— Велю.

— И пушки у тебя, сказывают, есть…

«Ишь, все разузнал, тороватый», — с неприязнью подумал Шаховской.

— Истоме Пашкову отдал до последней, — солгал Шаховской. Не мог он расстаться со всеми пушками, боязно было при себе ни одной не оставить.

— Ладно, — молвил Болотников. — И на том, что даешь, спасибо. Пушки в бою добудем.

Не зря отправлял Иван Исаевич в города малые и большие, в деревни и села верных гонцов. Не зря рассылал он свои листы[11], в которых призывал «побивать вельмож и сильных». Люди к нему все шли и шли.

Соломенная крыша протекала, крыльцо провалилось, да и вся изба скособочилась. И не потому жил Михей в такой избе, что был он мужик непутевый, а все дело было в том, что уж больно лют у него господин. Не даст ни дерева срубить в лесу, ни соломы с поля взять. Да что говорить — у него зимой снегу не выпросишь.

Амбары господские ломились от мешков с мукой. А у крестьян, что работали на хозяина — землю пахали, сеяли, жали, зерно молотили, — пусто в доме. Помещик оставлял им столько, чтоб мужики ноги не протянули. Иначе кто бы в поле трудился?

Хотел Михей бежать на южные земли. Да как? Трое ребятишек у него. И оставаться тяжко. Что делать? И все же решился Михей свою избенку подправить. Не то, чего доброго, завалится, пришибет кого.

Темной ночью срубил он в лесу дерево, только стал обтесывать, как вдруг видит, выходит на него человек. «Ну, — думает Михей, — пропал я. Незнакомый человек. Видать, из слуг хозяйских. Поведет к господину, а там запорют насмерть. Нет уж, не дамся…» Сжал Михей топор, ждет, пока человек ближе подойдет. А тот будто обо всем догадался.

— Брось топор. Я тебе зла не сделаю. Ты кто будешь-то?

— Михейка Долгов.

— А я гулящий человек. Сегодня тут, завтра незнамо где буду. Хозяин твой кто?

Михей снова сжал топор. Человек усмехнулся:

— Да ты что, я ить не доносчик.

— А пошто тебе мой хозяин?

— Ты сам-то отвечай, не спрашивай. — И человек повелительно взглянул на Михея.

Тот, помолчав немного, произнес:

— Ну, князь Шишагин Гаврила Тимофеич.

— Кровопийца-то?.. Слыхал про такого.

Михей Долгов не знал, что сказать. Со своими мужиками они не раз поминали хозяина недобрым словом. Так то свои. А тут поди разбери, кто он, «гулящий человек». Не выдал бы.

— Чего молчишь?.. Нешто не у вас третьего дня по его приказу двоих палками забили?.. А не у вас, скажешь, народ с голоду пухнет?

— И то верно.

— А чего терпите?.. Доколь он вашу кровь сосать будет?

Михей ничего не ответил. Лишь досадливо крякнул да с силой вогнал топор в бревно.

— Во! Эдак бы по шишагинской шее, — сверкнул глазами человек. — А землю его меж мужиками поделить.

— Да за это… знаешь, что сделают?.. — прошептал, невольно оглядываясь, Михей.

— А ежели вы возьмете в руки топоры да вилы?

— Войско супротив нас вышлют.

— А вы сами в войско ступайте. К Болотникову. Слыхал про такого?.. Нет?.. Зови завтра сюда об эту пору мужиков, я вам все скажу. Приведешь?

Михей ответил не сразу. Сверкающие глаза незнакомца жгли его. «Видать, горячий человек, — думал Михей. — Не разбойник ли?.. A-а, чего там! Лучше на воле погуляю, чем погибать от господских палок или подыхать с голоду…»

— Приведу, — сказал Михей.

В то самое время, как из Путивля вслед за отрядами Истомы Пашкова ушли воины Ивана Болотникова, в жизни бывших стрельцов Фомы и Пахома случилась крутая перемена. На Волге у сторожевого поселка Царицына примкнули они к сотням Илейки, которого казаки провозгласили «царевичем Петром».

Фому и Пахома приняли охотно, но поначалу расспросили:

— Откуда родом?

— С Москвы.

Казаки оглядели поношенные красные кафтаны.

— В стрельцах, что ль, были?

