— Стало быть, так встречаешь царева племянника — с пистолем в руках? — проговорил «Петр». — Да у тебя, чай, и для самого Димитрия Иоанновича хлеба-соли не сыскалось бы, а?

— Не ведаю, какому вору и разбойнику ты племянник, — с хмельной смелостью ответил воевода, — а только царь наш Василий Шуйский. И я крест целовал ему верно служить.

Побледнел «царевич Петр», рука к сабле дернулась, но сдержался, только поводья крепче сжал.

— За службу такую, — сказал он, — полагается награда. Уж мы поставим тебе на площади терем. А новоселье твое справить весь народ пригласим. — И, стегнув коня плетью, «царевич» ускакал.

К полудню на маленькой городской площади стал собираться народ. Посреди стоял обещанный «терем» — два столба с перекладиной и веревкой.

В темницу к воеводе пришел священник. Как увидел его Алексей Степанович, запросил пощады, умолял послать за царевичем Петром Федоровичем. Да понял, все напрасно, — и стих.

После казни было объявлено, что царевич Петр назначил нового воеводу.

В тот же день, оставив небольшой казачий отряд в Цареве-Борисове, Илейка Муромец двинул свои челны дальше.

Прибытие в Путивль самозваного царевича было князю Шаховскому на руку. «Смерды пойдут за кем угодно, хоть за самим сатаной, стоит только посулить им волю, — размышлял Шаховской. — А тут сам „царь Димитрий“ поведет за собой толпу.

Правда, нет его пока здесь, в Путивле. Погодите, скоро появится. Вот уж царский племянничек — великий князь Петр Федорыч изволил прибыть. Радуйтесь».

Князь Григорий пока присматривался к «царевичу», прикидывал что да как, дела и заботы не поверял. Об Илейке Муромце он знал гораздо меньше, чем о Болотникове, но вот теперь увидел, что залетевшая к нему птица другого полета: крылья послабее, размах не тот.

«Верно, — думал Шаховской, — оба они холопы. Но Болотников и воин смелый, и человек умный, смотрит дальше, видит глубже. С пути не собьешь. Дать ему больше власти, потом локти кусать будешь. А Илейка в царевича играет. Как малое дитя тешится. Пусть правит его именем, а направлять мы будем. Посиди покамест, голубок, в Путивле. Там видно будет».

Через несколько дней Шаховской пригласил «царевича» для разговора.

— Рад тебя видеть, великий князь, в моем доме. Гей, слуги, подать меду!

Не сразу приступил воевода к сути. Расспрашивал, хорошо ли «царевичу» в Путивле, здоров ли, есть ли в чем нужда. Сказал, что казна его хоть и невелика, но всегда для царевича открыта, а казаки получат жалованье.

Рассказал Шаховской об Истоме Пашкове и Болотникове — как служат они царю Димитрию и воюют с Шуйским.

— Отчего же не вместе идут?

— Так сподручнее. У Истомы войско дворянское, у Болотникова — холопское. Ап Иван Исаич из холопов, — Шаховской испытующе взглянул на «царевича», — не нашего поля ягода.

— Ишь ты-ть! А знаешь ли, князь, что и я был в холопах? — Илейка Муромец резко отодвинул кубок.

— Помилуй, Петр Федорыч, что говоришь? — выразил изумление Шаховской, но подумал: «А он не так глуп, как кажется». — Как же могло статься такое? — Шаховской сощурился.

— А просто. Жить хотел — вот и весь сказ. Годунов погубить меня собирался, добрые люди в холопах спрятали. Спасли.

«Ha-ко, вывернулся! — с удивлением подумал Шаховской. — И этот не лыком шит».

— Слава богу, — произнес он. — А тебе, Петр Федорыч, надобно Ивана Болотникова назначить своим боярином. И ему почет, и тебе выгодно: мол, знай, сверчок, свой шесток. Указ от имени твоего я заготовил.

— Добро. А где нынче царь наш Димитрий Иоаннович?

— В Литве. Соберет войско — к нам пожалует. А покамест ты за него будешь.

— Я?! — вырвалось у Илейки.

— А то кто же! — улыбнулся Шаховской. — Ты, Петр Федорыч, не робей. Держись меня. Пособим.

