- Николай Оттович, не переживайте. Как сделаю локатор, так первым делом к вам пожалую. Даже в ущерб своим миллионам.

Эссен повернулся к Федотову. Смерил его взглядом.

- Песни ваш друг поет красивые - 'Тридцать восемь узлов', а как до дела, так мы вспоминаем о своих миллионах. М-да. Наш царизм, не ваш, а наш!

Моряк плотнее вжался в спинку пролетки.

- С другой стороны, наверное, так и надо. История не терпит слабых. В прошлую нашу встречу, вы говорили, нам не избежать войны на западе. Я бы на вашем месте проштудировал подшивку 'Военного обозрения'. Все ваши геополитические расклады там давным-давно расписаны. Так, через десять лет успеете? - прозвучало примиряюще.

- Трудно сказать. Если денег и таланта хватит, то успеем, но уверенности нет. Слишком все зыбко.

Начало июня.

До гостиницы Федотов добрался к десяти утра. Мишенина в номере не оказалось. Подивившись, куда могло занести этого ипохондрика, Борис обнаружил кадку с пальмой. Житель субтропиков до сего момента оставался незамеченным. Спустился вниз. Портье сообщил, что господин Мишенин не показывался несколько дней. От этого известия на душе тревожно тренькнуло. На Вову такое было не похоже. Увести, как теленка, его, конечно, могли, но кому сдалось такое сокровище? Вернувшись в номер, Борис тщетно пытался найти записку. Тревога за Мишенина стала перерастать в панику и куда только подевались коварные замыслы относительно его жизни. Отчаянно захотелось, чтобы рядом оказался Зверев, одновременно удивило подспудное желание спрятаться за чужую спину. Прежде всего, надо было срочно найти хоть какую-то зацепку, хоть намек на причину исчезновения Ильича. После этого можно телеграфировать Звереву или начинать самостоятельные поиски.

От 'разумных' мыслей сумбур немного отступил, уступив место трезвым размышлениям. До стоящего посреди номера Бориса наконец дошло - начинать надо с технического комитета, куда Ильич направился 'качать права'. Вот она отправная точка поисков. Но куда его понесло дальше и как именно искать человека в незнакомом городе, представлялось с трудом. Мысль привлечь полицию возникла и тут же растворилась - сказался стереотип жителя 'просвещенного' века.

Технический комитет находился в здании департамента торговли и мануфактур. Пока извозчик гнал к этому зданию, в голове крутился вопрос - к кому из местных обратиться. К Эссену, а может к Попову? Но стоит ли их привлекать? Нет, конечно. Впутывать потенциального заказчика в собственные проблемы - последнее дело, а на профессора надежды мало. Справа проплыла вывеска 'Слава Петрограда' - мелькнула спасительная мысль посоветоваться с писаками.

- Тормози!

Одиннадцать утра для журналистской братии рановато. Обычно здесь собирались к двум часам, но чем черт не шутит. На месте оказался Свищев, про которого коллеги по цеху дружески говорили: "Свищев крупный шантажист, он меньше трех рублин не берет". Виктор Сергеевич был довольно мрачной внешности тип, писавший фельетоны: "По камерам мировых судей".

Сомнения репортера были развеяны пятидесятирублевой купюрой задатка. Выслушав Федотова, он пояснил диспозицию:

- У нас, репортеров, негласно разделены округа, и вам, можно сказать, повезло: это моя вотчина. Касаемо вашего приятеля, знаю доподлинно - по уголовным делам он не проходил. Вчера последний раз справлялся. Мне бы такое сообщили. Другое дело, если труп обнаружили без паспорта, - обрадовал Федотова Свищев, - тогда надо объезжать городские морги. Хуже если камень к ногам и в Мойку. Такое случается. Да что греха таить - частенько случается. Всплывёт, конечно, но к концу лета. Никак не раньше.

Свищев безмятежно пялился на Федотова своими карими глазами. По лицу репортера было трудно понять, шутил он или нет. Скорее всего, и шутил, и готовил к худшему. Предложение заехать в комитет департамента Свищев отмел сразу:

- Господин Федотов, давайте потолкаемся в околотке, там у меня все прикормлены. Да не волнуйтесь Вы! Если в полиции о вашем приятеле не знают, так сей же час поедем в департамент, но сначала я пройдусь по околотку, а вы будьте рядом.

