Он отдал честь подполковнику Биро и отрапортовал:

— Рота готова, господин подполковник.

— Вольно, — скомандовал комбат. Он и Нати, который был на голову выше подполковника, хотя весили они одинаково, направились в ангары. В первый Биро вошел грозный, точно лев. При виде командира военнослужащие готовы были вскочить по стойке смирно.

— Продолжайте! — прорычал он густым басом.

В ангаре стояли танки «Шерман», зарезервированные и предназначенные для использования только в военное время. При подготовке личного состава и на маневрах рота задействовала учебную бронетехнику со складов Учебного командования. Каждый танк имел свой паспорт, в котором регистрировался его боевой путь. Бригады ремонтников из числа военнослужащих срочной службы круглый год занимались обслуживанием и поддержанием в рабочем состоянии техники на случай войны. Через установленные интервалы ремонтники запускали двигатели и проводили диагностику оборудования. Теперь все необходимые проверки и ремонтные работы были уже проведены.

В дальнем конце ангар разделялся на секции, где хранилось имущество рот, взводов и личное снаряжение военнослужащих. На полках рядами стояли танкистские ботинки, смазываемые раз в год, на другой лежали тюки одеял, палаток, палаточных колышков и посуды. Через установленные промежутки времени тюки и их содержимое проветривались. В секциях с оружием находились пулеметы и автоматы, которые тоже регулярно смазывались и проверялись.

Резервисты выстроились в линию. У каждого вещмешок, обмундирование и оружие. Большинство прибыло в собственных танкистских ботинках. Люди расписывались за все, что получали у снабженцев, а затем строились повзводно. Принимая танк, после проверки наличия всего указанного в специальном формуляре оборудования и устройств, каждый командир ставил в конце документа подпись. Затем экипажи проводили обычную проверку, а механики-водители запускали моторы. Рев и выхлопные газы мощных двигателей заполняли ангар. Танковая рота начинала свою жизнь.

26 мая меня призвали, и я поступил в распоряжение военного представителя, в подразделение, осуществляющее контакты с прессой. Три дня перед получением повестки стали самыми тревожными в моей жизни, за исключением, возможно, тех дней, когда Африканский корпус Роммеля стоял у ворот Египта.

Правительство и Кнессет покрывались холодным потом. Было ясно, что руководство Израиля не собирается прибегать к силовым мерам в вопросе Тиранского пролива, поскольку боится войны. Не то что бы существовали опасения относительно возможности поражения ЦАХАЛа; просто руководство не хотело заходить так далеко. Тех разрушений, которые приносит современная война, вполне достаточно, чтобы вызвать серьезные сомнения в том, стоит ли воевать вообще, и это особенно верно, когда речь идет о маленькой стране, народ которой до дна испил чашу страданий и бедствий.

В Иерусалиме превалировало мнение, что стране придется дорого заплатить за победу. Кто-то называл цифру возможных потерь — 10 тыс. чел., другие говорили о сотнях тысяч. Утверждалось, что военно-воздушные силы Израиля неспособны предотвратить налеты арабских самолетов на наиболее крупные и густонаселенные города. Десять тысяч погибших для Израиля — это в пропорции все равно, что миллион для США. Разрушения в ходе войны и гибель стольких людей — уже катастрофа для маленького народа. А десять тысяч считалось еще скромной оценкой.

Израиль — тихая гавань для тех, кто бежал от резни и ненависти. Едва ли в Израиле найдется семья, которая не потеряла бы родственников в Европе, Азии или Африке. Если насилие и ненависть настигнут евреев в их собственном государстве, зачем тогда оно вообще создавалось? Вот почему правительство Израиля стремилось к дипломатическому решению. Сторонники дипломатии твердили, что закрытие Тиранского пролива в конце концов не смертельный удар для страны и его нельзя класть на одни весы с войной, которая способна погубить Израиль. Если бы удалось побудить морские державы, и особенно США, выступить в поддержку прав Израиля осуществлять свободное судоходство через пролив, это было бы предпочтительнее, чем война.

