Рейн почувствовал комок в горле. Руки сжались в кулаки. Его обманули. Так ловко обманули, что он и сам не понимал, как это могло случиться. Ведь Маркус Вяйно Тоомасович работал здесь, его расписка лежала у Рейна в кармане.

В конце концов деньги можно будет получить обратно через суд...

Обманутый смотрел остекленевшим взглядом на людей, взад-вперед сновавших по складской площадке, залитой вечерним солнцем. Впервые в жизни его так подло обманули. И ведь никому не расскажешь об этом! Позор! Баранья голова!

— Завтра снова приду сюда, — подумал он вслух. Не зря, значит, Маркус интересовался, когда кончается утренняя смена. Ну ничего. Рейн появится завтра на складе в такое время, когда Маркусу, святому человеку, и в голову не придет ждать его. Уж тогда-то они поговорят.

На следующий день склад не работал. На влажном весеннем ветру трепетал прикрепленный к воротам листок, на котором было написано: «Инвентаризация».

Обманщик знал, когда обстряпать свое грязное дело с этернитом. Инвентаризация продлится по крайней мере неделю. Потому-то вчера здесь и была такая сутолока.

Все эти дни Рейн вынашивал планы мести. Первым делом надо потребовать назад деньги. Четыреста рублей — это сумма, которую он с таким трудом сэкономил на всяких сделках: купленный по дешевке камень для фундамента, случайно полученные известковый раствор и тонна цемента. А теперь он эти деньги отдал. И кому!

Всю неделю таяло, и город был окутан паром, словно прачечная. Рейн работал в ночную смену и каждое утро по дороге домой делал крюк, чтобы зайти на склад. В один прекрасный день он увидел, что листок, висевший на воротах, снят. Он сунул руки в карманы пальто и стал ждать. Время, оставшееся до девяти часов, он мог потратить на размышления. Рейн нисколько не сомневался, что ему удастся уже сегодня потребовать у Маркуса ответа.

До половины десятого он терпеливо ждал. Затем, увидев заведующего складом, остановил его:

— Не можете ли вы мне сказать — Маркус придет сегодня на работу? — начал он, стараясь говорить возможно тише.

— А на что он вам? — спросил завскладом и внимательно посмотрел на Рейна.

— Да так, ничего особенного...

— Я надеюсь, денег вы ему не давали?

— Денег? — Рейн не хотел открываться посторонним лицам. — Да нет, просто у нас с ним небольшая договоренность...

— А, тогда не так страшно. Тут кое-кто снабдил его деньгами, а он... Деньги эти, разумеется, фьюить! Маркус появится не так скоро. Он под следствием. Едва ли отделается двумя годами. Вот какие дела.

Заведующего позвали, и он ушел.

Мимо Рейна прошла Ану Мармель. Но он не заметил соседки. Утренний ветер гнал по лужам легкую рябь. Сырость проникала сквозь пальто. Все тело сковывала тяжелая усталость.

Дома его ждала телеграмма:

«Встречай Поезд приходит 16 третий вагон Урве».

Как долго тянется время. Рейн вынул вторую сигарету. Ветер погасил спичку. Рейн зашел за каменную стену багажной. Его большие шершавые руки дрожали. Мысли все еще вертелись вокруг мучительного вопроса: так что же это такое —одни жулики, другие болваны?

Перрон быстро заполнялся людьми. Для разочарованного человека все они делились на жуликов и болванов. Себя он тоже не пощадил, причислив к категории болванов. Не станет ли и он когда-нибудь жуликом, — с горечью думал Рейн. Не каким-нибудь простофилей, а ловким, опасным, способным в любое время обвести вокруг пальца даже таких, как Маркус. К чертям жалость и снисхождение!

Если бы Рейн взглянул на лужу под своими ногами, то увидел бы собственное отражение — суровое лицо с жесткими складками вокруг рта. Но он не взглянул; бросив в воду горький окурок, он шагнул к полотну.

Из-за поворота показался паровоз. Коротышка труба через каждые две-три секунды выбрасывала в воздух белесое облачко дыма, как бы говоря: «Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!»

Перрон зашевелился, хотя паровоз только еще замедлял ход и прошло немало томительных минут, пока, глубоко вздохнув, он не остановился у тупика.

