Но, услышав крик Ахто, она все-таки побежала. Раскапризничавшемуся мальчишке незнакомая тетя не понравилась. И хотя эта тетя нежнейшим голосом говорила, что Ахто прелестный мальчик, и, присев перед ним на корточки, строила уморительные гримасы, ее ткнули грязным кулачком в грудь и больше ни разу не взглянули в ее сторону.

Тут подошла машина с камнем и отвлекла малыша.

Когда машина ушла, Лехте показала на свой сарай:

— Гляди, Ахто, вот я живу там. Хочешь пойти со мной? Я покажу тебе наш дом.

Глупый вопрос. Этот маленький мужчина в зеленых вязаных штанишках и коричневых резиновых сапожках прямо-таки рожден для путешествий.

Урве поняла, что Лехте берет мальчишку под свое покровительство для того, чтобы они с Рейном и с бабушкой могли поработать. И поэтому сказала, что Ахто никуда не пойдет.

Лехте стала просить:

— Он у тебя такой чудесный, разреши мне погулять с ним.

— Да я же не запрещаю! Боюсь только, что ты с ним намучаешься.

— О, я покажу ему книжки с картинками и...

— ...и сразу же лишишься их, — рассмеялась Урве, но тут же стала серьезной.

Как странно видеть своего маленького сынишку рядом с другой женщиной. Урве почувствовала укол в сердце. Любовь? Да, конечно, любовь, внезапный порыв нежности и жалости. Эти порывы, по мере того как Ахто рос, становился смышленее, охватывали ее все чаще и чаще.

Рейн распрямил спину и, поглядев вслед уходящим, сказал:

— Лехте просто волшебница.

— Я и то смотрю, — сказала Урве и улыбнулась чужой улыбкой. — Первый человек, к которому малыш сразу почувствовал такое доверие.

Бабушка высказала свое особое мнение:

— Молоденькая девчонка, не дай бог, еще накормит чем-нибудь, испортит мальчишке желудок.

Однако, почувствовав неожиданную свободу, обрадовалась и стала быстро кидать в сторону камни покрасневшими, припудренными известковой пылью руками.

Внезапно лопаты со звоном ударились о гранитные камни. Их было много, и они мешали копать. Выкидывая камни на край ямы, Рейн сказал, что они могут пригодиться для фундамента.

— До чего же ты практичный, — заметила Урве.

— В какой-то степени да. Но мне далеко до старика Зееберга и всех тех, кто строит в Нымме. Подумай сама: нам приходится возить песок, а они выкидывают его из котлована.

— Но ведь и мы могли получить участок в Нымме?

— Там не было канализации, — деловито ответил муж. — Уборная без воды никуда не годится. Из ванной вода тоже должна куда-то стекать. Поглощающий колодец? Но через десять лет он засорится. Строй тогда новый.

Урве не имела никакого представления о таких колодцах. Да ее и не интересовали все эти тонкости. Она уловила лишь одну фразу, имевшую для нее значение: через десять лет. Через десять лет ей исполнится тридцать. И произойдет это в 1959 году.

— К тому же разбить в Нымме сад — дело нелегкое, — заметил муж, возвращаясь с очередной пустой тачкой. — А ты ведь говорила, что хочешь посадить сирень.

— Да, да, мы обязательно посадим сирень, — оживилась Урве.

Когда Лехте привела малыша обратно, бабушка прекратила работу. Пора возвращаться домой кормить Ахто.

Молодые остались. Но прежде чем продолжать работу, следовало подкрепиться. В термосе был сладкий кофе, а в сумке солидные бутерброды. Они уселись на камень — столом им служила опрокинутая тачка — и, закусывая, стали глядеть на плоды своих трудов.

— Ну и денек! — сказал Рейн. — За утро мы выкинули четыре куба.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Урве.

— А чего тут знать? Десять тачек — куб. До того, как вы пришли, я вывез одиннадцать. Вместе с тобой мы вывезли двадцать девять. Ясно?

— Значит, ты считаешь тачки?

— Такая уж у меня привычка, — беспечно ответил Рейн и показал Урве на золотой в лучах солнца одинокий клен.