Последний лист слетел с деревьев. Тихо стало в лесу, мертвенно. А если ветер набегал, то уже не шумел, а по-разбойничьи посвистывал средь голых веток.

На реке Пахре совсем под боком у Москвы Болотников сшибся с войском князя Скопина-Шуйского[16]. Сражение длилось долго, и крови в нем было пролито много. Болотников приказал отойти с поля боя. Некоторые горячие головы роптали:

— Пошто, батька, отступаем? Поднажать еще — и наша возьмет.

— Возьмет, — согласился Болотников. — А с кем к Москве придем? Надобно сберечь людей.

Чтобы пополнить войско, Иван Исаевич повернул на запад — к Можайску, Звенигороду, Волок Ламску. Города эти тут же присоединились к восставшим. Затем через село Вязёмы болотниковцы вновь двинулись на Москву и в начале ноября вступили в Коломенское, что находилось от столицы в тринадцати верстах. Здесь к тому времени уже стоял лагерем Истома Пашков. А его передовые отряды были еще ближе к Москве — в Котлах.

К Коломенскому Истома пришел победителем: разбил он воевод Шуйского под селом Троицким. Девять тысяч пленных взял Пашков. После такого поражения Шуйскому оставалось одно — покрепче затвориться в Москве. Помощь он мог ждать лишь из Смоленска да с севера. Семьдесят городов восстали против него!

Истома Пашков еще до прихода Болотникова послал в Москву грамоту с красной печатью от имени государя Димитрия Иоанновича.

Потребовал сдачи города и выдачи трех братьев Шуйских как изменников. На таком условии обещал боярам сохранить жизнь и не чинить им зла. Захватив столицу, Пашков думал создать правительство, угодное дворянам. Но ответ из Москвы не пришел, а тем временем Болотников тоже вступил в Коломенское, что осложнило переговоры Пашкова с боярами.

Как бы там ни было, встреча двух воевод «царя Димитрия» казалась дружеской.

— Значит, вот ты каков, — говорил Истома, пожимая руку Болотникову. — Собой пригож, в плечах косая сажень.

— Да и в тебе, Истома Иваныч, слыхал я, на семерых силушки хватит.

— Сила — что? — усмехнулся Пашков. — Про дурня как говорят: сила есть, ума не надо.

Воеводы рассмеялись. При разговоре многое поведали они друг другу. Но ни словом не обмолвился Истома о своей грамоте московским боярам. А в грамоте той промеж прочего писал он, что царь Димитрий уже здесь, в Коломенском.

На следующий день устроили воеводы смотр войскам. Объехали все отряды вместе.

— Что ж, — сказал Пашков, — войско у нас великое. Принимаю твоих людей. Ты, Иван Исаич, моей правой рукой станешь. Дело у нас одно — и сражаться будем рука об руку.

— Прав ты, Истома Иваныч, гетман над войском один должон быть. Да только, вишь, людей-то у меня вдвое больше твоих. Море в реку не впадает. А стало быть, давай ты мне свои отряды, я же тебя первым помощником сделаю.

Вспыхнул Истома. Бросил осердясь:

— Отряды те по воле князя Шаховского мне даны. Не тебе их забирать.

— А ты, Истома Иваныч, будто не ведаешь, что сам государь назначил меня большим воеводой. Али ни во что царское слово не ставишь?

Скрипнул зубами Пашков, да пришлось подчиниться. И не имя царево Истому принудило, а рать холопов несчетная.

— Будь по-твоему. Согласен. И коли так, оставляю тебе коломенский лагерь. Свое войско уведу в Котлы. — Он повернулся, зашагал прочь.

Зол был Истома, а Ляпунов и вовсе разбушевался. Надобно порвать, шумел он, с Болотниковым, не для того собрал он рязанских дворян, чтобы холопу служить.

— Постой, Прокопий Петрович, не горячись, — говорил ему Пашков. — Приостынешь, решим, как быть, а покуда уйдем в Котлы своим войском.

Новый лагерь Истома разбил на том месте, где речка Котел впадала в Москву-реку: и до столицы рукой подать, и в случае чего оборону держать удобно — реки преградой станут.

В тот же день вечером привели к Болотникову человека. Себя он не назвал, сказал только, что дело его лишь воеводы касаемо.