Да, и такой характер принимали подчас их разговоры.

И вдруг — о чем вы беседовали?

— Вы не слышали последнего анекдота?

Официантка принесла вино и бокалы, наполнила их и отошла к печке, откуда был виден весь зал.

— Прозит! — Осушив бокал, Рейн рассказал анекдот о муже, которого ловко обманула жена. В своем торжестве он не заметил, что именно в этот момент противник собирал силы для решительной атаки.

— Знаете, — сказал Ристна, — я высоко ценю забавные истории, но всему свое время. У меня есть еще полчаса. Если хотите, поговорим уже сегодня откровенно обо всем. Можно, конечно, и потом, когда у всех нас будет больше времени. Так как?

— Не понимаю — о чем нам говорить друг с другом? — беспомощно пробормотал Рейн.

— Короче говоря: я люблю Урве, и она любит меня. Вся трудность в том, что ни один из нас не согласен на роль любовника. Вас интересовало, о чем мы говорили. Как раз об этом мы и говорили.

— Вот как! — Губы Рейна скривились. Большой огрубевшей рукой он поднял бокал и осушил его. Слова «роль любовника» были для него как удар хлыста по лицу.

Урве смотрела на своего любимого.

Рейн облизнул влажные от вина губы.

— Что ж. Любите. А я буду смотреть. — Его лицо потемнело, глаза зловеще сверкали. — Только как бы потом плакать не пришлось. Я вам такое устрою!

— Я не боюсь. Уверен, что и Урве тоже.

— Я вам такое устрою!

— Мы не в варварском обществе живем. Не дадите развода?

— Ни при каких условиях.

— Разводит суд, а не вы.

— Увидим.

— Хорошо. Развод это — бумажка, и она еще не определяет судьбу людей. Дальше?

— Скажи какое любопытство!

— Возможно, это и любопытство. Я бы назвал это — раскрыть карты в опасную минуту. Хотите вы или нет — это уже ваше дело.

— Есть еще и партия для тех, у кого в кармане партийный билет.

— Я знаю. По головке не погладят. Но я люблю Урве. Еще что?

Рейн молчал.

— Все? Больше сказать нечего?

Голова у Урве гудела как при лихорадке. Хорошо, что все кончилось так. С другой стороны, ей казалось, что все трудности еще только начинаются. Яан говорил о себе, а она, Урве, она же должна еще... Вид Рейна пугал ее. Что произойдет сегодня дома? Или здесь — ведь Яану скоро пора уходить.

— Ваши полчаса скоро истекут, — злорадно напомнил Рейн.

— Я не пойду.

Свинцовая тяжесть свалилась с души Урве.

— Вы к тому же еще и обязанностями пренебрегаете? — уколол его Рейн.

— Сегодня можно. Сегодня у меня особые обязанности. Я добивался Урве, а не она меня, по моей вине все это зашло так далеко, и смешно, если бы я теперь удрал консультировать своих студентов.

— Но ведь они ждут.

— Позвоню в институт, — вставая, ответил Ристна. — Я сейчас.

Он ушел. Столкнулся в дверях с входившими посетителями. Кафе к этому времени наполнилось народом.

Рейн мял в руках бумажную салфетку; мелкие обрывки бумаги падали на стол.

— А я, значит, выжатый лимон на помойке. За что?

В голосе мужа было отчаяние, призыв к сочувствию. Он одним глотком осушил бокал. Большой кадык на похудевшей шее при этом сильно дернулся. Урве стало вдруг ужасно жаль мужа.

— Неужели мы действительно не можем больше жить вместе? Неужели эти мелкие ссоры так далеко увели тебя?

— Рейн, прости меня, но слишком поздно. Поздно.

— Урве, без тебя моя жизнь не имеет никакого смысла. Этот Ристна такой человек, который...

— Ты не знаешь Яана.

— Но я знаю мужчин лучше, чем ты.

Урве осторожно отхлебнула вина.

— Я закажу еще бутылку. Выпьем, ладно?

— Не заказывай. Не надо. Дай лучше сигарету.

— Ого! С какого времени?

— С сегодняшнего дня. С этой минуты.

Рейн протянул ей коробку. Чиркнул спичкой. Рука, державшая спичку, дрожала. Над пламенем дрожала белая сигарета.

— Помнишь нашу свадьбу? Ты попросила папиросу, а я не дал.