И сразу всe вокруг наполнилось шумом бегущих ног и радостными возгласами. Поцелуи. Чемоданы. На задний путь прибыла электричка, ее пронзительный свисток на какое-то мгновение заглушил все остальные звуки.

Рейн следил за всеми зелеными пальто и пестрыми вязаными шапочками, появлявшимися в дверях третьего вагона. В таком пальто и в такой шапочке в октябре прошлого года Урве уезжала навстречу московской зиме. Такой ее помнил Рейн. И поэтому в первый момент он не узнал женщины с чемоданом и с большим, завернутым в бумагу пакетом, которая улыбалась и махала ему. Ей нужна помощь, кроме пакета у нее была набитая до отказа сумка и полная всяких пакетиков и кульков сетка. Светло-голубая шляпа на пепельных волосах и темно-серое весеннее пальто. Урве! Это она!

Рейн неуклюже взял у нее пакеты. Урве сняла черную перчатку.

Среди всех этих спешащих людей не было женщины привлекательнее Урве. Рейн мог гордиться. На них смотрели.

Он не решился поцеловать ее. Неудобно. Любой порыв здесь, среди этой толкотни, был бы смешон. Рейн крепко сжал своей шершавой рукой теплую руку с длинными тонкими пальцами.

— Ну вот ты и дома.

— Да, наконец-то.

Голос жены прозвучал как колокольчик. Впервые после долгого времени снова звучал этот знакомый и одновременно слегка чужой голос. Эсси был прав, предсказав, что через шесть месяцев у них все начнется заново.

Урве стала немного чужой, в ней появилось что-то новое и неуловимое, и это неуловимое надо было завоевать. Наступала весна. Осенью и весной в воздухе может быть одно и то же количество сырости и градусник может показывать одну и ту же температуру, но весна всегда остается весной. Все, все наполняло ощущением того, что за смертью следует жизнь, что на смену поры ожидания приходит пора прекрасных свершений.

— Ты как будто похудела, — пробормотал Рейн.

— Я просто устала, в поезде столько народу. Погоди, я сама возьму пакет, он не тяжелый.

— Оставь. Мне же не трудно.

— В нем зимнее пальто. Как тебе нравится мое новое, весеннее? Ты, кажется, и не заметил.

— Красивое. И сидит отлично.

— И не так дорого. Подумай — девятьсот пятьдесят рублей.

— Да-да. Поедем на трамвае?

— Ну конечно. Только тебе, наверное, тяжело. Ужасно мало такси в Таллине.

Через железные ворота они вышли на привокзальную площадь. Урве глянула вверх, на серые стены Вышгорода, и вздохнула:

— Ну вот, я снова в нашем Таллине! Каким маленьким и тихим он кажется после Москвы. Маленьким и уютным. Честно говоря, я первое время даже немного уставала от Москвы.

— Зато познакомилась с жизнью большого города, — проронил муж, чтобы что-то сказать.

— У вас на комбинате не собираются организовать какую-нибудь экскурсию в Москву?

— Не знаю. Да мне и...

— Ты должен обязательно съездить. Побываешь в Художественном театре! Или на балете в Большом! Это просто сказка!

Только на трамвайной остановке Урве спросила про постройку. Рейн стал рассказывать, но без вдохновения.

— Ты чего такой мрачный? — спросила Урве, легонько подтолкнув мужа. — С матерью поссорился — я знаю, мне Лийви писала. Между прочим, Лийви написала мне об одном твоем давнишнем увлечении. Вот какой скрытный!

— О каком увлечении? — покраснел Рейн. Значит, так Ли сдержала свое слово!

Казалось, эта история забавляла Урве. Она продолжала подразнивать его:

— Все твои грехи теперь известны.

— Ха, тоже мне грехи. Ну, подурачился в свое время. Ну и что?

— Да я же шучу. Вот если б ты с ней сейчас... Гляди, наш трамвай.

Они устроились на задней площадке.

— Как малыш? Вырос?

— Приедем домой — увидишь. Дождаться не может, — с облегчением ответил Рейн и, чтобы не возвращаться к той давней истории, стал с искренним возмущением рассказывать о жульничестве Маркуса.

— Находятся же бессовестные люди, — заметила Урве, глядя по сторонам. Когда она уезжала, здесь были еще развалины. А теперь тут тарахтел экскаватор и кран поднимал на леса серые силикатные кирпичи.