В предбаннике уже допивали третий чайничек. Морды у всех красные. Хорошо. Веничками пахнет. Как дома. Когда все это строили, начмана материли кому не лень. Потому что это был практически Турксиб, это был Днепрогэс с Беломорским каналом вместе! Кирпичики вручную, точнее «вножную», дневная норма — пятилетка в три года — даешь! Коля был неумолим, как дедушка Ленин. И народ, скрипя зубами и изощряясь в ненормативной лексике, месил глину ножками, колотил формочки из досок, сушил, носил, таскал, делал кладку — строил, строил и построил баню, блиндажи, столовую… Сейчас мне кажется, что если бы Коля захотел, то возвели бы и пирамиды. Пирамиды Начмана. А?

Но как бы там ни было — баня в четвертой была лепшая на все загранобъекты погранвойск. И особенно «Большой колодец»! Так ласково мы называли наш маленький бассейн.

Алик Мишин, сплюнув воду, блаженно улыбался, медленно шевеля руками в прозрачной воде «Большого колодца» и разглядывая звезды в черном чужом небе через натянутую масксеть:

— Вась, а помнишь, в прошлом месяце тебе старшего сына Фархада привезли с ранением в голову? Ну, я в рейд уходил тогда как раз, помнишь?

Фархад — командир ополчения одного из договорных кишлаков, а по сути — тот же бандит, только играющий по одним с нами правилам.

А куда деваться? Он — глава рода, а род надо кормить, поить и охранять. Время суровое, неспокойное. После ракетного обстрела Пянджа наши спецподразделения практически сровняли три приграничных афганских кишлака с землей. Не разбирая, кто там был прав, кто виноват. Война — штука жестокая. Ну а жить-то как? Придут духи неместные, «набедокурят» — обстреляют наряд на советской территории, например, или еще какую-нибудь пакость устроят. И смоются. А местным достанется всей мощью советского оружия. Лучшего в мире. Вот и стали местные сами свои территории от чужих охранять. Чтоб не попасть под «раздачу».

Вот и старшего сына Фархада ранили где-то в ночном бою с «залетными» моджахедами. Привезли его к нам еще живым.

— Ну, помню, у него входное было в районе лобной кости, а выходное за ухом. — Вася закурил. — Я такого в жизни не видел — парень в сознании, бинты стали снимать — смотрю, первая дырка! Думаю, так не бывает. Спрашиваю Фархада, сколько времени прошло. Он говорит, что часа три уже или четыре. Мы, говорит, его несем только вот последний километр, а так он сам, мол, шел. Ну, я бинты снял. Да там и не бинты были. Так, тряпки какие-то грязные. Смотрю, а выходное — за ухом! Фантастика! Короче, я раны промыл, перебинтовал нормально, вколол промедольчика. В общем, до бортов его «додержал». А там его по согласованию с округом уже — в Союз.

— Так, а чем там все закончилось?

— Точно не знаю. Начмед говорил, что вроде помер парень в Ташкенте.

— Мать моя женщина! Силен мужик был. Жалко. И Фархада жалко.

Ночью Вася пошел проверять больных и на входе столкнулся с фельдшером.

— Товарищ старший лейтенант! Дед пропал!

— Солдат, ты в уме? Куда пропал? Как?

— Ну, я пошел в столовую, за сахаром, на пять минут. Вернулся, а его нет…

— Когда?.. Так, дежурному доложили?

— Да я вот только…

— Мабена, Санта-Мария, карамба… Дежурный? У меня пациент, афганец, пропал из расположения.

Шухер был большой. Старика искали по всей базе. Но он как сквозь землю сгинул. В конце концов все дружно решили, что дед пошел в пустыню помирать. Негоже мусульманину-то среди неверных уходить в мир иной. Уж как он ушел через посты?.. Бойцы дежурных смен, обливаясь потом и «кровью» от «антисонных» мероприятий, клялись и божились, что не спали. И что все было тихо. Но факт оставался фактом — дед ушел.

Рано утром я уходил с группой в рейд. Покачиваясь на «ресничке» БТРа, я тихо мурлыкал себе под нос:

Саперы доложились — под кишлаком чисто. Трогаем дальше. Спокойно. Вытягиваем до походного интервала. КШМка[27]? Вижу, ползет. Нормально. Водовозка? Коптит, старушка. Набираем скорость, дистанция. Э, блин, что за черт?

