь в моем сердце была только тревога. К тому же, я чувствовал свою вину перед ней. Жанна беспомощно заглядывала мне в глаза, будто и боялась меня и тянулась, ища спасения. Что ж, это было справедливо, и одно и другое — одно, потому что так вышло, другое — потому что, может быть, это и был шанс на спасение — кто бы еще только знал, что оно такое. А если бы я ведать не ведал, что будет дальше, как бы оно все обернулось? А еще не обернулось?.. Верно только отчасти. Разве все мы это уже не расхлебываем?

— Жанна… — начал было я и остановился. Казалось, мы так много могли сказать друг другу без слов, а слова были лишними, ложными, но они были так нужны, ведь и без них — все ложь. — Несколько дней назад… — проклятье, как же трудно подбирать эти чертовы слова, чтобы сказать что-то, и в то же время — ничего, будто мы говорим ни о чем, о каких-то абстракциях, и все-таки это важно, — я спросил вас про этот город. Быть может, дело не в городе, а в чем-то большем, в этой стране, в этой земле, в этом мире…

— Значит, вы тоже этого боитесь, — тихо, но утвердительно прошептала Жанна. — Того, что произойдет что-то ужасное! Оно совсем рядом, как тяжелая грозовая туча. Но почему именно сейчас? Ведь сейчас мир, не правда ли? Ведь все должно быть хорошо? Почему же так страшно?

Я немного помолчал, вглядываясь в ее тревожные, поблескивающие влажными искорками глаза, умоляющие и тоскливые.

— Потому что это правда. Все совсем не так хорошо, как должно быть. Вы не сходите с ума и в этом нет ничего сверхъестественного. Это невозможно не ощущать.

— Вы что-то знаете? Вы знаете, что должно произойти?..

Я отвел было взгляд, потом понял, что никакой лжи в том, что я скажу, не будет.

— Нет, к сожалению, я не знаю. Но вы же видите всю эту фальшь и показную радость.

— Но ведь это не вы, правда?.. — она растерянно замолчала.

— Простите?.. — переспросил я, не уверенный, что она имеет в виду.

— Простите меня, умоляю… ведь вы ни в чем не замешаны? Ни в чем опасном и ужасном, правда? Вы и ваши друзья… мне показалось… вы в такой опасности! Но ведь такого просто не может быть, ведь правда?

Жанна мелко дрожала, я взял ее руки в свои.

— Вы правы, такого просто не может быть, — но, помолчав, прибавил. — А разве все прочие, танцующие там, в зале, стоящие на посту, смеющиеся и прячущиеся от света, разгуливающие на улицах, сидящие в своих домах, разве все они не в опасности? Разве не в опасности и вы сами?

— Я не знаю, — прошептала Жанна. — Но вы — знаете.

Музыканты грянули неожиданно громко, и я вздрогнул, встряхнулся и спросил.

— Но каким образом?

— Это правда, — всхлипнула она. — Прольется океан крови. Я видела это… Видела во сне. Но я совсем не хочу, чтобы он пролился!..

— Я тоже не хочу этого! Но что мы можем поделать? Противиться этому по мере сил, заботиться о тех, кто рядом, беречь то, что нам дорого, столько, сколько сможем, и надеяться на лучшее. Ведь надеемся не только мы. Все — тоже надеются. Верят. И любят кого-то. — Я нежно поцеловал ее руки, ставшие чуть менее ледяными. — Это просто жизнь, Жанна. Можно бояться ее, а можно принимать такой, какова она есть и просто стараться сделать ее светлее и лучше, чем она есть.

— Вы все-таки что-то знаете, — едва слышно проговорила она. — Я чувствую. Но знаю, что вы мне не скажете — не хотите подвергать меня опасности. И это значит, что она действительно вам угрожает. Могу я просить вас хотя бы об одной вещи?

— Господи, ну конечно, Жанна!..

— Вы пообещаете ее выполнить?

— Если это будет в моих силах.

— Это в ваших силах. — Жанна почти смешно шмыгнула носом. — Прошу вас, не сражайтесь с ним…

Я посмотрел на нее непонимающе.

