Я посмотрел на труп – человек лет сорока с тяжелым белым лицом, короткими волосами, тронутыми сединой, щеткой темных усов и короткими, массивными руками и ногами. Прямо над пупком у него было пулевое отверстие, и выше, в левой стороне груди, – другое.

– Это мужчина, – сказал О'Гар, когда я снова накрыл его одеялом. – Он мертвый.

– Что еще вам о нем рассказали? – спросил я.

– Похоже, этот и другой украли камни, а потом другой раздумал делиться. Конверты здесь, – О'Гар вынул их из кармана и прошелся по пачке большим пальцем, – а бриллиантов нет. Совсем недавно камушки отбыли по пожарной лестнице в кармане его компаньона. Люди видели, как парень улизнул, но потеряли его из виду, когда он нырнул в проулок. Высокий, с длинным носом. Вот этот, – он показал конвертами на кровать, – жил здесь неделю. Луис Аптон, бумаги выправлены в Нью-Йорке. Нам он неизвестен. В этой берлоге никто не видел, чтобы к нему кто-то приходил. Длинноносого никто будто бы не знает.

Вошел Пат Редди, крупный веселый парень – и настолько смекалистый, что это почти компенсировало недостаток опыта. Я рассказал ему и О'Гару, что мне удалось выяснить к этому часу.

– Длинноносый и покойник по очереди следили за домом Леггетов? – предположил Редди.

– Возможно, – ответил я, – но там свои замешаны. Сколько у вас тут конвертов?

– Семь.

– Значит, одного, где лежал подброшенный алмаз, не хватает.

– А что мулатка? – спросил Редди.

– Вечером собираюсь взглянуть на ее кавалера, – сказал я. – А ваши разузнают в Нью-Йорке про этого Аптона?

– Угу, – сказал О'Гар.

На Ноб-хилле, в доме, который мне назвал Холстед, я сказал привратнику свою фамилию и попросил позвонить Фицстивену. Фицстивена я хорошо помнил: этот высокий, тощий, рыжеватый человек тридцати двух лет, с сонными серыми глазами и широким насмешливым ртом, одевался небрежно, прикидывался большим лентяем, чем был на самом деле, и любому занятию предпочитал разговоры. О каком бы предмете ни зашла речь, у Фицстивена всегда было вдоволь точных сведений и оригинальных идей – лишь бы только предмет был не совсем обычным.

Познакомился я с ним пять лет назад в Нью-Йорке, когда занимался шайкой мошенников-медиумов, нагревшей вдову торговца льдом и углем примерно на сто тысяч долларов. Фицстивен охотился в тех же угодьях за литературным материалом. Мы познакомились и объединили силы. Мне этот союз принес выгод больше, чем ему, потому что спиритическую лавочку Фицстивен знал вдоль и поперек, и с его помощью я закончил дело за две недели. Наши приятельские отношения продолжались еще месяц-другой, а потом я уехал из Нью-Йорка.

– Мистер Фицстивен просит вас подняться, – сказал привратник.

Квартира была на шестом этаже. Когда я вышел из лифта, Фицстивен стоял у себя в дверях.

– Глазам не верю, – сказал он, протянув худую руку. – Вы?

– Собственной персоной.

Он нисколько не изменился. Мы вошли в комнату, где пяток книжных шкафов и четыре стола почти не оставили места для людей. Повсюду валялись журналы и книги на разных языках, бумаги, газетные вырезки, гранки – все как в его нью-йоркской квартире.

Мы сели, кое-как разместили ноги между ножками столов и в общих чертах описали свою жизнь за то время, что не виделись. Фицстивен обитал в Сан-Франциско чуть больше года, выезжая только по выходным, да месяца два прожил отшельником за городом, когда заканчивал роман. Я перебрался сюда почти пять лет назад. Он сказал, что Сан-Франциско ему нравится, но, если возникнет идея вернуть Запад индейцам, он всей душой за это.

– А как литературные барыши? – спросил я.

Он посмотрел на меня пронзительно:

– Вы меня не читали?

– Нет. Что за странная идея?

– В вашем тоне проскользнуло что-то собственническое – так говорит человек, закупивший писателя доллара за два. Подобное мне редко приходится слышать – я еще не привык. Боже мой! Помните, один раз я предложил вам собрание моих книжек в подарок? – Он любил разговоры в таком духе.

– Ага. Но я на вас не в обиде. Вы тогда напились.

