– Буду счастлив проводить вас в казино, – любезно произнес фон Бинген, хотя и не собирался пускаться в азартные игры с теми мизерными деньгами, которыми располагал. Отец оплатил поездку в первом классе, а наличные следовало строго экономить, чтобы впоследствии потратить на обустройство детей. Беззаботное, полное удовольствий существование внезапно кануло в прошлое. Николас мгновенно повзрослел и начал понимать, что случайная игра даже на несколько сотен марок отныне не для него, в то время как для молодой вдовы подобный проигрыш определенно ничего не значил. Разница в жизненных обстоятельствах категорически исключала даже легкий флирт. Став чужим в собственной стране, потеряв привычный с детства мир, он больше не принадлежал к кругу богатых и беззаботных. Моник не могла проникнуть в суть трагедии, однако сам он ясно понимал пропасть между собой прежним и нынешним странным существом, больше похожим на привидение. А еще через неделю он превратится в циркового наездника. Сюрреалистический поворот судьбы приводил в ужас, сознание отказывалось принимать новое состояние.

– Спокойной ночи. Увидимся завтра, – произнесла Моник, обольстительно улыбнулась и скрылась за дверью. В глубокой задумчивости Николас направился к себе. Истинного вожделения он не испытывал, однако если бы что-то подобное случилось, прикоснуться к ней он бы не смог. Их разделяла непреодолимая пропасть.

Прежде чем вернуться в свою каюту, Николас зашел к мальчикам. Оба крепко спали, а Лукас по обыкновению прижимал к груди любимого плюшевого медвежонка, с которым никогда не расставался. И на нем была любимая голубая пижама. Лицо Тобиаса во сне выглядело спокойным, даже умиротворенным – лицо чистого мальчика. Николас вернулся к себе, сел в глубокое кресло и зажег сигару. Предстояло обдумать все, что произошло. Налил рюмку коньяка и долго сидел в темноте, при свете луны, глядя на яркий огонек сигары и пытаясь предугадать будущее.

Вечер в казино в обществе Моник прошел так же приятно, как и предыдущий. Когда игра закончилась, они много и с удовольствием танцевали. Николас всегда любил риск в разумных пределах, но сегодня только дважды сыграл в рулетку, да и то на небольшие суммы. И проиграл. Моник выиграла пятьсот марок, а он проявил осторожность и больше рисковать не стал.

Мальчикам на корабле очень нравилось, погода стояла прекрасная, лошади чувствовали себя хорошо. Но на третий вечер, в середине пути, во время маскарада, разыгрался самый настоящий ноябрьский шторм. Корабль метался по волнам, словно щепка. Извинившись перед Моник, совершенно не подверженной морской болезни, Николас отправился проверить сыновей и лошадей. Мальчики, к счастью, от качки не пострадали и отлично проводили время в своей каюте, а вот несчастные животные обезумели от страха, и несколько часов подряд Николас напрасно пытался их успокоить. Да и что он мог сделать? Только оставаться рядом, гладить, похлопывать и ласково уговаривать. Ощутимой пользы уговоры не приносили, но уйти и оставить лошадей на произвол судьбы Николас не мог: так много они значили в его судьбе и судьбе его детей. Глубокой ночью, когда шторм разбушевался с невиданной жестокостью, случилось самое страшное: Плуто печально взглянул на хозяина и лег – зловещий знак. Николас отлично понимал, что произойдет, если прекрасный жеребец перестанет держаться на ногах, однако остановить любимца не мог. Знал он и то, что если конь не поднимется через несколько часов – самое большее, в течение дня, – то умрет. Появиться во Флориде с одной лошадью липицианской породы, а тем более без обещанного жеребца, было невозможно. Нина, конечно, очаровывала неподражаемой грацией, но главным в паре оставался, несомненно, Плуто: он привлекал всеобщее внимание безупречной чистотой породы, красотой, силой и статью.

Николас оставался рядом всю ночь, но к утру положение не улучшилось. Шторм усиливался. Чтобы справиться с нарастающей паникой, он вернулся в каюту, переоделся и пошел в столовую на завтрак. Мальчики почувствовали себя неважно и остались у себя. О болезни Плуто отец не сказал им ни слова; если конь откажется встать, еще настанет время для ужасной новости. И все же он продолжал надеяться, что, когда шторм окончится, красавец все-таки найдет силы подняться.

