керамике Китая и Японии красоту создают прежде всего кра

сочные цветовые пятна. < . . . >

Воскресенье, 9 августа.

Работаю над сатирическим водевилем *, хотя и не знаю, по

лучится ли из этого что-нибудь изящное или же просто какая-

525

нибудь банальная штучка. Как бы то ни было — это всего

лишь первый набросок, а чтобы вещь получилась хорошей,

нужно ее отрабатывать и отрабатывать.

Пятница, 11 сентября.

В литературных спорах наших дней еще не было сказано, —

мне кажется, я говорил это по поводу Флобера, — что великий

талант в литературе состоит в умении создавать на бумаге су

щества, которые занимали бы такое же место в памяти людей,

как и существа, создаваемые богом и живущие настоящей

жизнью на земле. Только такой акт творения сообщает бес

смертие книгам — древним и современным в равной мере. А де

каденты, символисты и прочие могут делать свои писания

сколько угодно благозвучными, но никогда еще в своих книгах

они не вывели ни одного такого существа, о котором я здесь

говорю, будь то даже второстепенный или третьестепенный пер

сонаж. < . . . >

Воскресенье, 1 ноября.

Доде говорил, что было бы интересно написать книгу о дет

стве и юности людей, всплывших на поверхность общества. Его

поразило, сказал он, сходство его собственного бурного детства

с детством Байрона, о котором он читал у Тэна. В связи с этим

он выразил сожаление, что написал своего «Малыша» тогда,

когда он его написал, то есть в то время, когда он еще не умел

видеть. И я ему посоветовал написать книгу заново, как если бы

та, первая, не существовала вовсе. В самом деле, было бы ин

тересно сравнить эти две книги: одну, написанную автором,

еще не овладевшим умением наблюдать, и другую, созданную

им же в ту пору, когда это умение наблюдать превратилось уже

в тончайшую проницательность.

Вторник, 3 ноября.

По-прежнему ночи без сна, по-прежнему ощущение, будто

с одной стороны тела ободрана кожа, а внутри — время от вре

мени стреляющая боль, похожая на одновременные жалящие

уколы двух-трех пиявок.

Суббота, 7 ноября.

До опытов импрессионизма все школы живописи в Европе

отличались темным колоритом, — все, за исключением француз

ской живописи XVIII века; и я убежден, что светлые, молоч

ные тона французских мастеров, похожие на тона гобеленов,

526

возникли под влиянием этого прикладного искусства, объяс

няются его особыми требованиями, тем, что наши мастера той

эпохи привыкли половину времени работать на мануфактуры

Бове и Севра.

Суббота, 14 ноября.

Я снова засел за книгу о танцовщице Гимар и работаю над

ней, насколько позволяет мне мое болезненное состояние. Увле

кательное это занятие — воссоздавать людей, некогда сущест

вовавших, вот так, по кусочкам, беря материал отовсюду. Вчера

я был в библиотеке Оперы. Завтра отправляюсь к нотариусу,

преемнику нотариуса Гимар, за копией брачного контракта ба

лерины. Как-нибудь еще я пойду к Грульту, получить опи

сание портрета балерины в образе Терпсихоры, который был

сделан Фрагонаром в ее особняке на Шоссе-д'Антен. В другой

день я выберусь в Пантен, мне нужно отыскать то, что могло

еще остаться от здания, где помещался эротический театр * Ги-

мар; когда-нибудь я схожу и к господину Приэр де Бленвилье,

если он только еще жив, чтобы изучить редчайший эстамп

«Концерта втроем».

Среда, 16 декабря.

<...> Анекдот об американских вкусах. Лет пятнадцать

тому назад Хэвиленд купил картину Милле за тысячу пятьсот

франков. На следующий день он приносит ее назад, говоря:

«Я куплю у вас эту картину, когда она будет стоить десять ты

сяч франков».

Понедельник, 21 декабря.

Мне кажется, что никогда еще я не чувствовал в голове и

во всем теле такой слабости — она кажется уже предсмертной.

Однако сегодня я чувствую себя лучше, и вместе с этим улуч

шением в сознании моем ожили всевозможные планы, дела,

которые надо сделать в будущем, все то, о чем я уже и не ду

мал в последние дни.

ГОД 1 8 9 2

Вторник, 5 января.

Совершенно неожиданное письмо от Маньяра, главного ре

дактора того самого «Фигаро», который всегда был так вражде

бен ко мне. В этом письме, очень любезном, Маньяр предлагает

мне стать преемником Вольфа, то есть возглавить отдел искус

ства, гарантируя полную независимость мысли и свободу дей

ствий. Я отказался... Но не могу не думать о том, сколько лю

дей оказалось бы у моих ног, согласись я на это предложение,

каким уважением был бы я окружен в доме принцессы, нако

нец, как легко я нашел бы издателей, которые создали бы шум

ный успех «Дому художника», «Госпоже Жервезе» и т. д.

и т. д.

Четверг, 7 января.

< . . . > Званый обед у Доде. Были Шельхер, Локруа, супруги

Симон, Коппе. Положительно, в этом Жюле Симоне есть свое

очарование: прелесть какой-то особой тонкости мысли и мягко

сти речи. Что же касается Коппе, то это просто поразительный

озорник, — весь вечер фейерверк уморительных дурачеств, гру

бых и в то же время изящных и тонких. Да, Коппе — типич

ный парижский зубоскал века шутки, владеющий нашей мане

рой речи со всеми ее замечательными особенностями: скрытым

смыслом, едва начатыми фразами, оборванными иронической

гримасой, забавными намеками на события и факты, известные

лишь в отборной, болезненно-изощренной интеллектуальной

среде.

Суббота, 9 января.

Мопассан — пусть это замечательный novelliere 1, очарова

тельный рассказчик, но стилист или большой писатель — нет,

пет и нет!

1 Рассказчик ( итал. ) .

528

Воскресенье, 10 января.

< . . . > Доде повел себя очень мило и очень по-дружески, он

постарался заинтересовать Конена моей пьесой, и тот в четверг

спросил его: «Что же вы не дадите мне прочитать пьесу Гон

кура?» * И заговорил о том, чтобы поставить мою пьесу вместе

с пьесой Доде в момент, когда публика начнет остывать. Такая

постановка мне совершенно не нравится. Не знаю, что де

лать. Я собирался, не дожидаясь решения палаты о цензуре,

передать пьесу Антуану. Впрочем, посмотрим.

Когда я уже собирался уходить вместе с молодоженами,

Доде стал читать нам третий акт «Лгуньи» *. Он очень доволен

своей пьесой как драматическим произведением, и еще перед

обедом, в фиакре, так пересказал мне ее, что у меня создалось

впечатление очень сильной вещи. И что же, при чтении я был

разочарован... Почему? Думаю, потому, что весь драматизм дей

ствия строится на чувствах, лишенных правды, на самоубий

стве, которое, по сути дела, является авторской выдумкой и про

тиворечит характеру лгуньи.

Четверг, 21 января.

«Я не ощущаю связи, — говорил я сегодня вечером у Доде, —

не ощущаю связи с человечеством, когда его описывают писа

тели, не являющиеся моими современниками... Мне чуждо че

ловечество Шекспира, но мне близко человечество Бальзака...

По сути дела, Шекспир — величайший романтик, его персо

нажи живут в мире, приподнятом над действительностью». И я

добавил, относительно Бальзака, что рассматриваю его как ве

личайшего творца человеческих образов, как могучего распро

странителя идей, но что вместе с тем я должен заявить: читая

его, этого же самого Бальзака, я порой испытываю ощущение,