Вскакивал царь с постели в холодном поту… Нет! Никак мышь окаянная пробежала. Долго стоял царь посреди опочивальни, прислушивался. Потом шел сам проверять стражу.

А то чудилось ему — бежит по московским улицам толпа. С топорами, дубинами, вилами. Крики… Неужто открыли ворота Ивашкиной голытьбе?

Опять шел царь Василий к стражникам — велел лезть на колокольню да смотреть, все ли в порядке в городе.

Недовольно шепталась стража.

— Ишь, государя-то угомон не берет.

— Грехи давят.

Не находил себе места Шуйский. Все думал, где бы еще войска добыть, на кого опереться. Надежда была на Смоленск, Тверь и северо-восточные города. Чтобы смоляне могли прийти на помощь, послал им навстречу под Можайск и Волок Ламский воевод. Удастся ли побить воров и разбойников да открыть смолянам дорогу к Москве? На север тоже были посланы верные люди, чтобы набрали там «войской» силы. В самой же Москве ратников осталось совсем мало. Поделить их пришлось: одна часть была у осадного воеводы князя Туренина — защищала городские ворота и стены, другая — у вылазного воеводы князя Скопина-Шуйского.

Пока Москва держалась.

«Но как ее держать дальше? — прикидывал царь. — Хлеб дорогой — народ волнуется, служилых людей мало, казна почти пуста… Хорошо хоть северные дороги не захвачены: может, придет подмога-то».

А еще думал Шуйский, надо бы распустить слух по всем городам, будто войска царские крепко побили восставших.

«Эх, кабы на самом деле разбить Ивашку, — тяжело вздыхал царь и ложился в постель. — Да и соснуть бы…»

Из Москвы вернулся Павлуша.

Он с атаманом Аничковым проник в столицу с северной стороны, пристроившись к ярославскому обозу. Как был схвачен Аничков, Павлуша не знал: народ возмущали они на разных улицах. Павлуша вначале был на Покровке, а потом пошел в Китай-город. Потолковав кое-где с холопами, он захотел подойти к усадьбе князя Телятевского. Думал, может, кого встретит из знакомой дворни. И верно, вскоре увидел, как на улицу вышла старуха Авдотья.

Брела старуха, постукивая клюкой, медленно, и Павлуше пришлось терпеливо ждать, покуда она завернет за угол. Там догнал ее Павлуша.

— Ты кто? — подслеповато уставилась на него старуха.

— Павлушку помнишь?..

— Господи!.. А я давеча по твою душу свечку ставила. За упокой. Слыхала, порубили тебя татары.

— Рано хоронишь, матушка. Еще нету той сабли, что про меня сделана.

— Откель же ты взялся? — удивлялась она.

Павлуша приложил палец к губам.

— Ишь ты! — смекнула Авдотья. И спросила совсем тихо: — Ивашка-то Болотников, что у стен стоит, не наш ли?

— А то кто ж! — гордо улыбнулся Павлуша.

— Над-оть, какой власти сподобился!

— Погоди, войдет Иван Исаич в город, новый тебе кожушок даст. У боярских девок отберет, а тебе даст.

На, скажет, Авдотья, носи. Твой-то весь рассыпался… Ты вот что, ответь, князь Андрей Андреич здравствует?

— И-и, милый. Нету его в Москве. Он сперва за царя Бориса был. Потом в темницу его упрятали. Потом выпустили да опять хотели взять — за что, не ведаю, — а он убег. Прихватил мужиков, что в доме оставались — и поминай как звали.

В Москве Павлуша пробыл три дня.

Про гибель Аничкова услыхал от людей. Говорили, что смерть свою он принял без страха. Не дождались прислужники Шуйского стонов и воплей. Даже посаженный на кол, призывал атаман бить господ, кричал, что царь Димитрий Иоаннович жив и скоро отомстит всем изменникам. Палачам пришлось застрелить Аничкова.

— Вечная ему память, — тяжело произнес Иван Исаевич, выслушав Павлушу и перекрестившись.

Из столицы в лагерь Болотникова прибыли шестеро ходоков. Сказали, что присланы они всем посадом, дабы проведать о царе Димитрии. Их проводили к гетману.

— Стало быть, вы послы от московского люда?

— Почитай так, Иван Исаич, — ответил с поклоном высокий седовласый старик Онисим — он был за старшего.

