Через два года после того бунта грянул новый. Возмутились посадские, как прослышали, что вместо умершего князя Никиты Юрьева стал правителем Годунов. Против него были Шуйские и митрополит Дионисий. Хотели, чтоб Федор Иоаннович отправил в монастырь бездетную Ирину Годунову, а в жены взял сестру Мстиславского. С того и разгорелся сыр-бор. Шуйские на свою сторону торговцев да прочих посадских приманили. Там и голытьба двинулась: да только ее с оглядкой нужно приваживать. Кипела чернь, снова осаждая Кремль. И опять жалкий царь Федор молил бояр: «Уймите их! Сделайте что-нито бога ради».

Чернь ворвалась в ворота, заполнила Соборную площадь. Они жаждали его, Борисовой, погибели. Хотели видеть правителем воеводу Ивана Петровича Шуйского.

Годунов глядел на разъяренную толпу в узенькое оконце: сжатые кулаки, у иных — дубины и колья. Попадись — порешат мигом. Подумал тогда Борис: все, конец пришел. Но Шуйский Иван Петрович, видать, и сам перепугался. Вовремя понял: одним Годуновым толпа не насытится — полетят и другие боярские головы. Поспешил выйти на площадь, объявить: мол, ударили мы с Годуновым по рукам, будет править с нами в согласии…

Царь встал. Походил по просторной палате, вернулся, сел на место.

Да, хотели, чтобы в правителях был князь Иван Петрович. Старика посадские чтили. Не из последних воевод был, что верно, то верно. Но царя Федора в это время Борис уже держал в руках. Да что старое ворошить. Ныне вон тоже дела веселые — холопье войско на Москву движется. До чего Русь дожила!..

По настоянию Годунова сегодня вышел указ о холопах. Он давал право холопам, которых господа выгнали в голодные годы, получить отпускную. С этой отпускной они становились вольными людьми.

В думе поднялся ропот: не все понимали, зачем понадобился царю такой указ.

Голицын, искоса взглянув на Годунова, поддел:

— А на что им воля? У Хлопка в войске им и так вольно.

— На то, — сдержанно ответил Годунов, — чтоб холоп загнанным волком не был. Такой на любого кинется. Холоп без отпускной все равно что беглый: никто его к себе не примет. Помирай с голоду. Одно остается у беглого — разбойство. А мало ли разбойников Хлопок набрал?.. Молчишь, Голицын?.. Может, кто другой скажет?

— Дозволь спросить, государь, — молвил Гагин. — Без холопов-то добрым людям какое житье? Ежели беглого изловят, возвращают хозяину. А теперь что — минуют два-три года, никого в холопах не останется?

— Ты три года сперва прожить смоги. Далеко заглянул, — невесело пошутил Борис и пояснил: — Указ о холопах нам сейчас надобен, чтобы бегство пресечь. Дорога ложка к обеду. А что через год станется, увидим. Отменить указ тоже в нашей власти.

Вслед за указом Годунов предложил думе принять еще одно важное решение: подавить Хлопка нужно «многою ратью» с воеводами.

Кого назначить во главе войска, дума не обсуждала. Годунов хотел сам поразмышлять об этом после. Выбор его остановился на Иване Басманове, который и раньше побивал воровских людей.

Не сразу вышел из Москвы Басманов. Пока войско собиралось и снаряжалось, минул почти месяц. Наконец отряды общим числом до четырех тысяч выступили.

Было начало сентября 1603 года. Земля повсюду раскисла, по дороге шли — месили месиво. Отряды состояли не только из конных дворян. В поход были взяты и пешие стрельцы, что еще больше замедляло движение.

Басманов слыл воеводой крепким, надежным. Приказ Годунова принял как должное, а не по нутру был ему этот поход: опять досталось сражаться со смердами, ничтожными холопами, ворами, разбойниками. Нападают из засад, от большого открытого боя уходят, ищи их по лесам и оврагам. Да ежели и побьет он чернь, другие воеводы скажут: «Не велика заслуга — холопов шапками закидать».

Где находится Хлопок со своими мятежниками, уяснить было нелегко. Местные либо не знали, либо не хотели выдавать, а потому говорили кому что взбредет. Басманов посылал разведчиков, наказывая все выведать точнее:

— Без «языка» не возвращайтесь, шкуру спущу.