В столовой Николас встретил Богарта Томпсона. К завтраку собралось всего несколько пассажиров. Большинство страдали от морской болезни и не смогли выйти из кают. Американец сказал, что его жена чувствует себя очень плохо. Сам он, однако, оказался крепким орешком, а Николас никогда не боялся никакой, даже самой жестокой качки. Он признался, что один конь занемог, и попросил совета.

– К сожалению, сделать ничего нельзя, – озабоченно ответил Томпсон. – Остается только ждать, не поднимется ли бедняга сам. Как правило, если жеребец лег, то это смертный приговор. Сколько часов он уже лежит? – Николас ответил, и Томпсон понимающе кивнул. – В прошлом году то же самое случилось с моей кобылой. Я надеялся, что она все-таки встанет на ноги и выживет, но напрасно. Через два дня пришлось застрелить. Да она и сама бы через пару часов скончалась. Если этот чертов шторм скоро стихнет, шанс на спасение есть, но если и дальше будет так же швырять, боюсь, все кончится плохо. Скорее всего, у него морская болезнь. – От подобного комментария настроение испортилось окончательно. – Если хотите, после завтрака на него взгляну, – предложил американец.

Они вышли из столовой, и Николас повел нового знакомого на нижнюю палубу. Аравийцы выглядели испуганными, однако крепко держались на ногах. Нина, безусловно, отчаянно страдала, но тоже пока стояла. Плуто оставался в той же позе, что и раньше – лежа на полу на прежнем месте. Он горестно взглянул на хозяина и безнадежно опустил великолепную голову.

– Господи, что за красота! – изумленно воскликнул Богарт. – Какого он роста?

– Чуть больше шестнадцати ладоней. Для липициана немало.

– В жизни не видел ничего прекраснее, – восхищенно выдохнул американец. – Просто невероятно. – Даже в столь плачевном состоянии Плуто производил неизгладимое впечатление. – Вы просто обязаны его спасти.

– Да, но каким образом? – испуганно спросил Николас. Казалось, жеребец тает на глазах. Неужели придется сообщить Алексу, что лучший, самый любимый из его питомцев даже не доехал до Нью-Йорка?

– Увы, сделать ничего нельзя. Остается только надеяться и молиться, что конь все-таки найдет силы пережить испытание. Он молод. Если захочет, выдержит.

Богарт Томпсон постоял еще немного, а потом ушел к себе, чтобы проведать страдавшую от качки жену. Николас провел с лошадьми весь день. Стюарды обещали присмотреть за мальчиками; к тому же Тобиас и сам мог прекрасно развлечь Лукаса. Через некоторое время шторм немного утих, однако Плуто слабел на глазах, не шевелился и почти не реагировал на разговоры и поглаживания.

К вечеру Николас впал в отчаяние. Уже не оставалось сомнений, что жеребец не справится с болезнью и жить ему осталось несколько часов, не больше. Лежа он не мог ни есть, ни пить. Николас достаточно знал лошадей, чтобы понять: конец близок. В какой-то момент он даже подумал, что пришла пора взять пистолет и прекратить страдания несчастного животного, однако решиться все-таки не смог. Он продолжал безвольно сидеть рядом, бормоча бессвязные слова, гладя безвольно поникшую голову и заливаясь слезами. Сердце разрывалось от нестерпимой боли.

И вот, наконец, он лег рядом с Плуто – голова к голове – крепко его обнял и принялся умолять остаться в живых.

– Знаю, что тебе мои слова покажутся глупыми. Ты заслуживаешь лучшей доли, чем работа в цирке, но мне ты необходим ради сыновей. Без тебя мы во Флориде не нужны, и мне нечем будет кормить Тобиаса и Лукаса. Если не приедешь в цирк вместе с нами, будет очень плохо. Клянусь вечно о тебе заботиться, ведь я обязан тебе всей жизнью. От тебя зависит благополучие моих мальчиков. Умоляю, только не умирай… пожалуйста… ты нужен нам больше всего на свете… сделаю для тебя все, что смогу. Обещаю. – Слезы текли по лицу и капали на пол.