— Так, полковник, нанесите пограничников на карту, и продолжать движение! — И уже обращаясь к нам: — Ну, спасибо за помощь, коллеги… Держитесь тут, молодцом!

Дивизия шла, обдавая нас пылью и подавляя наше сознание своей мощью. Дивизия шла куда-то в неведомое. Выполнять неизвестные нам боевые задачи. Объединенная неуемным командно-штабным интеллектом. Из ниоткуда. В никуда. По военно-секретной карте. От рубежа к рубежу. Подчиненная воле командира. Готовая по приказу любимой Родины всегда, везде и на все. По всем правилам своего боевого устава. В чужой стране. На войне без правил. Силища. Армия. Не дай бог!

А Василич стоял, дышал и думал о своем. Он думал о том, во сколько литров обойдется начману его, Василича, нервное потрясение от свидания с армией.

— Доктор, а где дядя Коля? Хочу вот доложить, понимаешь, как мы с армейцами взаимодействие отработали. Ага… Где наш славный командир, что вы с ним сделали? Здоров ли, отец родной?

— Он под капельницей, Василии. Спит он.

— Ага, понятно. И крепко спит?

— Крепко, вроде, я ему еще и тазепамчика дал. А че случилось-то?

— Да не, ничего. Все нормально. Значит, спит, говоришь? Крепко? Вот и хорошо. А ты его не буди, не буди. Не надо… Слышь, доктор, он тут как-то на запоры жаловался? Ага… Так это… Можно я приду и самолично ему клизму поставлю? Двухведерную…

Пашу Дронова, когда он об отпуске говорит, заслушаешься.

Паша Дронов, крепкий майор, боевой офицер, простой труженик границы и неутомимый вояка, грудь в орденах и «жопа в шрамах» и при этом, заметьте, просто кладезь русской словесности. Паша Дронов ради красного словца… Да что это я, впрочем? Послушаем лучше Пашу, братцы. Расслабимся, настроимся на народную волну и с превеликим нашим удовольствием послушаем все эти южнорусские «г-э» и «шо», все эти изыски незатейливой офицерской речи и плавные выверты блуждающей мысли государева человека, волею судьбы и командования поставленного в строй и заброшенного на край света, в самую что ни на есть тмутаракань. Я тут, братцы мои, как-то в отпуск приехал к жениной родне. Они у меня хохлы, знаете ли. Да. И не просто хохлы, а западенцы кондовые, коренные. Под Хыровым живут, на Львивщине. Я супруге своей до сих пор смеюсь: «О-от, Гала, и угораздило ж меня, советского пограничника, красного, можно сказать, потомственного казака, на „бандеровке“ жениться!» Мама дорогая, и хде мой шмайсер-кулэмет?!

Ну вот, приехал я, значит, в отпуск. Ага. А дело было, как сейчас помню, в начале сентября. До этого, с самой нашей с Галой свадьбы, я все как-то зимой к родне попадал. Нет, ну до того, как связался с их семейством, конечно, бывал и летом. В училище пока учился. Но уж после свадьбы — зимой и только зимой. Как снег на голову… Сами знаете командование наше, они ведь большие забавники, и летом молодому лейтенанту об отпуске лучше просто забыть.

А тут, хлопцы мои драгоценные, осень золотая! Тепло, хорошо — природа, братцы, погода, все вокруг в цветочках-лютиках! Краски изумительные, воздух чистый ноздри с хрустом раскрывает, и ласкает, и щекочет. Хатка беленькая, плющом кучерявым увитая, — красота феерическая. Одним словом, душа прямо так и поет. Радость щенячья и жить хочется. Сказка!

По приезде, пень мой ясный, с уважаемым тестюшкой посидели, приняли горилки домашней пол-литру под такую палитру, да под пельмешки. Как положено. Чинно, степенно, по-взрослому. За родных, за друзей, значит, за мир во всем мире. Хорошо, лепо! Галушки, смятана! Птички поют, коровки мычат, яблочки налитые в саду падают. Деревня, мля, идиллия…

Ну и вот. Только я, значит, настроился отдохнуть, как мне теща любимая, душа-человек, без всяких предварительных ласк, эдак запросто объявляет:

— Сынок, мы вот с папой завтра хотим картошку копать. Пока погода хорошая. Ты как, поможешь?

О-от, здрас-с-т-и, мама дорогая, Зинаида Иванна! Привет — приехали! Как серпом по помидорам! Отдыхать я собрался, в отпуск намылился, расслабиться, рассупониться, узелок развязать! Только ремешочек ослабил, крючочек расстегнул, только слюни пустил. Наивняк! Haте вам! У них тут битва-жатва, оказывается.

