Затем в отравленном алкоголем мозгу всплыл здоровенный мужик, пивший с ним на брудершафт. После чего, вытирая седые усы, орал, что он Гиляровский. Однако Гиляровский, в представлении Федотова, был смугл и небольшого роста, а еще Гиляровский представлялся ему застенчиво мягким. Именно это Борис втолковывал Лжегиляровскому. Еще он доказывал самозванцу, что настоящий Гиляровский, написав 'Москва и москвичи', запил и помер от горячки.

Обдуваемый свежим ветерком, Борис осознал, что он допустил роковую ошибку. От этого ему стало безумно стыдно. Ему захотелось вернуться к тому симпатичному самозванцу и извиниться. Извиниться и разъяснить, что от водки случается только белая горячка. А просто горячка от водки не случается, поэтому Гиляровский, скорее всего, помер от обыкновенного цирроза печени.

Дальнейшие воспоминания носили фрагментарный характер. Борис смутно вспоминал, как этому Лжегиляровскому он диктовал номер своего сотового телефона. Еще он помнил, как кто-то очень похожий на Димона, вещал о чистоте русской расы, добрым словом вспоминая товарища Сталина, оставившего древнюю Русь с сохой и атомной дубинкой. В это же время настоящий Димыч в обнимку с Ильичом и полуголой девицей о чем-то безутешно рыдали, или рыдал только Ильич, пока Димыч кого-то крепко метелил на пару с самозванцем. Может, это и явилось итогом голосования? Еще перед глазами стояли изумленные лица посетителей, разглядывающие половинки кирпича. Было совершено непонятно, зачем местным понадобился битый кирпич.

'Странно, а как извозчик догадался, куда нас везти'? - это была первая мысль, пробившаяся утром сквозь дикую головную боль.

3 Марта 1905. Москва.

Пробуждение было кошмарным. Такого страшного похмелья переселенцы не испытывали никогда. Дима, покачиваясь, сидел на табурете. Держась за голову, он, как заклинание, повторял: 'Моя бабуся всегда говорила: внучек, не закусывай конскими яблоками, не закусывай конскими яблоками, не закусывай конскими яблоками'. Эту фразу он повторял, и повторял, и повторял.

Первым не выдержал математик. В один прекрасный момент, зажав руками рот, он пулей вылетел во двор. Чуть более стойким оказался Федотов, но и он вскоре повторил 'подвиг' Ильича.

Много лет спустя, вспоминая эти каштаны, Борис понял, что они с Мишениным пали жертвой шарлатана-психолога без практики, но эффект оказался животворящим.

Владимир Ильич после каждой очередной реакции на словесное зомбирование возвращался слегка поздоровевшим. Синюшный цвет лица, правда, оставался, но стонал Ильич все жизнерадостнее. После очередного возвращения со двора произошло чудо: математик внезапно 'ожил', заявив, что капиталы надо немедленно вкладывать в производство чистого спирта. Дима к этому времени тоже 'отошел' и потому справедливо возразил, что виноделы из них, как из коровы пианистка. Наверное, 'отошел' он не до конца или не в ту сторону, потому как не сумел увидеть разницы между виноделием и производством спирта.

По молчаливому уговору за квасом к Настасье побежал Зверев. Здоровенный жбан он принес, но, судя по кислой физиономии, ему было высказано все предназначенное Мишенину. Федотов, однако, понимал, что от своей пассии Вова мог не вернуться и вовсе, поэтому посчитал Психолога настоящим героем.

После частичного восстановления интеллекта Дима решил ускорить процесс 'выздоровления' посредством колуна. Попытки друзей оказать ему посильную помощь наткнулись на жесткое возражение, что таких алкоголиков он сегодня к инструменту не допустит. И вообще, в возрасте старше Христа пить надо меньше, а думать надо больше и желательно головой, а не задницей. Попутно 'старые алкаши' узнали о себе так много нелицеприятных подробностей, что срочно решили совершить паломничество к стенам храма Христа Спасителя.

Ближе к вечеру компания вновь расположилась у импровизированного камина, роль которого выполняла голландская печь.

