— Еще вот что, — сказал лейтенант, взглянув на часы. — В Таллине нам, возможно, придется задержаться. Никаких отлучек в город. Задание совершенно секретное. Писать письма тоже не рекомендуется. Понятно?

— Понятно! — разом ответили десять человек.

— Молодых супругов нет?

Кто-то фыркнул.

— Кроме меня, кажется, нет, — шутливо заметил лейтенант. Он и в самом деле недавно ездил в отпуск: уехал холостым, а вернулся женатым. — Невесты, разумеется, есть у каждого, ну, да ничего, потерпят. — Он еще раз взглянул на часы. — Сержант Мыйк!

— Здесь, товарищ лейтенант!

— Через пятьдесят минут постройте людей на этом самом месте и доложите мне.

— Есть через пятьдесят минут построить на этом месте и доложить!

— Вольно!

Отъезжали они от штаба полка. Машина тронулась, и вскоре из кузова, крытого зеленым брезентом, послышался бас Юхасоо; песню подхватили и остальные. Один лишь Рейн не пел, хотя ему ничего так не хотелось, как оказаться дома, когда зацветут яблони. Но когда дошли до слов: «Я хочу быть дома, когда землю покроет снежный ковер...» Рейн, взяв на терцию выше, присоединил свой тенор к общему хору.

После того как спели эту заключительную строфу, Эсси громко провозгласил:

— Внимание, Лейзик превозмог себя.

Юхасоо, будучи комсоргом роты, и тут не смог удержаться — он пользовался каждым случаем, чтобы проводить воспитательную работу.

—«Не забывай, что ты солдат и что оружие в твоих руках остыть еще не смеет», —ритмично продекламировал он.

Эсси быстро добавил:

— «Невеста может подождать, — сказал женатый лейтенант, — так пусть об этом помнят рядовые».

Лейтенант смотрел в мутное ветровое стекло. Он ничего не слышал и поэтому не понял, почему смеются.

Вскоре они уже кружили по зимнему Таллину.

Узкие улицы. Высокие сугробы. Торопящиеся пешеходы. И развалины, развалины.

Наконец машина остановилась на асфальтированном дворе, где их встретил элегантный старший лейтенант; поздоровавшись с лейтенантом Пеэгелем, он громко, чтобы слышали все, сообщил, что скоро отправка. Закутанный в шубу часовой впустил замерзших людей в дом. На втором этаже, в помещении команды, было тепло. Солдаты контрразведки еще только готовились к выезду — упаковывали вещевые мешки. Вновь прибывшие надеялись получить от них более точные сведения, но и здесь никто толком не знал, как далеко и куда предстоит ехать.

Зимний день короток. Казалось, только-только солнце сверкало на заснеженных полях и вычерчивало на дороге зубчатые тени высоких елей, и вот уже сумерки.

Затхлое от дыма помещение волисполкома показалось солдатам райским уголком, в особенности в ту минуту, когда смущенная девушка-секретарь поставила на край скамейки дымящийся чайник. Посыпались шутки, зазвучал смех.

Лейтенанты и ответственные работники волости обосновались в кабинете председателя исполкома. Рейна привела туда теплившаяся в нем искорка надежды: вдруг они к вечеру успеют вернуться в город? Само собой разумеется, он не спросил этого, а, просунув голову в дверь, доложил:

— Чай готов.

Старший лейтенант на мгновение отвел глаза от топографической карты на столе и добродушно приказал:

— Что ж, давайте.

Примерно в половине одиннадцатого команда снова тронулась в путь. Впереди и позади скрипели полозья, в лицо дул ледяной ветер, высоко в небе мерцали холодные звезды.

Время от времени офицеры останавливали обоз и при свете карманного фонарика рассматривали карту, а затем оглядывали местность. Все здесь было необычно и в то же время очень знакомо. Та же военная обстановка, к которой никогда не привыкнешь.

Какой-то парень из контрразведки сказал другому:

— Провозимся здесь.

Рейн подошел к ним.

— Почему ты так думаешь?

— «Лесные братья» оседлостью не отличаются. Кочуют из одного уезда в другой. А тут скрещиваются границы четырех уездов.

— Но какое это имеет отношение к нам? — не понял Рейн.

— Немалое, когда люди хотят запутать следы. Дело в том, что...