Ни днем раньше, ни днем позже! Ну, е-мое! Колхоз «В голодный год», «Сорок лет без урожая», прости господи! И народ весь в поле, едрена кочерга! Ага. И ждали вот только меня, родимого, блин!

Ну, я теще, конечно, «вежливо» так и отвечаю:

— Мама! Ма-ма, я — майор! Фигли я буду в законном отпуске картошку эту фитофторную, колорадским жуком коцанную копать? Это ж вилы в «задний бампер»! Я ее, эту бульбу-картошку, курсантом столько накопал-навыкопал, что там весь ваш колхоз за пятилетку! Да я пойду лучше и по три рубля куплю вам на базаре той картошки, чтоб вы были здоровы. Я — офицер, мама, пограничник! Начальник штаба, между прочим, специального подразделения! Не говно коровье на дороге! Я вам ее столько могу купить, что вы ее за год не съедите. Сгниет она у вас — и на здоровье! Нет, ну это ж надо? Я, майор, мама, достойный представитель отдельного корпуса пограничной стражи России, буду картошку копать?! Вот хрен вы, мама, угадали! Я лучше к тетке Ганне пойду. Я вообще люблю к тетке Ганне ходить — у нее самогонка хорошая. И сало. И огурцы соленые с листом смородиновым и оч-чен-но душевным хрустом. Картошку копать… Я — ма-й-о-о-ррр! И картошку… Щ-щ-щ-а-з-з!..

Тещу после такой речи ветром сдуло, но тут моя половина встряла:

— Паша, ты вымогаешь?! Имей совесть! Здоровый же мужик! Что тебе десять ведер картошки? Что слону дробина! Там поле-то — с гулькин нос! На час работы! Что ты, переломишься?

— Любимая, ты несправедлива. Я, между прочим, не с курорта, не с санатория приехал, а совесть имею наравне с правом на отдых! Нельзя же так — только шнурки развязал, а тебя сразу с порога за рога и в стойло! Ну никакого ж уважения, я уже не говорю о почете! Мне, солнышко, Родина людей доверила и оружие — а вы? Ка-р-тош-ку ка-а-пать?!

— И не стыдно тебе? Вот бы дети тебя послушали…

В общем, слово за слово, членским билетом по столу — уломали меня эти бабы! Укатали горку крутые Сивки! Подняли меня теплого спозаранку, накормили, напоили сироту и вывели в поле. Гляжу: ба, участочек-то и в самом деле тьфу — десять грядок в широту, смех! Я на ручки поплевал, копочку поухватистей подобрал, корзиночку-кошичек. Только на грядочку пристроился, как теща мне в спину, по-доброму так:

— Ты не спеши, сыночка, сейчас папа коника приведет, грядочки разъедет, а мы тока потом собирать будем.

— А на кой черт нам коник? — И тут меня осенило в самый мозжечок и неприятно засосало под ложечкой. — Постой-постой! А где наш участочек-то заканчивается?

Вы будете смеяться, но это была засада! Участочек-то наш десятигрядочный окончаньице имел вдаль за линией горизонта и по площади очень даже простенько и со вкусом уложился на минуточку в гектар с гаком! Вуаля! Всего-то и делов!

Я не погиб на этом минно-картофельном поле исключительно благодаря качественной физической и профессиональной подготовке, но моя морально-психологическая устойчивость колебалась на волоске. Только присутствие «в строю» тестя с тещей да еще двух жениных тетушек, пожилых, снедаемых сотней болезней, но не унывающих и терпеливо пашущих людей, поддерживало мое угасающее самолюбие. Ближе к ночи, оттащив на вихляющихся ногах последний мешок картошки к телеге, я сказал любимой жене:

— Дорогая, я все понял! Мне открылось, меня озарило, на меня снизошло, наконец!

— Что такое?

— Я люблю русскую зиму! Все вот эти метели, снегопады, сугробы, пляски у костра, колядки и Масленицу! Я люблю лыжи, санки и зимнюю рыбалку. Или вот, например, русскую баню с прорубью после хорошей парилки. Я все понял: летом мое место в строю, на границе — тяжелая оперативная обстановка, сложные инженерные работы, напряженная боевая учеба! Я должен быть там.

— Зараза ты Паша! Наглая и бессовестная зараза…

А я так понимаю, мужики, — не жили с детства на земле, так и не фиг начинать! Нет, не крестьянин я. Я — майор!