На бархане сидит наш знакомый «бабай». Он, закрыв глаза, ритмично покачивается и тихо поет что-то на своем древнем языке… Глюк? Мираж? Да нет же, точно он! Ну, зараза — реинкарнация наяву! Долгожитель хренов.

Потом уже Васька мне рассказал, разведчики наши выяснили, что дедушка, оказывается, был законченным наркоманом. А бедность хоть и не порок, но иногда порог пороку. Не нашлось у него, брат, грошей ни на дозу, ни на косяк. Обычно ему сын привозил. Да в этот раз пропал где-то с караваном, застрял. Вот старик и помирал в синдроме. Ломка она и молодому — аут, а «бабаю», староста сказал, под девяносто. Он, можно сказать, уже почти «там» был! А тут мы по доброте душевной ему промедольчика! Дозу. Он и ожил, бродяга.

Реинкарнация, блин.

Вот так, елки-палки, — сахар белый…

Вот живешь себе, из сил каждый день выбиваешься, работаешь угарно у самого Садового кольца (где-то там сад только?) — свинец с прочими канцерогенами накапливаешь. Между едой и работой в Интернете торчишь, глаза монитором протираешь, энергетику теряешь… Утром-вечером по пробкам, по пробкам… настоишься — домой пришел, из носков выпал — полутруп. Жене внимание уделил — и умер. На звезды забыл, когда глядел по-хорошему.

А вот так вот, чтоб раз — и ночь целую, белую-белую ночь обглядеть, облапить, обмусолить ее нежно, обсюсюкать всю как есть да и выпить сердешную: по капелюхе, до донышка — это вам уж фиг. И стыдно сказать, уж не то чтобы так, а и одним глазком-то — фиг, хотя бы раз еще.

Вот и получается: у кого-то уксус сладкий, а у кого-то бриллианты мелкие. Отчего так и доколе — спросить бы, да не у кого.

А были ведь, были ночи-ноченьки. Ох, уж эти азиатские черные ночи!

Смотришь, бывало: ну вот же, только что день был, и вдруг — хлоп! И все. И темно, как У нефа, сами знаете где. И вот уже ночь томной брюнеткой обволокла, оглушила. И еще сила есть, воля есть, а силы воли нет уже. Да и не надо.

Вот в такую ночь Колька Пышный, живая легенда и притча во языцех, лежал в проходе отрядного КПП. Головой, как и положено, к штабу части — оно и понятно, человек служить хочет, тянется всем свои долговязым и мосластым телом к этому чудному вместилищу немыслимых достижений воинской науки и техники, к этому сплаву неожиданных оперативно-тактических решений, нестандартных (в рамках шаблонов военных игр, естественно) ходов и хаоса безумных идей усиления партийно-политического влияния в маргинальной среде солдат и офицеров пограничных войск.

Черное, в мириадах ярких южных звезд, но абсолютно безучастное к состоянию русского офицера небо только подчеркивало бездонную пропасть его падения, его перманентного погружения в пучины алкогольной зависимости на фоне многомесячного стресса, вызванного отсутствием возможности «покормить лошадь с руки».

Дежурная смена бойцов к сложившемуся положению тела старалась относиться индифферентно. Ибо… Ибо буйный нрав лежавшего был хорошо известен не только в данном военном городке, но и далеко за его пределами. Сказано ведь: «Не буди лихо, пока оно тихо!» Посему бойцы тихонечко курили и вдумчиво тачали дембель.

Спорадически! Такое слово пришло мне сейчас на ум. Да, именно это слово всегда приходит, когда я размышляю о том, каким образом в армии принимаются решения. И надо же, именно в эту ночь начальник политотдела отряда, начПО, целый подполковник, чисто спорадически принял решение проверить. Нет, не боеготовность, упаси Господи, а только устойчивость политической платформы вверенного ему контингента. Кстати, контингент — это еще одно слово, произнося которое я вытягиваю губы трубочкой и мучительно пытаюсь осознать его потаенный смысл: если контингент — это определенная группа людей, то вот ограниченный контингент (ОКСВА, например, в коем мы со товарищи имели честь исполнять интернациональный долг) — это ограниченная группа людей или все-таки группа ограниченных людей?