бенно мне нравится немногословность, сдержанность и правди
вость ваших чувств, ваших самых раздирающих картин. Спа
сибо вам за то, что вы нисколько не угождаете грубому
вкусу публики, не идете ни на какие уступки, даже на полу-
уступки.
Р...
Студент Нормальной школы*».
Простите, господин Сарсе, я не назову полностью имя ав
тора этого послания; боюсь, что вы постараетесь засадить его
в школьный ergastulum 1. < . . . >
Среда, 26 декабря.
В одной вечерней газете прочел о заседании сената, на ко
тором вся правая в полном составе потребовала запрещения
моей пьесы.
Четверг, 27 декабря.
За столом спор с Доде: я настаиваю на том, что человек,
которого бог обделил чувством колорита, может еще, благо
даря своему уму, ощутить некоторые простейшие и легко раз
личимые особенности картины, но он никогда не ощутит зата
енную ее красоту, — красоту, скрытую от публики, — никогда
не испытает радости от того или иного сочетания красок; и, в
связи с этим, я стал говорить об офорте, о черном рисунке, о
черном цвете некоторых эстампов Сеймура Хэйдена, опьяняю
щих глаза человека, одаренного чувством колорита. Еще я гово
рил о стремлении людей, лишенных этого божьего дара, отме
чать в живописи ее сентиментальные или драматические черты,
1 Дом, где содержались наказанные рабы; здесь — карцер ( лат. ) .
455
остроумие, связь с литературой, — словом, все то, что не имеет
никакого отношения к живописи, ничего не говорит моим чув
ствам и заставляет меня предпочесть копченую селедку кисти
Рембрандта самой большой, но плохо написанной, историче
ской картине. А когда Доде ответил, что все же некоторые из
фламандцев захватили его реалистичностью своей живописи, я
не мог удержаться и сказал, что его точно так же захватили
бы современные им витражисты, очень плохо — зато фотогра
фически точно — изображавшие сцены своего времени. < . . . >
Пятница, 28 декабря.
Можно ли поверить, чтобы сенат был вправе поднять истош
ный вой против пьесы *, если ни один из нападающих не видел
и даже не читал ее? Да. Это подтверждено «Офисьель» и доб
лестным выступлением Локруа, министра народного образова
ния. И все — по доносу Сарсе, пожирателя священников *, кото
рый, год за годом, в «Дизневьем сиекль» губил каждое утро
какого-нибудь беднягу кюре, — по доносу на меня, автора «Фран
цузского общества в эпоху Революции», «Истории Марии-Ан-
туанетты» и даже, осмелюсь сказать, «Сестры Филомены».
Я сам понимаю, что не только язык Верзилы Адели шоки
рует мелкого буржуа: язык мадемуазель де Варандейль, быть
может, производит еще худшее впечатление на людей, не при¬
надлежащих к дворянским фамилиям, а потому и незнакомых
с языком родовитых старух былого времени, расцвеченным
площадными словечками. Любопытный симптом, отмеченный
мною у Пелажи: она отказалась от пьесы, — а ведь она просит
у меня все мои книги, не для того, чтобы их читать, а просто
чтобы иметь их у себя.
Долгая борьба, поединок со здравым смыслом старого чело
века, твердящим, что, если я не дам ответа критике, не выскажу
всего, что лежит у меня на сердце и чего ни один человек еще
не осмеливался ей сказать, — я буду самым настоящим трусом.
И весь вечер я в раздражении и гневе хожу из угла в угол по
комнате, остывая на мгновение, когда мой взгляд падает на
эмалевую чашку из зеленого сервиза или на литую посуду ста
рого Сето; потом я снова впадаю в бешенство при мысли об
одной несправедливой статье и тут же, на ходу, набрасываю на
уголке моего рабочего стола готовые фразы для либретто дуэли
с Маньяром *.
456
Понедельник, 31 декабря.