- Итак, господа, - без воодушевления начал Федотов, - обстоятельства вчера сложились не в нашу пользу. Можно сказать, неблагоприятно сложились обстоятельства. Вместо обсуждения наших задач мы принялись обсуждать постороннего нам человека, а это неправильно.

Борис никак не мог найти нужную тональность. Слова падали монотонно, словно ошметки грязи. Получалось казенно и глупо.

- Мужики, да на хрен нам нужен этот посторонний!

Федотов посмотрел на нахохлившегося Ильича, одновременно отмечая, что правильный тон найден.

- Вот что, уважаемые, я могу долго читать нравоучения о вреде абортов, но оно нам нужно? Тут сидят не детишки - так что давайте ближе к ... организму.

Ильич все утро неосознанно ожидал повторения вчерашней выволочки. Последние дни он жил странной жизнью. Вокруг был реальный мир, в котором он с кем-то говорил, что-то делал, смеялся, спорил, но душа его была отстранена от происходящего. В душе он переживал ярость своих друзей и религиозный экстаз от осознания некоторого высшего предназначения. Это состояние раздвоенности становилось невыносимым. С одной стороны были его товарищи, призывающие стать по-настоящему состоявшимся человеком. Ради этого готовые поделиться, давшие ему кров и позаботившиеся о нем в болезни. С другой стороны хотелось и дальше испытывать состояние благодати. От этого в душе нарастал дискомфорт. Религиозное чувство истончалось - слишком много было справедливых упреков в словах его друзей. Ему показалось, что последние слова Федотова открыли в его сознании маленькое окошко. В это окошко, в эту крохотную щель проникло понимание реальности. Он увидел себя вчерашнего, пытающегося не столько убедить своих товарищей, сколько защитить неизменность своего представления о мире. Он словно вернулся в свои первые студенческие годы. Мир тогда был простым и ясным. В те годы впереди было будущее с захватывающими перспективами, лишенное постоянных угроз, нищеты и брюзжания жены. Тогда он мог дарить.

Владимир Ильич не был человеком жадным, не был он лишенным честолюбия. Между тем, в родном мире как-то так получилось, что он стал ощущать - есть люди, имеющие право им повелевать, и он к этому сословию не принадлежит. Это было отвратительно, противоестественно и в то же время помогало ни о чем не думать. Принимать все таким, как есть. Таково было воздействие обрушившегося на него потока новой идеологии. В этом мире он находился под столь же мощным воздействием, но противоположенного свойства. Сейчас, в эту самую минуту, случилось первое изменение, от этого на душе вновь стало легко и спокойно - вокруг опять были свои.

Те самые 'свои', психолог без практики и заурядный инженер-электрик, весьма смутно осознавали творящийся в сознании Мишенина хаос. Их слова и поступки в отношении математика носили скорее интуитивно-эмпирический характер. Одно они понимали твердо - с таким 'подарком судьбы' им было не по пути.

- Дядьки, - продолжил Федотов,- я полагаю, что заниматься подобной глупостью мы больше не будем. Нет нам в том резона. У нас своих проблем выше крыши. Дима, ты у нас младший? Вот тебе и первое слово. Что скажешь по поводу переезда за рубеж?

- Эт точно, младший. Чуть что, так Дима, - ворчал Зверев. - Впрочем, сами напросились. Борис Степанович, а у нас есть точное представление о том, что мы будем делать за бугром?

Борис ожидал шуточного ответа или какой-нибудь 'нудятины'. Ильич, ожидал чего-то особенного.

- Борис Степанович, вы же сами понимаете, что мы сейчас никуда не поедем. Я поясню. Во-первых, иностранными языками владеет один Доцент. Во-вторых, мы здешний-то менталитет толком не понимаем, а там вообще придется тушить свет. И, самое главное, мы не знаем, что будем делать сразу по переезду.

Еще в 'турпоходе' переселенцы решили, что там, в 'теплых краях', они сосредоточат усилия на промышленности. Только этим путем они могли обеспечить себе по-настоящему уверенный доход. К такому выводу их подтолкнул анализ имеющихся знаний и умений. Свои надежды друзья в основном строили на знаниях Федотова в электротехнике. Впрочем, и Дима с Доцентом имели представления, чем им заняться за границей. Однако всерьез вникнуть в проблемы переселения до сих пор не сложилось.