Откуда взялись кафедра и Мишенин, а также, что такое геоид, Зверев никак не мог взять в толк, но появлению Ильича обрадовались оба. Это он помнил отлично.

Скорее всего, перед краснофлотцами Мишенин не стоял. Они бы его подняли на штыки. К этому выводу двое пришли после осмотра математика на предмет наличия лишних дыр. Таковых не оказалось. Тревога за Мишенина отступила.

Вновь открыв глаза, Дима увидел посапывающего на его груди Мишенина. Это навело на мысль - кошмар продолжается. Плевать привидению в ухо он не рискнул, а просто дунул. Ухо шевельнулось, одновременно изменился посвист. Родилось понимание - чертовщина отступила.

Чуть позже выяснилось. В преддверии трагедии Ильич вернулся в Питер и к вечеру оказался в компании своих единовременщиков.

Попивая чай, Зверев поинтересовался:

- Ильич, ты дома по три дня кряду пьянствовал?

- С ума сошел, я вообще не пил. Это все с вами ... .

Виновниками, как всегда, оказались самые близкие и верные.

- И я дома так не бухал. В этом плане у меня здоровая наследственность, - отмел наезд математика Зверев.

- Может, нам подмешали ген удовольствия?

- Ты опять о новохудоносрах? Тогда зачем краснофлотцев материл?

- Я?

Ильич смешался, он помнил что-то постыдное, но без детализации. Это было мучительно.

Друзья еще долго пытались выяснить, что же с ними случилось в реальности, а что являлось плодом больного воображения.

'Краснофлотцев' помнил, только Зверев, да и откуда им было взяться в реальности девятьсот пятого года? Тем более невозможным представлялся Мишенин, вышагивающий на манер командира атомной субмарины и выдающий жутковатые военно-морские афоризмы.

Мишенин что-то помнил о лекции. В прошлой жизни он действительно занимался мат. обработкой гидроакустических сигналов. Порою приходилось защищать очередной проект, но проистекала ли лекция-защита в эти дни, или было навеяно памятью, так и осталось загадкой.

Неясным осталась непонятка с упоминанием Зверевым о геоиде Красовского, тем более, что Федотов ранее о таком не рассказывал. А вот сценку на бульваре помнили все трое.

В итоге все дружно решили, что ни чего страшного они не натворили. Это произошло после того, как Зверев твердо уверил всех, что они не отморозки. Ссылаясь на авторитет науки, Психолог обрушил на больные головы прорву специальных терминов. Сутью же пространной речи Зверева явилось утверждение, что у здоровой личности якобы есть некоторый защитный механизм, препятствующий совершению принципиальных ошибок. Не то, что бы с ним все согласились, но как-то надо же было заткнуть этот фонтан?

Под конец Мишенин попытался протянуть 'законопроект' о вечной трезвости, но тут его не поддержали. Все должно быть в меру - Психолог оказался прав по поводу наличия у здоровой личности защитного механизма.

30 мая 1905 года.

Все империи отличаются неторопливостью, а российская в особенности, по крайней мере так считает большинство ее подданных. На этот раз случилось Нечто - протоколы испытаний с выводами и рекомендациями были подписаны в течение недели! Была ли в том замешана чья-то заботливая рука или проявилась флуктуация системы, переселенцам осталось неведомо. По этому поводу Мишенин было возгордился монархическими порядками, за что тут же отгреб от Зверева:

- Доцент, ты сколько еще будешь жевать сопли с привилегиями?

Вопрос был, что называется и в лоб, и в глаз. Вова начал занудливо оправдываться в том смысле, что заявку на изоленту он подал еще в Москве, но ее куда-то потеряли, а как ее восстановить, никто не знает. Заявки на радиолампы и прочие 'железяки' были поданы уже в Питере. Прошло полтора месяца, но движения отчего-то не наблюдается. Рассказывая, Мишенин будто постарел. Его голос стал плаксивым, неуверенным. Поначалу чиновники требовали с него новые и новые заключения. Позже стали находить 'ошибки' в тексте, мол, это прилагательное надо заменить на другое, точнее определяющее некую таинственную сущность. Следующий по иерархии чиновник требовал все с точностью до наоборот. При этом все покрикивали на Мишенина. В контексте торжественно звучала мысль чиновников всего мире: 'Как Вам такое может быть непонятно еще до вашего рождения!'

