Он со всей серьезностью пожал мне руку.

– Отрадно знать, что ваши добродетели оценены по достоинству.

Прежде чем Эксон Тэлберт умер, он послал за мной. Он сказал, что хотел бы умереть, сперва удовлетворив свое любопытство; поэтому мы обменялись информацией. Я рассказал ему, как пришел к тому, что стал подозревать его. А он рассказал мне, почему он пытался убить Барбару Кейвуд.

Четырнадцать лет назад он убил свою жену, но не ради страховки, как его подозревали, а в приступе ревности. Он так тщательно скрыл все доказательства своей вины, что никогда не предстал перед судом; но это убийство продолжало висеть на нем, и в конце концов стало его навязчивой идеей.

Он знал, что никогда сознательно не проговорится – он был слишком рассудителен для этого – и он знал, что доказательства его вины никогда не будут найдены. Но всегда был шанс, что когда нибудь, в бреду ли, во сне или в состоянии опьянения, он может наболтать достаточно, чтоб привести себя на виселицу.

Он думал об этом так часто, пока это не превратилось в патологический страх, который все время преследовал его. Он бросил пить – это было несложно – не не было никакого способа предупредить остальные опасности.

И однажды это, наконец, случилось. У него была пневмония, и в течении недели его сознание было затуманено, и в этом состоянии он говорил. Когда этот недельный бред прекратился, он расспросил медсестру. Она дала ему уклончивые ответы, не стала говорить ни о чем он разговаривал в бреду, ни что конкретно он сказал. И затем, в момент, когда она проявила неосторожность, он заметил, что она смотрит на него с отвращением – с сильным отвращением.

Он понял, что проболтался в бреду об убийстве своей жены; и он приступил к составлению плана, как убрать медсестру прежде, чем она перескажет кому-нибудь то, что услышала.

Пока она пребывала в его доме, он считал себя в безопасности. Она не разговаривала с незнакомыми людьми, и могло пройти довольно много времени, пока она не будет ни с кем разговаривать. Профессиональная этика заставила бы ее молчать, но он не мог позволить ей покинуть его дом, зная его секрет.

День за днем в тайне он проверял свои силы, пока не понял, что окреп настолько, что может пройти через комнату и твердо держать револьвер. Расположение его кровати способствовало его плану – она стояла на линии, соединяющей окно, дверь, ведущую в соседнюю комнату и кровать медсестры. В старом ящике для ценных бумаг, что был спрятан в шкафу – никто кроме него никогда не заглядывал в ящик – хранился револьвер; если бы кто-то взялся проследить его историю, он никогда бы не добрался до Эксона.

В первую ночь, он достал свой пистолет, немного отошел от кровати и выпустил пулю в дверной косяк. Затем он заскочил в постель и укрыл револьвер под одеялами – где никто не подумает его искать – пока не перепрячет его в ящик.

Это были все приготовления, которые ему были нужны. Он инсценировал покушение на себя, и он показал, что пуля, выпущенная в него, могла легко пройти рядом и попасть в дверной проем.

Во вторую ночь он подождал, пока дом не утих. Затем он заглянул через одну из щелей в японской ширме в комнату девушки, которую он мог видеть в свете луны. Еще он обнаружил, что когда он отходил от ширмы достаточно далеко, чтоб на нем не осталось следов от горящего пороха, он не мог видеть девушки, пока она лежала. Поэтому он сперва выстрелил опять в дверной косяк, рядом с прошлой отметкой – чтоб разбудить ее.

Она сразу села в постели и закричала, и он выстрелил в нее. Он собирался еще раз выстрелить в ее тело, чтоб убить наверняка, но мое появление сделало это невозможным, и времени прятать револьвер у него тоже не было; поэтому он со всей силы бросил револьвер в окно.

Он умер в тот же день, после полудня, и я вернулся в Сан-Франциско.

Но это не было концом всей истории.