Когда-то Борис заглядывал к своему приятелю в райотдел милиции. Околоток пахнул привычными запахами и звуками. Сейчас Федотов готов был поклясться, что окажись он в древнем Риме, подобное заведение встретило бы его такими же 'ароматами и мелодиями'. От этого он почувствовал себя увереннее. Вот что делает с человеком 'знакомая' среда.

- Гриша, а скажи-ка мне, не поступал ли в околоток математик? - по-свойски продолжал пытать околоточного надзирателя репортер.

Григория Ивановича Топоркова нашли в крохотном кабинете. Был он упитанным мужчиной несколько выше среднего роста. На мясистом лице умещались такой же мясистый нос, губы и щеки. Места едва оставалось для маленьких зорких глазок, что мгновенно занесли приметы Федотова в 'картотеку'. С юмором у Топоркова оказалось все в порядке:

- Это что за новости? Ширмачей знаю, майданщиков и медвежатников знаю, а от математиков бог миловал, эта братия по какому делу будет?

Борис выпал в осадок: Топорков перекрестился на манер Чавеса, издевающегося над Бушем младшим. Не хватило только трибуны ООН.

Наблюдая дружеский треп, Борис с изумление осознал, что присутствует при циничной торговле живым товаром. Газетчик мастерски выведывал у полицая о Мишенине, а Топорков столь же мастерски оценивал каждый бит информации. Ни тот, ни другой не произносили ни имен, ни сумм. Почти с первых же слов стало ясно, что о Мишенине здесь знают и он здоров или почти здоров. Это была как бы бесплатная информация 'для родственников'. Сказать, что Федотов почувствовал облегчение, значило бы промолчать. С сердца будто камень свалился, что не укрылось от маленьких зорких глаз. Может быть, поэтому дальнейшие переговоры пошли туго, а может, Григорий Иванович был не в духе. Разобрать Борис не сумел, но вмешался:

- Хм, скажете тоже, неблагонадежен. Наш Вова, считай лучший царский опричник, почище вашего будет.

- Вашего, не вашего, а людям мешал да дворнику конституцией угрожал. По матушке прошелся.

- По матушке, это враки! - твердо заявил Федотов. - Не умеет, а вот конституцией мог и отхреначить. Запросто мог. Он же у нас ученый. В Берлине преподавал, - для пущей убедительности приврал Борис.

Прозвучало главное: 'Людям в комитете мешал, дворнику угрожал'. Ни названия комитета, ни фамилии заявителя. Оставалось выяснить, была ли в таком ответе изощренность матерого сыскаря, или Ильича действительно сдал дворник, без всякого заявления от 'потерпевшей' стороны?

Ответ полицая подтолкнул к анализу: 'Собственно, а почему обязательно должно быть заявление? Разве чиновник получит барыш, если надолго упечет изобретателя за решетку? Нет, не получит. Зато после пары дней отсидки слупит с сидельца вдвойне. Кстати, а ведь скорее всего это отработанный прием. Спровоцировать придирками и на том заработать. Надо бы проверить. Другое дело, если Ильич разошелся всерьез, тут оплеухой от дворника чиновник не удовлетворится. Остается уточнить, есть ли заява'.

- Григорий Иванович, просветите меня грешного: часто вам подкидывают таких полоумных? В комитете изобретателю по зубам, а вам возись с этими психами.

- Хватает, - с затаенной тоской процедил Топороков.- Правильно вы изволили выразиться. Психи они и есть психи. Лезут со своими прожектами, людям мешают. Намедни один такой все орал, мол, найдет управу. Пришлось отписать судье, да все без толку.

Судя по реакции Топоркова, психов хватало, но письменного заявления скорее всего не было. Не прозвучало и неприязни к Мишенину.

По-видимому, накрученный друзьями, Ильич начал требовать в комитете 'справедливости'. В результате 'обиженные' чиновники вызвали дворника. Тот, как водится, зарядил математику оплеуху и доставил безобразника в ближайший околоток. Дальше Ильич присмирел -наука пошла впрок.