- Ну-у-у, в принципе, я не против, только непонятно, что тебя задолбало?

- Дык, что тут непонятного, это самое, из школьного курса - Подошед к медведю и приставив револьвер к груди, Дубровский выстрелил.

От услышанного в голове у Федотова что-то сдвинулось. Он не был знатоком Пушкина, но сообразил, что револьверов в те времена не существовало. Еще он смутно помнил, что пистолет был вложен в ухо офицеру, хотя за последнее он так же не ручался.

- А нечего на меня так смотреть, я не папа римский. Но так писать нельзя! 'Подошед и приставив', да тебя за это время сто раз ухайдакают!

В итоге роман приобрел нужную динамику и оптимизм. Тому в немалой степени способствовал Зверев. Гусев теперь стал бывшим морпехом. На чужой планете он в совершенстве овладел лучевым бластером и лихо водил в атаки фалангера. Федотов же перенес события на планету Славия, входившую в Третью Звездную Империю.

Чем дальше Федотов следовал эпопее Ливадного (был в его времени такой писатель фантаст), тем больше его охватывали сомнения, что такую галиматью, местный читатель не переварит.

Мысль эта, наконец, возымела некоторое целебное действие. Во-первых, Федотов послал подальше бывшего морпеха. Во-вторых, задумался, на этот раз более-менее глубоко: а что, собственно говоря, он хотел бы сообщить местному читателю? К сожалению, ничего заслуживающего внимания в голову не пришло, но появилась очередная здравая мысль - попытаться найти Алексея Николаевича и свалить на него эту проблему, естественно, дав писателю его собственный, но немного модернизированный сюжет.

На закате четвертых суток, на траверзе Рюген - Копенгаген, пошла отличная связь. Для местных это было сенсацией. В то время 'тупые' приемники не принимали слабую отраженную волну, поэтому связывались только на одну-две сотни миль. Прохождение продержалось около двух часов. За это время удалось узнать все кронштадские новости, передать родным приветы, а командованию результаты испытаний. После полуночи связь пропала. На том цель морских испытаний была выполнена - получена беспрецедентная по дальности связь. Рулевой получил команду разворачивать на шестнадцать румбов.

По мере приближения роковой даты 14 мая переселенцы все больше замыкались. Писанина не клеилась. Зверев все чаще отвечал невпопад, Федотов, погруженный в свои думы, по преимуществу бродил по палубе. Командир, заметивший смурное состояние пассажиров, с расспросами не приставал, а замполита в лице судового священника на борту не водилось.

За полтора суток до возвращения в порт повторилось дальнее прохождение. После общения с берегом не спалось. Беляев вполголоса беседовал в ходовой рубке со старшим офицером. Через приоткрытую дверь доносились обрывки фраз. Зверев рассеянно крутил ручку настройки. Внимание привлекла полившаяся из наушников морзянка.

Молоденький матрос-радист долго ничего не мог понять. Буквы складывались в абракадабру. Рука, записывающая знаки, неожиданно вывела: 'Suvorov', спустя минуту - 'Orol', 'Borodino', 'Оslabia'.

- Ваше благородие, это же....

Миша Тульский вскочил и, сорвав наушники с головы, с ужасом тыкал ими в приемник. На верхней губе радиста отчетливо проступили капельки пота.

- Это же наша вторая тихоокеанская эскадра, как же так? Это же японцы!

В возгласе прозвучало неподдельное отчаяние. Ворвавшийся в штурманскую Беляев увидел всю картину разом: растерянные лица пассажиров, все еще тыкающего в станцию радиста и обрывок текста, на котором отчетливо читались имена российских кораблей.

Переселенцы вновь увидели закаменевшее лицо командира. На этот раз озлобленное и ... было в лице Беляева что-то еще, непонятное и пугающее, отвратительное в своей животной ярости. В помещении на долю секунды возникло предощущение беды, нависшей над своим, сокровенным, что каждый готов оберегать.

- Это японцы сообщают о наших кораблях, - непонятно зачем произнес Федотов.

Получилось глупо и не к месту.

- Выйдем на палубу, - Зверев шагнул в полумрак мостика.

Было почти темно. Насыщенный моросью ветер тяжело надувал паруса. Тянуло сырой парусиной. Медленно переваливаясь на попутных волнах, судно, казалось, стояло на месте. Бег в никуда.

Уткнувшись лбом в основание грот-мачты, Зверев покачивался из стороны в сторону. Такого Диму Борис видел впервые.

