— Поболе — так лучше.

— Пушкарей у нас нет. Но обучить пушкарскому делу можно. Из тягла[12] многие уйти захотят да стать служилыми по прибору. Кой-кого сразу могу назвать. Уваров Сенька, Лыков Кирей, Морозов Афонька… да и Комаров Антип пойдет…

— Куземка, — подсказал Павлуша. — Что нам на башне подносил ядра.

Павлуша еще тогда, во время стрельбы, приметил шустрого паренька. Куземка был смел: при выстрелах ушей не затыкал, как многие, от вражеских пуль не прятался.

— Куземка, — заметил Фомин, — слуга дворянина Жихарева, человек подневольный.

— Как подневольный! — загорячился Павлуша. — Иван Исаич всем волю дает, ежели кто с нами.

— Тут дело особое, — сказал Фомин, потеребив бороду. — Жихарев был стрелецким сотником, но остался в Калуге, когда князь Шуйский убегал из города.

— Чего так? Не поспел, что ль?

— Думаю, добро свое потерять боялся. Потому и принялся сразу кричать: «Слава царю Димитрию». А до этого все при Шуйском был. Но ты на пирог-то не смотри — отведай.

Павлуша съел пирог, выпил кружку квасу.

— Спасибо. А все же хотел бы я с Куземкой повидаться.

— Чего проще, — проговорил хозяин. — Как от меня вышел, взгляни по левую руку: на холме церковь. На нее бери. По мостку через овраг перешел, увидишь справа дом высокий с теремом. Там и живет сотник Жихарев, а Куземка у него в челяди.

Вскоре Павлуша уже стоял у резных ворот, за которыми виднелся высокий дом под тесовой кровлей. Ворота оказались запертыми.

На его стук подошел человек и, не снимая щеколды, спросил:

— Кто?

Голос был недовольный и настороженный.

— Открой, — произнес Павлуша. — Куземка надобен.

— Нету его.

— А где он?

— Я почем знаю… Сам-то кто будешь?

— Я близкий человек воеводе Ивану Исаичу Болотникову.

За воротами воцарилось молчание. В это время послышался цокот копыт и к дому подъехал на буланой лошади всадник.

— Эй, — крикнул он, — Терешка!

Слуга, сдвинув щеколду, отворил одну створку ворот.

— А ты куда! — напустился он на Павлушу. — Проваливай, покуда цел. — Слуга взял в руки бердыш[13].

— Кто такой? — приостановив коня, спросил всадник.

— Человек Болотникова, — поспешил ответить слуга. — Куземку хочет видеть. — Глаза его из-под низко надвинутой шапки так и ощупывали.

«Пройдоха!» — подумал Павлуша.

— Куземки здесь нет, — сказал всадник, — убег с войском.

— С каким войском? — удивился Павлуша.

— С войском князя Ивана Шуйского. Убирайся.

«Чай, тут неладно», — засомневался Павлуша и проговорил:

— Неужто?.. Быть не может! Не за тем он на башне бился…

— Молчи, холоп! — озлясь, крикнул всадник. — Смеешь мне перечить?.. — И, взглянув на подошедших слуг, приказал: — Всыпать ему батогов. — А сам поскакал к крыльцу.

Но как только слуги подступили к Павлуше, он ловко выхватил у Терешки бердыш.

— Покамест прощайте, — оглянулся Павлуша.

В тот же миг он кинулся к конюху, который собирался было расседлать лошадь, принятую у всадника. Через минуту Павлуша уже летел по двору верхом, а сбитый с ног конюх вопил:

— Стой, ирод!.. Стой! Держи его!..

— Покамест прощайте, — оглянулся Павлуша. — Еще ворочусь.

Под вечер Павлуша вновь прискакал к дому сотника, но теперь был не один, а с пятью оружными конниками.

На стук в ворота опять подошел стражник и затеял было расспросы — кто да зачем? Ему пригрозили: не откроешь, мол, подобру-поздорову, подпустим красного петуха, выкурим.

— Погодь, родимые, — запричитал стражник, — сбегаю, скажу господину. Не то он меня живота лишит.

Однако прошло некоторое время, и болотниковцам стало ясно, что стражник не торопится возвращаться.

— Да он морочит нам голову!

— Поднапрем на ворота.

— Нет, ребята. Держите-ка лошадь. — Павлуша подвел буланую к самому забору.

Пока двое крепко держали ее под уздцы, Павлуша стал на круп лошади и схватился за кромку высокого забора. Подтянувшись и спрыгнув по ту сторону, он подбежал к воротам и откинул щеколду.