— Были, — разом ответили Фома и Пахом.

— И где вас черти носили?

— Служилый что муха: где щель — там постель, где забор — там двор… — добавил Фома.

— Верно сказывают, спасся Димитрий Иоанныч, аль брехня? — поинтересовался Пахом.

— Все верно. Наш-то начальный человек царю Димитрию племянник, — ответили казаки.

— Да ну? — вырвалось у Фомы.

— Не веришь? — недобро прищурился казак со шрамом через все лицо.

— Как не верить, — поспешил исправиться Фома, — понятно дело — племянник. — И виновато улыбнулся.

— Ты не скалься, — хмуро заметил казак, — а запомни: попал ты к Петру Федорычу, сыну царя Федора Иоанныча. Забудешь, не сносить башки.

— Как же, как же… — поддакивал Фома, — запомним. — И оглядывался на Пахома, словно искал у него защиты.

— Запомним, — вступился Пахом. — Дело нехитрое.

Стрельцов накормили, показали челн, при котором надлежало им теперь быть.

Через несколько дней «царевич Петр» созвал старейшин и объявил, что намерен увести войско с Волги на Дон, а там по Донцу двинуть на Путивль.

Наутро все челны «царевича» отошли от поселка.

Прощай, Волга. Впереди — Дон.

«Царевич Петр» сидел на самом большом челне. Задумавшись, уставился на темную воду. Что ждет его в Путивле?.. Правда ли спасся царь Димитрий?.. А если и спасся, захочет ли признать в нем племянника?.. Приблизит к себе, аль замкнет в темницу, али велит рубить голову?

Незавидную жизнь прожил Илейка. Происходил он из посадских. По имени был Илья Иванович Горчаков, по прозвищу — Муромец. Отца не знал. Когда мать умерла, нанялся служить у купца, затем стал бродягой, работал на судах, прибился к казакам, в Терках попал в холопы к Григорию Елагину, снова бродяжил и опять вернулся к терским казакам.

Чего он изведал? С детства — побои, холод да голод. Подрос — познал тяжелую, не по силам работу. Богатеев — бояр и дворян — ненавидел. Когда казаки подговаривали Илейку назваться «царевичем Петром», он сперва сробел, но как согласился, будто сам поверил в это. Власть пришлась по вкусу…

Вода за бортом плескала, плескала, словно ластилась к челнам, пыталась успокоить Илейку. Не смогла.

Первая битва с воеводами Шуйского была для Болотникова неудачной. Мужики, пришедшие в отряды, растерялись в бою. Как увидели царевых ратников, пустились наутек, бросая оружие. Тут уж и казакам трудно было сдержать врага — отступили.

…Михейка Долгов бежал, не разбирая дороги. Спотыкался, падал, вскакивал и опять несся. Бежал, не оглядываясь: позади сабли, да копья, да яростные лица ратников. Одна мысль стучала в голове Михея: беги… беги… беги… Лишь когда падал он и, задыхаясь, обнимал землю, думал: «Конец. Пришла смертушка».

Лаптей на нем не было. Потерял, пока из первого оврага выбирался. А сабля — где она, когда ее кинул, куда? — не помнил. До того ли! Пеньковая тесьма, что держала порты, лопнула. Так и несся он, придерживая их одной рукой, пока не догнал его какой-то всадник.

— Стой! — раздался голос.

Михей схватился руками за голову — страх одолел. Закрыл глаза… Будь что будет.

Казачьи старейшины, собравшись у Болотникова, зло шумели.

— Чертовы лапотники, им бы тараканов на печи давить!

— Толку не жди. Одна обуза…

Болотников тоже был хмур, но молчал. Наконец не выдержал:

— Негоже нам, други, языками чесать — не бабы. Вспомните, сколько добрых казаков такими же лапотниками были. Аль вы сами в седле родились да сызмальства острой сабелькой играли? Мужику привычно косой махать, а не саблей. Вы обучите его сперва, потом ратного духа требуйте… — И распорядился, чтоб привели одного из беглецов.

Павлуша притащил за руку Михея Долгова.

— Вот, батька, глянь. Бежал — пятки сверкали. Насилу на коне догнал.

Михей исподлобья покосился на казаков. К Болотникову он шел как на казнь, ноги не слушались. «Убьет, — думал. — Черт меня дернул с деревни податься…»