Одним словом, проистекал обычный чиновничий мозговорот. Обо всем этом друзья слышали не по одному разу, но не вмешивались. К подобным фортелям воровато-трусливой системы Федотову было не привыкать. Такие же фокусы выкидывало его родное российское патентное бюро. Федотов неоднократно подавал заявки на изобретения от лица своей конторы. Когда изобретение было стоящее, сразу приходил мутный ответ, по типу: 'Ваше изобретение таковым не является...', а спустя пару недель, контора получала предложение продать изобретение на запад. Все было прозрачней некуда. Приходилось жестко отписывать 'предельно честному' эксперту, в чем тот нагло покривил душой. По существу, эксперта всякий раз уличали в грязном дельце. Через год контора таки получала патент. Интересно, что пустяшные изобретения из категории 'для количества' проскакивали без задержки. Видимо в РФ еще оставались специалисты, способные мгновенно оценить перспективы изобретений. Оценить и ... тут же протолкнуть его на запад. А что, неплохой бизнес.

- Вот что Ильич, вопрос надо решать! Заверь копии последних документов с подписью Бирилева и дуй в свой комитет. Если опять будут кочевряжиться, поставь этих козлов на место. Сроку тебе три дня. Не справишься, Зверев в Берлин поедет без тебя. Точка!

- Как поставить? Как Зверев?

- Молча и матом. Можешь припугнуть, мол, в военное время этот саботаж на руку японцам. Да рявкни ты, наконец! Сколько можно коту шары драить? Кстати, нам с Димоном в ту же сторону. Поехали, подбросим.

В Европу наладились Мишенин со Зверевым. С ними ехал патентный поверенный 'Петербургского Технического бюро Каупе и Чекалова'. В принципе, все можно было поручить фирмачам, специализирующимся на получении патентов за рубежом, но рисковать не стали. Мишенина отправили, на случай, если придется грамотно откорректировать заявки, Зверева для 'стажировки' и контроля. Одним словом, наступил этап знакомства с забугорной жизнью. Билеты до Берлина были куплены загодя.

На самом деле никто не собирался лишать Мишенина поездки - проблемы с местным 'патентным бюро' решались откатом или волосатой лапой. Ни того, ни другого у Ильича не имелось. Вмешиваться же в процесс Федотов пока не планировал - надо было сдернуть с глаз Доцента 'розовые очки', заодно помочь найти где-то утерянный им здравый смысл. Сейчас представился случай придать Ильичу легкое ускорение.

У непримечательного ресторанчика 'Слава Петрограда' коляску тормознул Зверев:

- Мужики, особо сытного обеда не обещаю, но посетить сие заведение рекомендую.

За секунду перед переселенцами в ресторан вошел аккуратно одетый господин. Был он среднего роста, русоволос, с правильными, слегка округлыми чертами лица. На взгляд ему было около тридцати пяти лет.

По тому, как почтительно всколыхнулись бакенбарды швейцара, можно было сделать вывод: господина тут почитают. Это же подтвердили слова:

- Пожалуйте, Александр Иванович. Все в сборе-с. В большом кабинете у Прохора.

Зверев уверенно повел товарищей вслед за господином. На втором этаже всех встретил толстый, низко стриженный рыжеусый Прохор. Фамильярно-ласково улыбаясь, он затараторил:

- Давненько не изволили бывать, Александр Иванович. Пожалуйте-с. Все свои-с,

При этом глядел он не в глаза, а поверх лба почетного посетителя.

- И вы проходите, Дмитрий Павлович, вот ваше местечко, - добавил Прохор в адрес Зверева, и так же странно на него глядя.

Из противоположенного угла зала тут же раздалось:

- Дима! Какими ветрами в наших столицах? Как я рад, а ты с Гиляровским? Как он там? - 'знакомец' почти в тут же секунду оказался рядом.