упоением изливала в этой повести душу во время какой-нибудь

из своих бессонных ночей, и ей так хочется стать нашим собра

том по перу, — ибо она искренне полагает, что все люди на

свете способны равно владеть этим орудием, — и она с такой

детской радостью предвкушает минуту, когда увидит свою по

весть напечатанной на красивой бумаге, что было бы бессмыс

ленно удерживать ее от этого шага. Ну что ж, пусть застонут

печатные станки от «Смерти Диди»! Быть может, и нехудо,

если нескромные притязания августейших особ, еще при их

жизни на этой земле, вдруг обнаруживают свою несостоятель

ность. < . . . >

Пятница, 4 февраля.

Теперь, когда я подолгу работаю по вечерам и у меня сильно

разыгрывается воображение, я знаю наверняка, что на следую

щий день разразится мигрень; так непременно случается вся

кий раз, как я думаю над новым персонажем.

Вторник, 8 февраля.

< . . . > Никогда не ощущаю я острее своей отчужденности

от других, своего душевного одиночества, чем в минуты близ

ких соприкосновений с людьми и в кругу друзей.

Суббота, 12 февраля.

Чтобы меня понять, чтобы узнать мне цену, надо мне понра

виться: при общении с людьми, мне несимпатичными, я замы

каюсь в себе, не позволяю заглянуть в свою душу.

223

Воскресенье, 13 февраля.

<...> Читая сегодня ночью Мишле, я нашел, что это проза

дурманящая, хмельная, пряная, возбуждающая и щекочущая

нервы.

Понедельник, 21 февраля.

По утверждению Тургенева, за границей — в России, в Ан

глии, в Германии — Шатобриан не оценен по достоинству; его

превосходная, поэтическая проза, мать и кормилица всей совре

менной красочной прозы, не пользуется там ни малейшим

успехом.

Четверг, 24 февраля.

Все, что торжествует в мире, чуждо мне и приносит одни

разочарования. Во время Крымской кампании мои симпатии

были на стороне России против Франции. Во время войны с

Италией я был за Австрию против Италии и Франции. Во

время войны 1870 года я, на сей раз, был за Францию против

пруссаков. В Испании, в последнее время, мое сочувствие за

воевал Дон Карлос *, ибо он, — хотя его facies 1 и малопривле

кателен, единственный из августейших, кто рискнул подставить

свою особу под жерла пушек. А что касается родной страны,

то я на этих днях молил небеса о победе консерваторов на вы

борах *.

Самое любопытное, что все мои симпатии, которые торжест

вующий рок неизменно награждает пинком в зад, почти всегда

идут вразрез с моей собственной выгодой: например, если бы

Бюффе не провалился, то, вероятнее всего, меня привлекли бы

к суду за «Девку Элизу».

Мастерски написанный отрывок? Существует мнение, что

это удается в том случае, если писатель в какую-то счастливую

минуту находит для выражения своего замысла его единствен

ную, неповторимую формулу. Я не разделяю этого мнения и

считаю, что один и тот же отрывок, написанный четырежды в

различные периоды жизни, при разном душевном настроении,

будет в каждом из своих воплощений отличаться — разумеется,

если автор талантлив — и высоким мастерством, и совершенст

вом формы, своеобразными в каждом случае, но вполне равно

ценными.

1 Облик ( лат. ) .

224

«На тротуаре». Рисунок К. Гиса

«Елисейские поля». Картина К. Гиса

Галерея машин на Всемирной выставке

в Париже 1878 г. Фотография

Афиша к спектаклю «Западня»

(По одноименному роману Э. Золя)

в театре Порт-Сен-Мартен

Понедельник, 28 февраля.

Когда одолевают неприятности, надо иметь мужество, едва

проснувшись, тотчас вскочить с постели, размяться в ходьбе

и стряхнуть с себя малодушную утреннюю расслабленность.

Вторник, 29 февраля.

Говоря об изношенных, потрепанных бумажках, о деньгах,

имеющих обращение в Европе, Сен-Виктор образно называет

их «корпией раненого государства».

Затем он рассказывает, что Гюго в своем салоне открыто

заявлял всем и каждому, что Мак-Магон заслуживает тысячи

смертей, что его призовут в свое время к ответственности, что

самому Гюго, быть может, предстоит стать судьей этого чело

века и тогда он разделается с ним, как с бешеной собакой.

К этому Гюго добавлял, что свою речь об амнистии коммуна

рам * он напишет заранее, а то может статься, что, если ему

изменит самообладание, он выскажет все это вслух с трибуны

сената.

Воскресенье, 5 марта.

Сегодня Тургенев вошел к Флоберу со словами: «Никогда

еще я не видел так ясно, как вчера, насколько различны чело

веческие расы: я думал об этом всю ночь... Ведь мы с вами

люди одной профессии, не правда ли, собратья по перу... А вот

вчера, на представлении «Госпожи Каверле» *, когда я услыхал

со сцены, как молодой человек говорит любовнику своей ма

тери, обнявшему его сестру: «Я запрещаю вам целовать эту де

вушку...», во мне шевельнулось возмущение! И если бы в зале

находилось пятьсот русских, все они почувствовали бы то же

самое возмущение. Однако, насколько я заметил, ни у Флобера,

ни у кого из сидевших со мной в ложе не возникло такого чув

ства!.. И я об этом раздумывал всю ночь. Да, вы люди латин

ской расы, в вас еще жив дух римлян с их преклонением перед

священным правом; словом, вы люди закона... А мы не та

ковы... Как бы вам это объяснить? Представьте себе, что у нас,

в России, как бы стоят по кругу все старые русские, а позади

них толпятся молодые русские. Старики говорят свое «да» или

«нет», а те, что стоят позади, слушают их. И вот перед этими

«да» и «нет» закон бессилен, он просто не существует; у нас,

русских, закон не кристаллизуется, как у вас. Например, воров

ство в России — дело нередкое, но если человек, совершив даже

и двадцать краж, признается в них и будет доказано, что на

15

Э. и Ж де Гонкур, т. 2

225

преступление его толкнул голод, толкнула нужда — его оправ

дают... Да, вы — люди закона и чести, а мы, хотя у нас и само

властье, мы люди...»

Он ищет нужное слово, и я подсказываю ему:

— Более человечные!

— Да, именно! — подтверждает он. — Мы менее связаны

условностями, мы более человечные люди!

Сегодня воскресенье, последний день выборов, и мне любо

пытно, какое настроение царит в гостиной Гюго *.

На лестнице мне встречаются Мерис и Вакери; Вакери

громко спорит со своей дочерью о том, нужно ли нанимать эки

паж — он явно не расположен тратиться из-за нее.

В салоне поэта, почти пустом, справа от Гюго на уголке ди

вана застыла в позе благоговейного внимания г-жа Друэ, похо

жая в своем строгом, но изящном платье на знатную вдову.

Слева — жена Шарля Гюго полулежит в ленивой позе, утопая

в мягких волнах черного кружевного платья, мило улыбается,

но в глазах у нее я замечаю насмешливые искорки, — ей, дол

жно быть, прискучило ежевечернее священнодействие и старая

погудка великого человека — ее свекра. Гости: Флобер, Турге

нев, Гузьен и какой-то ничем не примечательный молодой че

ловек.

Гюго рассуждает о выступлениях Тьера, как бы стараясь

уяснить себе, в чем же секрет его обаяния, — ведь этот оратор