В то же время грохнул ружейный выстрел, и пуля пробила одну из досок на воротах. Казаки залегли, малость обождали.

— Вперед! — крякнул Павлуша и метнулся к крыльцу.

За ним побежали остальные. Вновь ахнул выстрел.

— Эй, — крикнул на бегу ближний от Павлуши казак, — кончай палить! Не то худо будет. Выходи по одному.

Дверь на крыльце приоткрылась, и во двор вышли пятеро слуг. Они ступали осторожно, словно вброд переходили реку. Среди них Павлуша приметил и стражника-пройдоху. Сейчас он шел сзади всех.

— Ну вот, — улыбнулся Павлуша, — я же говорил, ворочусь. — И уже строго промолвил: — Кто стрелял?.. Ты? — Павлуша резко шагнул к Терешке, приставил к его груди саблю.

Стражник стал пятиться, пока не ткнулся спиной в бревенчатую стену. С ужасом глядел он на саблю, конец которой не отрывался от него…

— Что, язык проглотил? — Павлуша отвел саблю.

— Смилуйся, батюшка… Не по доброй воле.

— Черт тебе батюшка. И сейчас ты с ним свидишься…

— Пощади, — упал в ноги Терешка, — истинно не по доброй воле… Господин велел.

— Где он?

Стражник трясся весь от страха:

— Утек он. Через задний двор утек. Вот те крест.

— Значит, ты, негодяй, нарочно тянул время. Зато свою жизнь укоротил.

— Побойся бога…

— А ну, ребята, на задний двор! Чай, не ушел еще волк матерый.

Двое казаков побежали, но, скоро вернувшись, сообщили, что за домом только лестница стоит, к забору приставлена.

— Сдается мне, — сказал Павлуша, глядя на стражника, — пришел твой конец.

— Не губи, кормилец, — опять заюлил пройдоха, — я все скажу. И про Куземку скажу. Тут он. В подвале сидит запертый. — Стражник с опаской покосился на челядинцев сотника, понимая, что не ко благу развязал он свой язык.

— Веди! — Павлуша вытянул стражника саблей плашмя по спине.

Когда Куземка услышал, как на двери звякнул замок, подумал: «Вот и смерть моя». Ладно бы принял он ее на воле в бою, при товарищах, а не словно крот слепой во тьме подземелья. Нет подле него ни оружия, ни камня, ни палки.

Тем временем дверь отворилась, и он увидел язычок огня, а затем и лицо человека, держащего свечу. Это был стражник Терешка Сарыч. Как же ненавидел его Куземка…

Именно Сарыч заманил его в подвал — идем, поможешь, мол, бочку отнести. Но едва ступили они под низкие своды, как кто-то хватанул Куземку по темени и он грянул оземь.

— Кончай его, — услышал Куземка.

В голове у него шумело. Руки-ноги были как чужие, не слушались. Встать он не мог.

— Погодь. Хозяин что сказал — связать да замкнуть.

— Все одно не жилец он… Сам кумекай. Кто хозяину пособлял добро прятать?

— Какое добро?

— Да нынче утром. Чай, и мы с тобой на телегу мешки накладали. Тяжелы мешки-то были. Одному не в подъем.

— Стало быть, и нас, как этого…

— Нас-то к чему? Нам неведомо, куда хозяин мешки отвез. А Куземка при нем был. Вдвоем прятали…

Ушли. Куземка поворочался на полу. Спутан крепко по рукам и ногам — не подняться.

То, что он услышал, жгло, не давало ни минуты покоя. Куземка припоминал подробности. Да, вдвоем с хозяином они отвезли три мешка в лес к полуразвалившейся сторожке.

Шагов за сто до развалюхи сотник велел остановить лошадь и послал его вперед — посмотреть, нет ли кого. Куземка шел и прикидывал, что к чему. Оно, конечно, неспроста взял хозяин одного его, лишних глаз не желал. А Куземку господин всегда выделял среди челяди. Иной раз, когда бывал в добром духе, сулил дать вольную, отписать в стрельцы. Но дальше посулов дело не шло.

Вернувшись, Куземка сказал, что в сторожке никого.

— Чего орешь… — зло зашипел на него хозяин.

Потом они, надрываясь, перетаскивали мешки. Упрятали их в подпол. Жихарев отдувался, вытирал со лба пот, но помогал Куземке засыпать мешки слоем земли, притоптать ее да накидать сверху всякого хламья. Видно, торопился хозяин, коли не погнушался руки марать такой работой.