Хоть смел был князь, но сегодня и у него душа чуть в пятки не ушла. Крутой склон зарос березами. И показалось князю, что сани его несутся прямо на одну из них.

— Смотри, Иван! — крикнул он.

Но сани продолжали лететь, не сворачивая. Дерево совсем близко. Сейчас все разнесет в щепы….

— Иван! — Андрей Андреевич зажмурил глаза.

— Держись, князь! — Болотников резко налег на левый край, и сани, взяв в сторону, пронеслись мимо деревьев.

Толпа, стоящая на берегу Москвы-реки, так и ахнула. Сани, выехав на ровное место, замедляли бег.

— Ты, Иван, гляди, дошуткуешь, — только и промолвил, приходя в себя, князь.

— Где наша не пропадала! — обернулся к нему с озорной улыбкой Болотников.

Князь хотел обругать холопа, но к саням уже подбегали, размахивая руками, люди. Телятевский раздвинул губы в улыбке, только с лица его никак не сходила белизна.

Подоспевшая челядь перебивала друг дружку:

— Ай князь!.. Ну и ловок!

— Не чаяли тебя живым видеть…

Андрей Андреевич обернулся, посмотрел на гору. Теперь, снизу, она не казалась страшной. Щеки князя вновь обрели румянец.

— Пустое, — сказал он. — Съехал, и ладно. — И, отыскав глазами кого-то из дворни, приказал: — Скажи, чтоб коней подвели запрягать. Домой ворочаться пора.

Иван ехал на одних санях с дворовым парнишкой Павлушей. Малец рано стал сиротой. Рос на княжеском подворье. Каждый мог его обидеть. Но за последние годы Павлуша вытянулся, в плечах раздался. Никто в нем не узнал бы того хилого мальца, которому то и дело попадало по шее. Теперь никто не посмеет ударить Павлушку. Недаром Болотников обучил сироту биться на кулачках. Единственный брат Павлуши, стрелец Пахом, навещал меньшого очень редко. Но Павлуша не чувствовал себя заброшенным. Всей душой привязался он к Ивану, стал как родной.

На обратном пути к Москве Павлуша ломал голову: неужто Иван таит какое зло на Андрея Андреевича, ведь чуть не зашиб князя? Улучив время, шепнул:

— Я за тебя испужался. Думал, вдруг хочешь князя сгубить?

— Чего? — удивился Иван. Но тут же усмехнулся: — Полно. Выбрось из головы.

Нет, не собирался он губить хозяина. Одно теперь целиком захватило Болотникова: откупиться. И не только о себе помышлял он. Хотел выкупить и сироту, да решил не говорить ему ничего, пока все не сделает. А уж тогда вдруг сказать: «Ну, Павлушка, пошли со двора». — «Куда?» — спросит сирота. «Да куда хошь. Вольные мы с тобой люди. На все четыре стороны можем идти».

После катанья с гор был обед. Князь славился хлебосольством. Случалось обедать у господина и Болотникову. И сегодня тоже было сказано, чтоб приходил.

За столом гости нахваливали блины да закуски, вспоминали нынешнее катанье. Лишь самый важный гость, пожилой боярин, которого Иван видел впервые, был скуп на слова и не набивал утробу, как другие. А блины в доме у Телятевского и впрямь были на славу. В дни масленицы тесто всегда ставила бабка Авдотья. Уж что она с ним делала, чего добавляла, как заговаривала — никто не ведал. Но блины из ее опары получались — объедение.

Болотников хоть и обедывал часто при Андрее Андреевиче, да знал свое место, держался скромно, неприметно. Он сам не мог понять, за что стал княжеским любимцем среди холопов. Перед хозяином не лебезил, голову ниже других не гнул. Но, может, это и ценил в нем Телятевский?

Князь был весел, много ел и пил, но вот посерьезнел, отодвинул чашу, приказал:

— Ступайте все прочь! Мне с боярином поговорить надобно.

Кто не расслышал в людском гомоне, кто встал не очень-то спешно. Андрей Андреевич ударил по столу кулаком — загремела посуда.

— Прочь, говорю!.. Олухи!.. Али взашей гнать?..

Все опрометью кинулись вон.

На дворе уже было темно. Лишь народившийся месяц тускло светил сверху. Болотников пошел через широкий двор к людской, но возле старой липы приостановился, поднял голову, засмотрелся на месяц. Вспомнился первый зимний поход. Там, в Ливонии, ратники часто смотрели вечерами на небо. Говорили — все чужое, лишь месяц да звезды родные.

Из своей каморки вышла бабка Авдотья. Поставила на землю чан, сдернула с него тряпицу, быстро зашептала:

— Месяц ты, месяц, золотые твои рожки! Выгляни в окошко, подуй на опару.

Старуха заговаривала тесто для блинов. Но масленица уже была на исходе. Завтра наступал ее последний день — прощеное воскресенье. А там семь недель великого поста.

С надеждой и тревогой ждал завтрашнего дня Иван Болотников. Скорей бы прошла ночь. Утром он передаст деньги Андрею Андреевичу.

Стало быть, воля?

Воля!..

На заутрене отец Филарет, осанистый и грузный, тяжко опустился на колени перед прихожанами: «Ежели словом, делом или помыслом причинил кому зло и виноват перед тем…» Потом на колени стали все и просили друг друга простить. За что?.. Такой уж у православных день — прощеное воскресенье.

После службы Болотников шел домой как не по земле. Будто не касался ее — летел.

— Ты куда так, Иван? Погоди. — Павлуша не мог угнаться за ним.

Хотелось ответить: «За волей, Павлушка, поспешай!..»

Князь выслушал Болотникова молча. Посмотрел на два холщовых мешочка с деньгами, которые Иван выложил на стол. Спросил только:

— Пошто Павлушку вызволить хочешь? Не брат, не родня какая. Кто он тебе?

— Сотоварищ.

— Ишь ты! Сотоварищи в бою бок о бок рубятся. Какой он тебе на моем подворье сотоварищ?

— Верный, — коротко молвил Болотников.

— Похвально, коли за сотоварища вступился. Возьму за него деньги. — Андрей Андреевич отодвинул один мешочек в сторону. — А твой долг пока не приемлю. Забирай деньги назад.

— Помилуй, князь. Как же так? — от неожиданности проговорил тихо, почти шепотом, Иван.

— А так. У меня еще побудешь. Али худо тебе здесь? Одет, обут, за столом у меня ешь. Над другими холопами поставлен.

— Истинно говоришь, князь. Да только…

— Что только? — Телятевский холодно уставился на Болотникова.

Знаком был Ивану этот взгляд. Не предвещал он ничего хорошего.

— Все так, господин. Да только не жизнь мне без воли, — закончил Иван свой ответ.

— А волю дам, у меня останешься?

— Не ведаю.

— Вот и подумай покамест. На пасху поговорим.

— Нет, князь, — дерзко возразил Болотников, — забирай долг, а мне подпиши вольную. На то мое право.

— Право?.. — Андрей Андреевич вдруг усмехнулся. — Про новое уложение слыхал? Про уложение государя нашего Федора Иоанновича? Так вот. Говорится в нем, что холоп никуда от своего хозяина уйти не может. Даже коли долг выплатит.

Болотников, пораженный, молчал.

— Мне не веришь, ступай в Холопий приказ. Там все узнаешь. По новому уложению холоп должен служить до смерти своего господина.

— Нет! — закричал Иван. — Не может того быть…

Князь подступил к Болотникову, схватил за ворот.

Иван побледнел. Подумал: «Ударит — убью».

Но Телятевский, шумно выдохнув, отпустил.

— Доколе я с тобой препираться буду? Убирайся!

Оставив деньги, Болотников вышел прочь.

— Волю, видно, за верную службу не купишь…

Потянулись в тяжком ожидании неделя за неделей.

Но и на пасху не получил Иван вольную от Андрея Андреевича. Князь даже разговаривать толком не стал, бросил на ходу:

— Успеется… когда пожелаю.

И тогда вспыхнула у Болотникова давно угасшая мысль: «Бежать!»

К лету, когда стало теплее, Болотников принялся подыскивать надежных людей. Начальный над холопами человек, Иван знал, кто из них на что способен. Первому доверился Павлуше. Затем отобрал еще восьмерых. Говорил с каждым отдельно. Многого сулить не мог. Но одно обещал твердо — казачью вольницу. Она манила, звала всех.

…В николин день вышли из Москвы. Вначале Иван остерегался погони, вел ватагу лесными тропами. Продвигались быстро и на девятый день подошли к Епифани, что стояла в верховьях Дона.