- Ох и херово мне, Борис Степанович!

В интонации отчетливо звучала боль и едва сдерживаемый упрек.

- Вот что! - Зверев круто повернулся к Борису. - А никуда не еду! Хочешь, рви когти со своим придурком, но я остаюсь!

Прозвучало истерично. Зверев, несмотря на внешнюю открытость, не был, что называется, рубахой парнем. Такие, однажды что-то для себя решив, редко отступают. Сейчас его слова прозвучали неправдоподобно. В то же время основной посыл слышался явственно - здешний мир для Зверева стал его домом. Последние дни его все чаще одолевали сомнения по поводу невмешательства в историю. Провоцировали эти мысли и его прошлое, и палуба под ногами, и окружающие военные моряки. В этот вечер наступил кризис.

- Почему мы все время проигрываем. Ты пойми, у меня батя был офицером, я ему верю. Сталин спас Россию, но почему мы развалились. Почему здесь все повторяется, кто за этим стоит?

Мысли сумбурно сыпались одна за другой. Наивные штампы и наивные легенды. Обвинения и оправдания. Искреннее желание понять и яростное растерзать. Все смешалось в этом возгласе.

- Деньги нужны.

-??? - Зверев изумленно повернулся к Федотову.

- Для того, чтобы понять, нужны настоящие деньги. У нас их нет. Мы не заработали, а уже маемся.

Борис перевалился через планшир, будто желая что-то разглядеть впереди. Там был мрак. Это натолкнуло на мысль.

- Глянь - впереди темень. В открытом море идти можно, а среди островов? Так и мы, как слепые котята. Пока слепые.

Борис замолчал.

- Зверев, дома наши демократы взялись за грязное дело - создают общество рабов и господ. Кто будет против - тех уничтожат. Здешние всех толкают из рабства. И опять, кто будет против, тех уничтожат. Парадокс? Может быть, и парадокс. Так что давай-ка мы сами во всем разберемся, а потом будем решать.

Борис говорил явно для себя. Зверев, переваривая, мочал.

- Кстати, интересная мысль, - коль скоро дома тамошние демократы создают рабство, значит его там не было?

***

Якорь был брошен утром четырнадцатого. Морское сражение к этому времени уже заканчивалось, но местные об этом не знали. Вчера по радио удалось сообщить о японской радиограмме, поэтому разъездной катер без промедления забрал старших офицеров. Пассажиров забрали попутно.

Площадь у резиденции напоминала растревоженный муравейник. К коляске Беляева тут же подскочили два капитана первого ранга. Слышались обрывки восклицаний: 'Григорий Павлович, еще что-нибудь удалось ...? Идемте, командующий ждет только Вас'. Переселенцы оказались никому не нужны.

- Пойдем, Зверев, помянем наших. Сегодня уже можно, один хрен завтра ничего не получится. Как дойдет весть о Цусиме, так и ... - Борис на секунду примолк. - Ох, не завидую я этим мужикам.

***

На четвертый день полегчало. Зверев открыл глаза. Отчего-то показалось, что чертовщина продолжается. От греха подальше решил вспоминать с закрытыми глазами. Они молча выпили по первой, затем так же молча по второй и по третьей. Это помнилось хорошо. Далее неясными образами всплывали обрывки сцен. Вот они молятся в Крепостном соборе, где Зверев чувствует на себе укоризненный взгляд пожилого священника. Снова питейное заведение. На Морском бульваре Федотов втолковывает двум молоденьким офицерам, что с помощью радио можно в точности сказать, в какой точке мирового океана находится судно. Ему явно не верят, на что он возражает, мол, слову старшего лейтенанта мурманской береговой флотилии не верить нельзя. Зверев сочувствует. До зуда в руках ему хочется вступиться за честь Степаныча. Наверное, это же почувствовали салаги, иначе зачем бы им было исчезать.

Дальше начиналась фантасмагория. В памяти всплыла загадочная сцена: перед строем краснофлотцев прохаживается Мишенин. Лекция о методах обработки гидроакустических сигналов сопровождалась категорическим требованием поддержать корниловский мятеж. Угрожающе звучала кара развальцевать отступникам задницы. Шеренга, сверкая на солнце трехгранными штыками, идею мятежа поддержала с энтузиазмом. Особенно краснофлотцам понравился пассаж с задницей. Сменивший математика Федотов неожиданно оказался стоящим за кафедрой. Он беззастенчиво врал слушателям о каком-то геоиде Красовского.