Разведчики кивали.

— Постараемся. Как не привести…

Дабы исполнить приказ, хватали любого подозрительного. С такими «языками» от волокиты[5] пользы не было. А то и вовсе разведчики не возвращались: кому охота под горячую руку лезть.

…Стрельцов Фому и Пахома никто в разведку не посылал. Они вышли из лагеря Басманова по своей воле. Путь их лежал к селу, что находилось в стороне от дороги. У каждого была за спиной котомка: думали раздобыть снеди.

Фома был невысок, но кряжист, его то и дело тянуло перекинуться словечком. Второй стрелец повыше и посуровее видом, предпочитал отмалчиваться. Шагал он широко, не обходя дорожных луж, лишь брызги летели из-под ног.

— Эх, — вздыхал Фома, — жизнь наша собачья. На дожде мокни, живи впроголодь, а чуть что — по шее…Да не иди ты так прытко. За тобой не поспеть. У тебя ноги будто ходули.

Пахом сбавлял шаг, и некоторое время стрельцы шли рядом. Но вскоре Пахом опять вырывался вперед. Тем временем дорога, по которой они двигались, свернула к лесу.

— Эй! — позвал приотставший Фома. — Слышь-ка, Пахом!

— Чего тебе?

— Бери прямиком. Лec-то нам не надобен.

— Не бойсь. Чай, мы с тобой не купцы, — усмехнулся Пахом. Но все же сошел с тропы.

Теперь они брели по мокрому полю, и Фома опять клял судьбу, ругал разбойников, поносил и господ, и холопов, из-за которых пришлось маяться.

— Холопы, чай, тоже люди, — заметил Пахом, — а живут на что хужей нашего.

— Много ты знаешь… Да постой! Куда припустил, будто смерть за ним гонится?

Пахом приостановился, обождал товарища, но ничего не сказал. Он вспомнил, как встретили вчера бродягу. Думали, беглый. Оказался княжеский холоп. Из Москвы путь держит, а куда — самому неведомо. Где лучше. Только где оно лучше — один бог знает. Холоп рассказал, что князь прогоняет всех слуг со двора.

«Пошто прогоняет?» — спросил Пахом. «В хлебный недород кому охота в доме лишние рты держать». — «А отпускную чего не жалует?» — «Чтоб после сызнова взять в холопы. Ежели до той поры с голоду не помрем». — «Да ваш князь злодей, — проговорил Пахом. — Креста на нем нет». И осекся: неподалеку проходили люди из дворянской сотни. При них лучше язык на замке держать.

А еще вспомнился Пахому брат Павлуша. Когда пришел он в последний раз навестить брата, сказали, нету, мол, теперь на подворье Павлушки. «Где же он?» — растерялся стрелец. «С Болотниковым убег». Пахом схватил княжеского челядинца за грудки. «Чего напраслину порешь?» — «Хороша напраслина, когда десять холопов со двора подались».

И вот теперь Пахом шагал и думал: где же Павлушка? Не на Дон ли подался? Болотникова он видел на подворье один раз. Братишка говорил о нем, мол, заступается, стрелять из лука учит, гостинцев дает… Да только с тех пор годы пробежали. Жив ли Павлушка? И ежели он у Хлопка в войске, что ж тогда будет — брат супротив брата пойдет?

Смеркалось, когда стрельцы приблизились к деревенской околице. Решили заглянуть сперва в крайнюю избу, разузнать, к кому зайти, чтобы не терять времени попусту.

На стук их в двери появился крестьянин. Увидев перед собой двух краснокафтанников[6], испуганно отпрянул.

— Здорово, хозяин! — Стрельцы шагнули в сени. — Чего как от нечистой силы пятишься? Мы тебе худа не сделаем.

— Не ждал никого об эту пору, — отвечал хозяин, а сам все посматривал за спины вошедших: не появится ли еще кто. Выглянул за дверь — ни души. — Погодь-те, — сказал он. — Я первый пройду: притолка низка — в темноте зашибетесь.

Изба была тесной. За большим столом сидело человек десять.

— Эй, ребята, — сказал один из них, рябой, с орлиным носом, — гляньте, каких гостей хозяин привел.

Громкий говор стих, и все уставились на Фому и Пахома.

Сняв шапки, стрельцы перекрестились на икону: