Между стропил следовало обязательно набить планки, не то крыша не выдержит и прогнется зимой под тяжестью снега. Расходовать на это дело брусья не имело смысла, вполне годились и обрезки двухдюймовых досок, которые в избытке валялись на строительной площадке. Надо было только обмозговать, как их прибить. Нужна простая конструкция. На обдумывание ушло полсигареты. Оставшиеся полсигареты он выкурит, размышляя о будущем.

Да, сейчас его не понимают. Думают, будто он какое-то чудовище — лишил жену всех радостей жизни, ворчал из-за простенького пальто. Ничего, наступит время, когда все заботы останутся позади. Они заживут здесь хозяевами. Им будет хорошо. В комнате горит камин, в саду растут яблони, в огороде — овощи; ветер колышет занавески на новеньких окнах, а из зеленой будки глядят зоркие глаза немецкой овчарки... Это время не за горами. И тогда-то кое-кто вспомнит, как несправедлив был к строителю, пожалеет, что не понимал его. Ведь кто, как не он, Рейн, своей дальновидностью и своим трудом избавил семью от необходимости жить в такой тесноте.

Порядочная жена пришла бы хоть разок взглянуть, как он работает. Уже третью неделю она дома, а все еще не удосужилась побывать на участке. Для кого Рейн надрывается здесь до седьмого пота, до кровавых мозолей на ладонях? Разве только для себя? Как он тут нервничал, с какой лихорадочной быстротой работал перед тем, как должны были грянуть морозы!

А угловой камень, этот зеленоватый граненый камень! Стыдно даже вспомнить, как он тащил его из ямы! Выкладывая фундамент, он оберегал этот камень от брызг битума, словно какую-то драгоценность, которая должна будет украсить алтарь.

Снова зазвенел молоток. Трехдюймовые гвозди под уверенными ударами мягко входили в сосновые доски.

Ничего, будущее покажет, кто прав. Урве еще пожалеет, что обошлась с ним так. Пройдут жаркое лето и морозная зима; за это время человек многое может забыть, но не у всех людей плохая память. И в один прекрасный день...

— Рейн!

Рука дрогнула, и гвоздь покривился. Внизу стояла Урве. Среди стружек, обрезков досок, камней и извести Урве в своем красивом сером пальто и светло-голубой шляпе была как яркий цветок — одинокий и чужой. Когда она пришла, что он даже не заметил? И зачем она пришла?

— В чем дело?

— Спустись, пожалуйста. Мне надо поговорить с тобой.

Рейн вытащил покривившийся гвоздь, положил молоток на готовую часть крыши, взялся за стропила и, легко оттолкнувшись, спрыгнул вниз.

— Есть же лестница, зачем так неосторожно...

— Лестница для того, чтобы подниматься, — криво усмехнулся муж.

В другое время наивность жены позабавила бы его. Но сейчас обида заслонила все остальные чувства. Он же не знал, что привело сюда жену. Ее лицо было замкнуто, Рейн не увидел в нем ни приветливости, ни желания заключать мир. Что-то оскорбительное для него было во взгляде жены. И потом ее, видимо, совершенно не интересовало, как подвинулись дела на строительной площадке.

Рейн вынул сигарету, закурил, хотя во рту еще было горько от предыдущей.

— Что тебя вдруг привело сюда? — спросил он с деланной приветливостью.

— Я хочу спросить тебя кое о чем... Bсe эти материалы — ты не раздобывал их как-нибудь так... то есть... не приобретал ли ты что-то на стороне?

Камень для фундамента! По накладным он купил всего две машины. Горбатый слесарь с комбината сделал ему арматуру. Затем три тонны известкового раствора. Тонна цемента. Но ведь это мелочи. На все остальное у него есть накладные, они лежат дома в правом ящике письменного стола.

— А если да, так что?

— Тогда бы я знала, что мне делать.

— Итак, неожиданная ревизия, — насмешливо пробормотал муж. — Крупные пайщики проверяют правление акционерного общества. — Рейн решил, что Урве не может знать, сколько материалов он приобрел на стороне. Камень, известь, цемент — на все это имелись счета. Но дом с одинаковым аппетитом поглощает и добытое на стороне, и доставленное в законном порядке. — Бумаги дома, в верхнем правом ящике. Можешь проверить.