— Садитесь, — Болотников показал на скамьи, расставленные вокруг стола. — Коль вы послы, рад вас принять с почетом.

— Кабы да еще царь Димитрий нас принял — ить мы к нему, — сказал, хмыкнув, лысый, с мятым лицом мужчина.

Остальные ходоки недовольно взглянули на него.

— Царь Димитрий? — переспросил Болотников.

— Вестимо. Он же с войском пришел. В Москву, вишь, грамоты за красной печатью посылал.

— Помолчи, Антип, — сказал ему Онисим, — дай с дороги дух перевести.

— Верно, отец, — произнес гетман. — Сперва отведайте нашего хлеба-соли, а слово свое потом скажете: с чем пожаловали и чего надобно.

Болотников хитрил. Ходоки пришли нежданно, как снег на голову, а потому, чтобы не попасть впросак, негоже было торопиться. Вот и решил он потянуть время. Что еще за грамоты с красной печатью? Кто засылал их? Государь?.. Откуда — из Польши?.. Из Путивля?.. Шаховской бы мне о том поведал. У Москвы-то я, а не Димитрий Иоаннович. Я и Пашков. А может, он и посылал?

Иван Исаевич распорядился, чтобы гостям подали угощенье, а сам вышел, сказав, что скоро вернется.

Павлуше он велел скакать тотчас к Истоме и доставить его.

— А ежели не захочет? — вскочив на копя, спросил Павлуша.

— Скажи, великоважное дело. Царя Димитрия Иоанновича касаемо. А как с Истомой воротишься, в дом не входи, пусть меня вызовут. С глазу на глаз нужно с ним перемолвиться.

Между тем у ходоков доброго застолья не получалось. Крепко помнили они наказ — требуйте, чтоб показали Димитрия. Коли покажут, гляньте получше — он ли? Ходоки чувствовали свой высокий долг перед московским миром, а потому кусок не лез им в горло.

Лишь Антип — человек из детей боярских, пропойца и плут — наливал себе одну кружку за другой. Включили его в число посланцев царевы люди: сочли, что нетерпимый и шальной Антип в таком деле пригодится.

Против Антипа москвичи возражать не стали: не богатей и не при дворе, а то, что на вино слаб, такой грех ему отпустили. Не ведали посадские, что Антипу были обещаны деньги, «ежели шум учинит и несогласие проявлять будет».

— Пошто скучно пьете-едите? — проговорил Болотников, заходя в комнату. — Небось в осаде сидеть — нужду терпеть.

— Ты, Иван Исаич, об нашей нужде не беспокойся, — оторвался от кружки Антип. — Мы и в осаде живем припеваючи.

— Да никак ты за столом у Шуйского едаешь? — усмехнулся Болотников, оглядывая поношенный кафтан Антипа.

— А мне и за своим не худо.

— Ну-ну, — произнес Болотников. — Дай-то бог.

— Спасибо, хозяин, за хлеб-соль, — отодвинул свою кружку Онисим, — теперича в самый раз о деле потолковать.

— В самый раз, — согласился Болотников, — по скажу я вам, други, вот что. Послал я за Истомой Пашковым. Он воевода сильный и муж разумный. Пусть в нашем разговоре присутствует.

— Нам Пашков не нужон. — Антип вытер лысину. — Нам бы царя Димитрия повидать. — Он снова потянулся к кувшину с вином. — Остальное нам трын-трава…

— Уймись, — коротко бросил старик, а сидевший рядом с Антипом верзила кузнец слегка придавил плечи пьянчужки своей могучей дланью. Антип уронил голову на стол.

— Нам только царь… — пробормотал он и умолк.

— Дело у нас, Иван Исаич, вот какое, — заговорил Онисим. — Перво-наперво велел мир передать тебе свой поклон, — старик поясно поклонился. — А наказ дали — проведать, верно ли царь Димитрий здесь, при войске. И ежели свидимся мы с ним да признаем, будем прощенья просить и город откроем. Истинно я говорю?

— Истинно, — молвили все разом.

— Добро. — Болотников решал, как быть. Мог он и без Пашкова переговорить с посланцами московскими. Но вот грамоты за красными печатями — откуда они? Нет, надобно обождать Истому. — А ответьте, люди добрые, кто вы есть по имени и ремеслу?

— Я мясной торговец Онисим Жуков, — произнес старик.

Ходоки поднялись один за другим.

— Кузнец Терентий Иванов.

— Мельник Потап Калитин.