Разговор оборвался, так как подошел лейтенант Пеэгель и вполголоса сказал:

— Дальше двинемся пешком. Двое останутся стеречь лошадей. Сооранд и Пуйс.

По узкой лесной дорого шли гуськом. В верхушках высоких сосен тихо шелестел ветер, нашептывая на ухо путникам, чтобы они были осторожны.

Незнакомые тропы — всегда кажется, что им нет конца. Далеко ли еще?

Остановка. Дальше. Снова остановка. На этот раз на опушке леса. Окно одинокого хутора светилось. Огонь погас как раз в тот момент, когда Рейн подумал: кто же это так поздно не спит? Был второй час ночи, — значит, уже 3 февраля, воскресенье. Рейн внезапно почувствовал уверенность, что здесь, в этой спокойно спящей раскинутой деревне, они не найдут тех, кого ищут. Если и придется столкнуться с «лесными братьями», то, разумеется, где-то в глубоком лесу: там, в бетонированных бункерах, они живут и хранят награбленное добро. Но, видимо, у старшего лейтенанта, контрразведчика, были какие-то основания, если он решил заглянуть в эту деревню.

О чем сейчас думает Урве? Может быть, и она еще не спит, как не спал на отдаленном хуторе тот, кто только что погасил керосиновую лампу. Урве, наверное, думает: почему Рейн не выполнил обещания, не приехал в день ее рождения?

Но разве мог солдат предвидеть, что в этот день, на расстоянии ста пятидесяти километров от Таллина, он будет молча шагать со своим отделением по глубокому снегу в сторону незнакомой деревни?

Резкий ветер бушевал на улицах, пригоршнями швыряя в лицо мокрый снег. Удивительно, как еще держались на стенах плакаты и лозунги, напоминающие о том, что в воскресенье, 10 февраля, выборы в Верховный Совет Союза ССР, и призывающие отдать голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных. Наверное, было не очень холодно, потому что мальчишки, несмотря на метель, устроили снежную войну. Урве мерзла от усталости. Пятница вообще трудный день. Да и всю эту неделю она старательно зубрила и ложилась поздно. Конечно, этот ветер и противный мокрый снег тоже отравляли настроение; его не могли поднять ни хорошие оценки, ни первая премия, полученная на школь ном конкурсе за сочинение по литературе.

Лехте Мармель ходила за ней по пятам, продолжая твердить, что хорошо бы устроить такой литературный конкурс и для младших классов. Это великолепная идея. Вообще, побольше бурных дел, чтобы не ощущать эту боль в сердце, не оставаться наедине со своими мыслями, которые, казалось, только и ждали мига, чтобы накинуться на нее.

В усталости и плохом настроении, безусловно, виноват пустой желудок.

Урве вспомнила о продовольственных карточках, которые она утром сунула в портфель. Как кстати! Иначе пришлось бы снова выходить из дому в эту мокрую метель.

Вместо сахара давали разноцветные леденцы. Урве проглотила слюну. Мать была против того, чтоб брать леденцы. Можно, конечно, воздержаться и подождать. «Ну, а если останешься безо всего?» — пронеслось в практичной голове дитяти военного времени.

Конфеты уместились в портфеле, а хлеб пришлось нести прямо в руках. Не так и далеко.

В подъезде стоял невысокий солдат. Урве вздрогнула и замедлила шаг. Солдат не заговорил с ней, а мимо незнакомого парня девушка должна пройти с гордо поднятой головой.

Солдат медленно поднимался по лестнице.

Ключ в дрожащих руках не сразу нашел замочную скважину.

— Извините, вы не Урве Пагар? — грубым, простуженным голосом спросил солдат.

Сердце на мгновение замерло, а затем бешено заколотилось.

— Вас послал... Рейн?

— Так точно. Рейн Лейзик. Я собрался опустить письмо в почтовый ящик, хотя приказ был — из рук и руки. Но, к счастью, пришли вы, и теперь я смогу быть образцом точности. Прошу, — и, вынув из кармана, он протянул ей чуть помятый конверт.

Урве подумала, что с этим хлебом в руках она выглядит ужасно глупо. К тому же, чтобы взять письмо, ей пришлось положить на пол портфель, который она держала под мышкой. Растерявшись, она не нашлась что сказать и даже не поблагодарила.