А Урве пыталась вспомнить, кто был тот автор, которого недавно процитировал Эсси: «Посеешь поступок — обретешь привычку, посеешь привычку — обретешь характер, посеешь характер — обретешь судьбу». Эсси назвал довольно известного иностранного писателя, причем Марет Райго (литературный сотрудник из отдела Эсси) сама читала эту книгу. Они разговаривали о ней позавчера, сидя во время обеденного перерыва втроем в кафе. Посеешь поступок — обретешь привычку, посеешь привычку...

— Устала? — спросил Рейн, кончив завтракать.

— Что?

— Ты не устала?

— Да нет, я просто задумалась. — Урве быстрым движением сбросила с себя плащ и взяла лопату.

Домой они добрались часов в семь вечера. Пока Урве умывалась, Рейн взял газету и прилег на постель. И что же увидела Урве, войдя в комнату! Жалкую картину! Раскрытая газета валялась на полу, а муж храпел, да, да, храпел. Затем рука его соскользнула вниз, и храп прекратился.

— Ох, черт, я, кажется, задремал, — сказал он и облизнул языком губы. — Даже сон видел. Будто я опрокинул полную тачку обратно в яму. А одна тачка — это почти одна десятая кубометра.

Дни настолько доходили один на другой, что сказать, что произошло вчера или неделю назад, было очень трудно. Собственно, ничего особенного и не произошло.

Рябой шофер доставил камень, и так как он был человеком обязательным, то подбросил и несколько машин гравия.

Как-то Ану Мармель робко попросила выручить ее. У Урве оказалось с собой немного денег. Двести рублей — как раз такая сумма и нужна соседям, чтобы продолжать строительство.

В воскресенье приходила Лийви со своей Майму. Пришла просто так, поглядеть, но, попав на толоку, одолжила у соседей лопату и тоже немного поработала.

Однажды утром, когда Рейн шел на свой участок — это было за три дня до окончания отпуска, — его остановил шофер, симпатичный парень, и спросил какую-то улицу. Из самосвала на землю аппетитно капало известковое молоко. Три тонны жирного известкового раствора остались на улице Тарна, 5. У симпатичного парня, оказывается, имелось и двадцать мешков цемента, и просил он недорого. Вечером удачливый строитель мог собственными глазами убедиться в свежести и доброкачественности предложенного ему цемента. В подвале Ану Мармель было достаточно места, чтобы хранить его.

Доски для сарая-времянки Рейн привоз с лесопилки. Вечером он сунул квитанции и счета в специально заведенную для этого папку. Комбинируя, чтоб обошлось подешевле, надо помнить, что комбинации следует скрывать. А для этого необходимо собирать и тщательнейшим образом хранить официальные документы.

В последний день своего отпуска Рейн приехал на участок, как всегда, рано утром. Первым делом сколотил огромный ящик для раствора. Ну, а теперь за работу! Стал накрапывать мелкий дождик. Хорошее или плохое предзнаменование? И хотя он не был суеверным, его руки дрожали, когда он закуривал сигарету. Первый плоский камень лег на место.

Урве пришла под вечер.

— Ну, совсем как на плане! Ну, просто точь-в-точь как на плане дома! — по-детски радостно воскликнула она и как была, в плаще, прыгнула в яму.

Она права. Первый ряд фундамента уже почти уложен, и если глядеть на него сверху, то легко можно узнать план дома.

Рейн, усталый, с капельками пота на лбу, хотел было сказать что-то солидное, но, едва увидел сияющие глаза жены, ее пылающие щеки и ярко-красный рот, как вся его солидности улетучилась. На дне ямы лежал продолговатый граненый камень. Они уселись на нем рядышком.

Урве прерывисто дышала, глаза ее смеялись.

— Мы же целуемся в подвале собственного дома.

Они расхохотались. Урве в шутку посоветовала достроить подвал и продать его за двадцать тысяч, как тот человек, у которого побывал Рейн.

— Этот ненормальный, вероятно, до сих пор ищет Юхана Тухка с улицы Сое. Нет, я за эти деньги целый дом поставлю, вот увидишь.

— Смотри, помни наш уговор, не начни комбинировать,— сказала Урве.

Рейн махнул рукой, но замолчал. Урве встала.

— Сегодня у нас торжественный день. Закладываем угловой камень. Что ж ты утром ничего не сказал? Мы бы отметили это событие.