— И ты еще шутишь. А Зееберг сидит.

— Что?

— Отец Юты занимался всякими махинациями. Он арестован.

Рейну вспомнился канун Нового года, когда они с Ютой, оба смущенные, стояли друг перед другом в передней. Нет, она совсем не так некрасива. Глаза! Какие глаза!

— А Эро?..

— Эро еще ничего не знает. Юта не хочет больше возвращаться в Тарту.

— Поразительно — я как раз незадолго до твоего прихода думал о старике Зееберге: есть же люди, которые строят легко, без забот. Не приходится даже следить за постройкой.

— Легко, без забот — это верно.

М-да! Еще прошлой зимой Зееберг сидел в «Глории», был важной персоной. Вот так оно и бывает. Что ж, снова появится в «Ыхтулехт» объявление — продается недостроенный индивидуальный дом. Эх! Вот так история. Рейн ухмыльнутся.

— Над чем ты смеешься?

— Над тобой, конечно. — Он протянул свои большие, перепачканные в смоле ладони: — Смотри, вот руки честного индивидуального застройщика. Чистенькие, верно?

На лице молодой женщины отразилось смущение, и она с облегчением вздохнула. Она вдруг подумала, что была ужасно несправедлива к мужу. Найдись у нее в этот момент достаточно душевных сил, она сказала бы Рейну что-то ласковое. Но Урве отвела глаза и проговорила:

— Неплохой сарай получается.

— Из хорошего материала хорошо и строить. Доски получены с лесопилки по накладной, толь купил на улице Кааре, цемент тоже...

Урве грустно вздохнула.

— Я же пришла не ради себя.

— А ради кого? Ради матери? Или ради Ахто?

Жена посмотрела мужу в лицо и сказала, подчеркивая каждое слово:

— Ради нашей семьи.

Казалось, все сказано этим. Урве быстро повернулась и пошла. Но около подвала остановилась, глянула через окно вниз, в черную пустоту, носком туфли легко постучала об угол. Рейн сочувственно улыбнулся. В этом молчаливом осмотре было столько наивной беспомощности. Сейчас самый подходящий момент подойти к жене, вспомнить веселые дни, когда они работали здесь всей семьей. Пройтись по ровному перекрытию подвала и измерить шагами величину будущих комнат. Но что поделаешь, если жена пришла с ревизией, а не ради того, чтобы взглянуть на их будущий дом. Чаша несправедливости, не переполнилась ли ты!

Урве внезапно остановилась. Зеленоватый камень в углу фундамента разбудил в ее памяти далекие воспоминания. Разве этот человек в потрепанном ватнике, с куском доски в руке так жесток и эгоистичен, что не заслуживает ни единого теплого слова? Какая худая и длинная шея! И эти руки, которые он с такой гордостью вытянул перед ней...

Гордость ломается порою внезапно. Даже вот этот холодный зеленоватый камень, так заботливо положенный в угол дома, способен вызвать на глазах слезы.

Урве отвернулась, подставив лицо прохладному ветру. Две слезы скатились по щекам. «Мокрый» день с самого утра. Страшно было жаль бедную Ютс. И Рейн, Рейн... Написал ей в Москву, что «этот камень» уже на месте. Тогда, захваченная водоворотом жизни большой столицы, Урве не обратила на это никакого внимания. Стоило ли писать о таких пустяках! А теперь она стояла здесь и...

Она же любит своего мужа. Очевидно, им необходимо было поссориться, чтобы понять, что они любят друг друга. Ох, Рейн, Рейн... «Этот камень» действительно был на месте. И с каким умением все тут сделано! Оконца, посередине — дыра для трубы, все эти углы, которые он так великолепно рассчитал...

Холодный ветер быстро сушит следы слез, если не появляется новых.

Урве решительным шагом подошла к сараю.

— Рейн, прости меня за эти подозрения...

Уперев конец доски о землю, муж посмотрел на крышу и проглотил комок в горле. Надо что-то ответить, а ничего не приходит в голову.

— Я пришла от Юты. Боялась за тебя — вдруг и ты каким-то образом связался и...

— Боялась за меня? — Рейн с легкой усмешкой взглянул на умоляющее о прощении лицо жены, но сразу же стал серьезным. Он тихо сказал: — Чего там прощать. Ну, пришла спросить. Имеешь же ты право спросить.