– Хересу... Хересу, у Эльзы Донн. Помните Эльзу? Она поставила перед нами только что законченную картину, и вы сказали: «Очень мило». Господи, как же она разъярилась! Вы изрекли это так искренне и вяло, словно были уверены, что она должна обрадоваться. Помните? Она нас выставила, но вы уже успели набраться. Впрочем, не настолько, чтобы взять книги.

– Боялся, что прочту их и пойму, – объяснил я, – и вы почувствуете себя оскорбленным.

Китайчонок принес нам холодного белого вина. Фицстивен сказал:

– А вы, значит, по-прежнему ловите незадачливых злодеев?

– Да. Из-за этого и на ваш след напал. Холстед говорит, что вы знаете Эдгара Леггета.

В сонных серых глазах что-то блеснуло, и он слегка выпрямился в кресле:

– Леггет что-то натворил?

– Почему вы так сказали?

– Я не сказал. Я спрашиваю. – Он снова обмяк в кресле, но блеск в его глазах не потух. – Ну хватит, рассказывайте. Оставим хитроумие: это не ваш стиль, дорогой мой. А будете упорствовать – только запутаетесь. Ну-ка, что натворил Леггет?

– У нас так не принято, – сказал я. – Вы сочинитель. Вам расскажи, сразу нафантазируете Бог знает что. Я помолчу, а вы говорите, чтобы не подгонять свою историю под мою. Давно с ним познакомились?

– Вскоре после того, как переехал сюда. Он меня очень занимает. В нем есть что-то непонятное, что-то темное, интригующее. Например, в физическом отношении он аскет – не курит, не пьет, ест мало, спит, по рассказам, три-четыре часа в сутки, но в душевном, духовном плане он сенсуалист – это слово вам что-нибудь говорит? – сенсуалист на грани извращенности. Вы считали, что у меня ненормальный интерес к фантастическому. Вам бы с ним пообщаться. В друзьях у него... нет, у него нет друзей... в его ближайшем окружении люди с самыми диковинными идеями: Маркар со своими безумными цифрами, которые вовсе не цифры, а границы областей в пространстве; Денбар Керт со своей алгебраистикой, Холдорны и их секта Святого Грааля, безумная Лора Джойнс, Фарнем...

– И вы, – вставил я, – с объяснениями и описаниями, которые ничего не объясняют и не описывают. Надеюсь, вам понятно, что все ваши слова для меня – пустой звук?

– Вот теперь я вас узнаю: очень похоже на вас. – Он ухмыльнулся и провел пятерней по рыжеватым волосам. – Расскажите, в чем дело, а я пока придумаю для вас эпитеты покрепче.

Я спросил, знает ли он Эрика Коллинсона. Он ответил, что да; но знать там нечего, кроме того, что он обручен с Габриэлой Леггет, что его отец – тот самый лесопромышленник Коллинсон, а сам Эрик – это Принстон, акции, облигации и ручной мяч, славный малый.

– Возможно, – сказал я, – но он мне врал.

– Вот что значит сыщик! – Фицстивен помотал головой и улыбнулся. – Вам попался кто-то другой – кто-то выдавал себя за Эрика. Рыцарь без страха и упрека не врет, а кроме того, для вранья требуется воображение. Вы просто... Постойте! Ваш вопрос касался женщины?

Я кивнул.

– Тогда понятно, – успокоил меня Фицстивен. – Извините. Рыцарь без страха и упрека всегда врет, если дело касается женщины, – врет даже без нужды и причиняет ей множество неудобств. Это – одно из рыцарских правил: охранять ее честь и тому подобное. А женщина кто?

– Габриэла Леггет, – ответил я и рассказал ему все, что знал о Леггетах, бриллиантах и мертвеце на Голден-Гейт-авеню. По ходу моего рассказа разочарование все сильнее проступало на его лице.

– Это ничтожно и скучно, – с обидой сказал он, когда я кончил. – Я примерял Леггета к романам Дюма, а вы предлагаете мне безделушку из О'Генри. Вы разочаровали меня своими бриллиантиками. Но, – глаза у него опять блеснули, – это может иметь продолжение. Преступник Леггет или не преступник, мелкое мошенничество со страховкой – не его масштаб.

– Вы хотите сказать, что он – из этих пресловутых стратегов уголовного мира? Никак вы газеты читаете? Кто же он, по-вашему? Король бутлегеров? Заправила международного преступного синдиката? Скупщик живого товара? Главарь торговцев наркотиками? Или переодетая королева фальшивомонетчиков?