Все мои сторонники усердно дарят конфеты мадемуазель
Режан, другим актрисам и восьми девчушкам, которые играют
в моей пьесе.
Марпон, встретившийся мне в дверях своей лавочки на
Итальянском бульваре, сообщил, что утреннее представление
«Жермини Ласерте» было отложено по приказу министра и
большинство людей, купивших на него билеты, потребовали
вернуть деньги, когда вместо «Жермини» им предложили
смотреть «Влюбленного льва» *. <...>
ГОД 1 8 8 9
Четверг, 3 января.
< . . . > Катюль Мендес рассказывает об Антуане, утверж
дая, что он самый переменчивый и сложный человек на свете,
если только не самый простодушный и ограниченный.
Уже уходя, на пороге, Симон представляет мне Дюбрюйана;
и хотя тот всегда хулил меня, я отметил, что у него очень при
ятное лицо — он похож на красивого кавалерийского офицера,
в его чертах есть что-то смелое, прямо-таки неотразимое.
На минуту зашел в театр, где Порель подтвердил, что утрен
ний спектакль в воскресенье отменили по приказу министер
ства, но приказ этот отдан под давлением самого Карно. Таков
наш слабоумный президент, которого все, кто его ближе узнает,
считают ничтожеством, творящим произвол наподобие Людо
вика XIV. А еще болтают о либеральных правительствах!
Какие крепкие нервы нужны для смены взлетов и падений
в театре! Утром, получив известие о сборе в сорок тысяч фран
ков, я вообразил, что жизнь моей пьесы будет долгой. Вечером,
когда сбор составил всего лишь две тысячи триста, я задаю
себе вопрос: уж не выдохнется ли после двух десятков пред
ставлений эта пьеса, так сильно нашумевшая и возбудившая
такой острый интерес к себе?
Пятница, 4 января.
< . . . > Художник-спиритуалист Эннер, чьей фантазии хва
тает лишь на то, чтобы вечно писать маленькую нагую жен
щину, совершенно белую на фоне черного ночного пейзажа, —
эти его картинки производят впечатление чего-то вроде белесой
болячки посреди овального пятна цвета сажи, — сказал как-то,
одержимый высокомерным презрением ко всему реальному:
458
«Если достаточно выйти в свой сад, чтобы приобрести талант,
то нет ничего легче этого». Отнюдь, господин Эннер: каков бы
он ни был, как бы ни проявлялся, талант не легко дается!
Воскресенье, 6 января.
Статья некоего Виллата, в «Декаденте» *, свидетельствует
о том, что молодые, участвующие в этом сборнике и в большин
стве случаев выпустившие в свет по одной брошюрке, завидуют
человеку, который за сорок лет написал сорок томов. Вот что он
соизволил сказать обо мне: «Господин де Гонкур глубоко анти
патичен большей части литературной молодежи; это тип спе
сивого и ревнивого неудачника, извинением которому даже не
может служить бедность, — хотя бы относительная. Он вообра
зил, что скандалы в Свободном театре дают ему право бес
честить буржуазную сцену, чтобы сделать заметной собствен
ную особу... Сенат, воспротивившись представлению этой пьесы,
совершил акт, делающий ему честь; жаль только, что какой-то
смехотворный Локруа, подвизающийся ныне в роли министра
народного образования, взялся защищать эту правду, которая
принижает человека...»
О славная молодежь — чистоплюйствующая и одновременно
восторгающаяся Рембо, этим убийцей-педерастом, — как го
рячо приветствовала бы она сенат, если бы он запретил мою
пьесу!
Понедельник, 7 января.
Вечером, после обеда, на который я пригласил супругов
Доде, Оскара Метенье и Поля Алексиса, Метенье прочел нам
пьесу, написанную им вместе с Алексисом по «Братьям Зем-
ганно».
Доде, г-жа Доде и я были глубоко взволнованы, но и не
меньше изумлены тем, что из моей книги удалось сделать
такую сценичную пьесу. Она очень хорошо построена и пред