Урве искала в лежавшей на полу сумке носовой платок. Искала долго. Веки ее, когда она сморкалась, покраснели.

— Ты еще хотела разбить часы... Как давно все это было. Теперь я даю тебе закурить, а... а сам хочу разрушить наш проклятый дом.

— Поверь, Рейн, все началось с этого дома. Если бы не дом... Если б мы вместе...

— Но я же не старик. Я все успею. Устроимся с жильем и... Ведь еще совсем недавно, летом, мы с тобой думали, как устроить верхнюю комнату. Урве, не ломай так необдуманно нашу жизнь. Не растаптывай меня. Каждый камень, каждый уголок связан у меня с тобой. Каждый камень...

Вернулся Ристна.

— Ты дозвонился? — спросила Урве, гася сигарету.

— Да, все в порядке. — Ристна понял, что здесь произошло за время его отсутствия. Сочувствие к побежденному было не чуждо и ему. Он взял бокал и выпил его до дна. Позвал официантку и заказал того же самого плохого яблочного вина.

— Жизнь — удивительная штука, — пробормотал Рейн, когда официантка отошла. — Бьешься, бьешься и не видишь, что вокруг тебя делается. — Он был угнетен. Как, чем снова завоевать жену? Угрозами? Не подействует, потому что они вдвоем. Уговорами? От этого у самого остается приторный вкус во рту. Гордостью? Но ведь он уже пытался. Отчаянной борьбой? Но борьба — это и есть угрозы, уговоры, гордость.... Остается лишь терпение. Терпение и упорство.

— Жизнь сложна, — помолчав, согласился Ристна. Он думал о своей матери. Сегодня придется рассказать ей осторожно, спокойно: не так, как человеку, сидящему напротив, которого жаль, чертовски жаль.

Удивительно. Он с самого начала взял какой-то отвратительный тон, чтобы не показать испуга. Теперь приходилось продолжать в том же тоне, чтобы не показать сочувствия. Нет, нет, ничто уже не заставит его отказаться от любимой женщины, никакие преграды, как бы трудны они ни были. Главное, чтобы справилась Урве.

— Тут ничего не поделаешь, — вздохнула Урве. Она думала о том моменте, когда они отсюда уйдут, и не предоставляла себе, как это произойдет и что случится потом. Разгневанный Рейн был страшен. А жалкий Рейн возбуждал сочувствие.

Кафе опустело. Выручила официантка. Она сказала:

— Извините, но кафе у нас закрывается в десять часов.

Мужчины рассчитались. Оставаться дольше было нельзя.

— Пошли, — сказал Рейн Урве.

— Сегодня ночью я не пойду домой, — ответила Урве.

Оба вопросительно взглянули на нее.

— Я буду ночевать у Лийви.

Мысль попросить крова у сестры пришла ей в голову, когда официантка вежливо попросила их уйти.

— Хорошо, — сказал Рейн. — И я давно там не был.

На улице таяло. С крыш капало. Уличные фонари матово поблескивали в туманных кругах. По другой стороне улицы шли, смеясь, парни и девушки с коньками, переброшенными через плечо.

— Рейн, не провожай меня, я не хочу.

Но это не подействовало. Рейн вскочил вслед за женой в трамвай и сел рядом с ней. Ристна чувствовал себя неловко, но ведь не мог же он оставить ее в таком положении. Не мог составить ее с мужем. В который раз он спрашивал себя: «По какому праву я отнимаю жену у этого бедняги?» И тут же отвечал: «Я люблю ее, а она — меня. С этим человеком она все равно не останется».

Мучительная поездка в трамвае продолжалась долго. Идти по темной улице было легче.

Около дома Лийви Урве остановилась.

— Я пойду, — сказала она Ристне.

— До завтра, — ответил он.

Урве открыла калитку, с минуту поколебалась и затем побежала через сад к крыльцу. Мужчины стояли и смотрели, как она позвонила, как ей открыли и как она вошла в дом. Одновременно оба стали шарить в карманах, ища сигареты.

— Ну как, товарищ старший лейтенант, довольны, а?

— Знаете... — Ристна махнул рукой, и от сигареты посыпались искры. — Едва ли мы с вами способны сейчас острить.

Он быстро зашагал по направлению к городу, словно хотел убежать от чего-то или кого-то. Но он просто торопился домой. Он должен был перед одной женщиной, перед матерью, отстоять другую женщину, ту, которую часто ненавидят, еще даже не зная, какая она...