— С кем? — С ее братом? По какой бы это причине? Если по той, по которой прольется океан крови, то она может быть спокойна. Скорее я вздумаю драться за него, чем против.

— Обещайте, что не будете… Если вы опять сразитесь с ним из-за меня, прольется очень много крови. И чужой и вашей… — я не хочу, чтобы проливалась ваша! Мне снилось, что я тону в этом океане, я не хочу!.. — И Жанна горько разрыдалась, а я крепко обнял ее, все еще недоумевая. И это все? Не драться с этим недоумком Дизаком? А чего еще я хотел? Она видела океан крови, тонула в нем во сне. Вот только главное, с чем она это связывала — это всего лишь мы. Наши маленькие человеческие проблемы, которые кажутся ей все еще такими большими… А страх, который она чувствует, и который даже почти не связан с нами — и впрямь слишком велик.

— Хорошо, я не буду, — пообещал я, чтобы ее утешить. В конце концов, кто он такой? Я даже не могу всерьез считать его противником.

— Обещаете?..

— Обещаю. Если только он сам не будет настаивать…

— Не надо!!!

— Хорошо, я не буду…

— Пожалуйста, ради меня… если я что-то значу…

Я ласково погладил ее волосы, уложенные тугими косами, и поцеловал их.

— Вы значите, Жанна, значите очень много. А он — нет. Совсем нет…

До чего все же мы все эгоистичны. Жанна плакала, а я, обнимая и успокаивая ее, чувствовал, что счастлив оттого, что она все еще меня любит, оттого, что так доверчиво цепляется за меня и не хочет отпускать. Я был счастлив и готов простить миру все что угодно за эту переполнявшую меня нежность.

Рантали отправились домой раньше нас. И по причине усталости Жанны, и из соображений благонравия, хотя их друзья еще оставались где-то здесь, в недрах этого критского Лабиринта, где в укромных уголках уже вовсю уединялись нетерпеливые парочки. Но в центральных залах все еще вели себя достаточно пристойно и, простившись с Жанной и ее братом, которых я проводил до поджидавших их носилок, там я и разыскал своих. Диана в кружке каких-то дам слушала увлеченно плетущего небылицы Брантома — стоило бы увести ее оттуда пока не поздно, а то еще ударит его невзначай стилетом за сомнительное чувство юмора. Огюст переговаривался с мрачновато выглядящими субъектами, темпераментно размахивающими руками. По их благочестиво-возбужденным физиономиям сразу можно было угадать, какую веру они исповедуют, не в пример старине Огюсту. Отец о чем-то сосредоточенно переговаривался с Бироном и Таванном. Рядом с ними был и барон де Талль, известный бузотер, можно даже сказать, экстремист — правда, все больше на словах. Он порой поглядывал в толпу, бросая нехорошие кровожадные взгляды на кого-нибудь из кальвинистов. К ним вдруг, покачиваясь, направился граф де Люн, высокородный заика и страшный зануда, которого все переносили только в одном качестве — перемывая ему косточки и рассказывая анекдоты, когда его не было рядом. Беседовавшие несколько позеленели и, внезапно вспомнив о каких-то важных делах, спешно разбежались. Отец невозмутимо остался на месте. Должно быть, решил испытать де Люна как экстраординарный источник информации. Подальше от де Люна на цыпочках отошел и маркиз де Клинор, наш не дальний сосед, превозносимый всеми в округе благонравный юноша, всегда проявлявший некоторое неравнодушие к Изабелле. Из них вышла бы совсем неплохая пара — де Клинор был по-своему весьма учен, но на вкус Изабеллы — чересчур религиозен. Да и сам он, кажется, пребывал в раздумье, не ступить ли ему все же на духовную стезю. Заметив издали мой взгляд он дружелюбно кивнул мне и принялся выискивать взглядом — нет ли где поблизости Изабеллы, но тут его кто-то отвлек. А обнаружившийся неподалеку от него не видевший меня Пуаре, к которому подошел какой-то гвардеец, вдруг сорвался с места и с озабоченным лицом бросился в занавешенный коридор. Видно, по делу.