24 мая министр иностранных дел Израиля Аба Эбан вылетел в Париж, Лондон и Вашингтон, чтобы попытаться положить конец кризису мирными средствами.

У правительства имелись две причины сомневаться в целесообразности использования силы. Первая — военное руководство не исключало возможности истребления арабскими войсками большого количества гражданского населения. Вторая, не менее важная — позиция Давида Бен-Гуриона. В столь трудное время взоры многих устремились на старого льва. И на сей раз Бен-Гурион, извечный сторонник жесткой политики, предостерегал от немедленного начала войны. Он зашел так далеко, что советовал распустить части резервистов, с тем чтобы снизить напряжение и сделать возможным переход к новой фазе отношений, более благоприятной для Израиля. Он настаивал на том, что Израилю лучше самому выбрать момент для войны, который будет больше его устраивать, и что не следует вступать в военную конфронтацию во время и при условиях, наиболее благоприятствующих врагу. Бен-Гурион считал, что нынешняя ситуация невыгодна для Израиля, поскольку он находится в изоляции, окруженный объединившимися против него арабскими странами, которые таким образом вынуждают ЦАХАЛ сражаться на несколько фронтов.

Бен-Гурион приводил один неопровержимый довод, а именно: даже если Израиль разобьет арабские страны пятьдесят раз, они не перестанут существовать, но если арабы разобьют ЦАХАЛ лишь единожды, Израиля уже не будет. Этими словами он выразил главное направление общественного мнения. По этим причинам Бен-Гурион связывал успех ЦАХАЛа с наступлением, со стратегией неожиданности и с наличием военных союзников. В мае 1967 г., когда вся Египетская армия заняла позиции на Синае и когда каждый день число арабов на египетском фронте росло, он не видел шансов на легкую победу. Также Бен-Гурион боялся больших потерь — даже победивший Израиль ждут страдания. И более того, у Израиля не было союзников. На Бен-Гуриона произвела сильное впечатление международная реакция, последовавшая за Синайской кампанией 1956 г. Израиль тогда один противостоял требованиям ООН вывести войска с Синайского полуострова; и Соединенные Штаты, и Советский Союз голосовали против Израиля, чтобы вынудить его завершить вывод войск до заключения мирного соглашения.

Получалось, что даже если ЦАХАЛ вновь победит, победа окажется бесполезной. Совет Бен-Гуриона заключался в том, чтобы отсрочить войну до того, как настанет более подходящее время и сложатся более благоприятные условия. Даже член Кнессета Моше Даян, герой Синайской кампании 1956 г. и в вопросах обороны человек решительный, придерживался той же точки зрения, но, в отличие от других, считал войну неизбежной. Он изменил мнение относительно целесообразности начала войны всего лишь за сутки до того, как был назначен министром обороны вместо премьер-министра Леви Эшколя[88], занимавшего до 1 июня также и эту должность.

Таким образом в коалиционном правительстве Израиля не было никого, кто настаивал бы на немедленном военном ответе на закрытие Тиранского пролива и сосредоточение египетских войск на Синайском полуострове. Упорство, с которым президент Насер проводил в жизнь свою авантюру, вселило смятение в сердца израильтян, их лидеров и вызвало серьезные подозрения в том, что у египетского руководителя имеются веские причины стремиться к войне. В Иерусалиме видели два мотива, объясняющих самоуверенность Абд-эль-Насера. Один — некое секретное оружие, другой — полная поддержка со стороны Советского Союза. Второе особенно беспокоило. Если действиями Абд-эль-Насера руководят русские, это может являться частью их плана установления своей гегемонии на Ближнем Востоке, и тогда ситуация весьма и весьма опасна. Израилю было жизненно важно убедиться, что США и Европа намерены препятствовать осуществлению планов русских; опрометчиво вступать в войну, не выяснив всего и всестронне не изучив обстановку.