Как обычно, бухгалтерия агентства отправила Гэллоуэю счет за мои услуги. К чеку, который он выслал обратной почтой, он прикрепил письмо ко мне, абзац из которого я и привожу:

Я не хочу допустить, чтоб вы не отведали самые сливки с этого дела. Красотка Кейвуд, когда она выздоровела, отрицала, что Эксон в бреду говорил что-либо об убийстве или любом другом преступлении. Причина отвращения, с которым она, возможно, посмотрела на него позже, и причина по которой она отказалась повторить ему его слова, сказанные в бреду, состояла в том, что все, что он говорил целую неделю находясь в бессознательном состоянии, состояло из непрерывного потока непристойностей и богохульств, которые, кажется, потрясли девушку до основания.

– О смерти доктора Эстепа мне известно из газет, – сказал я.

Худая физиономия Вэнса Ричмонда недовольно сморщилась:

– Газеты о многом умалчивают. И часто врут. Я расскажу, что известно мне. Позже вы познакомитесь с делом, и, возможно, добудете какие-то сведения из первых рук.

Я кивнул, и адвокат начал свой рассказ, тщательно подбирая каждое слово, словно боясь, что я могу понять его неправильно.

– Доктор Эстеп приехал из Сан-Франциско давно. Было ему тогда лет двадцать пять. Практиковал в вашем, городе и, как вы знаете, стал со временем опытным хирургом, всеми уважаемым человеком. Через два-три года по приезде он женился; брак оказался удачным. О его жизни до Сан-Франциско ничего не известно. Он как-то сказал жене, что родился в Паркерсберге, в Западной Вирджинии, но его прошлое было таким безрадостным, что не хочется вспоминать. Прошу вас обратить внимание на этот факт.

Две недели назад, во второй половине дня, на прием к доктору пришла женщина. Он принимал у себя в квартире на Пайн-стрит. Люси Кой, помощница доктора, провела посетительницу в кабинет, а сама вернулась в приемную. Слов доктора она расслышать не могла, зато хорошо слышала женщину. Та говорила довольно громко, хотя, судя по всему, была чем-то напугана и умоляла доктора помочь ей.

Люси не расслышала всего, что говорила женщина, но отдельные фразы смогла разобрать. Такие как: «Прошу вас, не отказывайте», "Не говорите «нет».

Женщина пробыла у доктора минут пятнадцать, а когда наконец вышла из кабинета, то всхлипывала, держа платочек у глаз. Ни жене, ни помощнице доктор не сказал ни слова. Жена вообще узнала о визите неизвестной только после его смерти.

На следующий день, после окончания приема, когда Люси надевала пальто, собираясь домой, доктор Эстеп вышел из своего кабинета. На голове его была шляпа, в руке – письмо. Люси заметила, что он бледен и очень взволнован. «Он был цвета халата, – сказала она. – И ступал неуверенно и осторожно. Совсем не так, как обычно».

Люси спросила, не заболел ли он, но доктор ответил, что все это пустяки, всего лишь легкое недомогание, и что через несколько минут он придет в норму.

С этими словами он вышел. Люси, выйдя вслед за ним, увидела, как доктор опустил в почтовый ящик на углу письмо и тотчас вернулся домой.

Минут через десять вниз направилась жена доктора, госпожа Эстеп. Но, не успев выйти из дому, она услышала звук выстрела, донесшийся из кабинета. Она стремглав бросилась назад, никого не повстречав по дороге, – и увидела, что ее супруг стоит у письменного стола, держа в руках револьвер, из которого еще вьется дымок. И как раз в тот момент, когда она подбежала, – доктор замертво рухнул на письменный стол.

– А кто-нибудь из прислуги, бывшей в то время дома, может подтвердить, что миссис Эстеп вбежала в кабинет только после выстрела?

– В том-то и дело, что нет, черт возьми! – вскричал Ричмонд. – Вся сложность именно в этом!

После этой внезапной вспышки он успокоился и продолжил рассказ:

– Известие о смерти доктора Эстепа попало в газеты уже на следующее утро, а во второй половине дня в доме появилась женщина, которая приходила к нему накануне смерти, и заявила, что она – первая жена доктора Эстепа. Точнее говоря, законная жена. И, кажется, это действительно так. Хочешь не хочешь. Они поженились в Филадельфии. У нее есть заверенная копия свидетельства о браке. Я распорядился сделать запрос, и вчера пришло сообщение: доктор Эстеп и эта женщина – ее девичье имя Эдна Файф – были действительно повенчаны...