Одиссей, превращенный в нищего). Эта раздвоенность истины еще больше растет у
Гесиода, у которого сами музы объявляются источником как истины, так и лжи. Лирика и
философия еще больше углубляют этот конфликт, так что Парменид уже не воспевает
истину, но стремится ее познать; а у Гераклита вообще только один философ знает истину,
неведомую толпе. Таким образом, по Иенсу, уже у Гомера заметен сдвиг от наивной и
дорефлективной истины к истине рассуждающего разума.
Археолог Г. Шраде 45) дает весьма широкую художественную картину гомеровских
богов, стремясь по преимуществу фиксировать их внешние черты, в таком обилии
рассыпанные по гомеровским поэмам. Этот автор совершенно правильно
противопоставляет древнеизраильское отрицание божественных изображений, которые
считались в Израиле идолами и кощунством, с одной стороны, и, с другой стороны,
совершенно отчетливо античное очеловечение богов, которое в самой яркой форме
проявилось именно у Гомера. Однако, согласно автору, это вовсе не значит, что у Гомера
уже не было религии, как это думали многие, сводившие аппарат богов у Гомера только к
эпической технике. У Гомера была весьма мощная религия, поскольку у него не может
идти и речи о противоположении религии и поэзии. Такое противоположение в Греции
начинается не раньше VI в. до н. э. По Страбону (VIII, 3, 30), когда у Фидия спросили,
откуда он взял образец для своего Зевса, он указал на I песнь «Илиады». Олимпийские
сцены у Гомера на первый взгляд противоречат религии, будучи несовместимыми с
серьезным отношением к богам. Но это вовсе не значит, что боги весьма доступны, весьма
близки к человеку и что с ними можно обращаться как с людьми. В специальном [225]
разделе о молитвах у Гомера доказывается религиозность Гомера на основании наличия у
него огромного количества обращений к богам; и если многое обходится у Гомера без
упоминаний о богах, то два главных героя, Ахилл и Гектор, во всяком случае то и дело
обращаются к богам.
Жилища богов на Олимпе или на небе, – их Шраде подробно изображает во втором
разделе, извлекая из Гомера все малейшие упоминания об их устройстве, – совершенно
недоступны людям; и такие случаи, как похищение Ганимеда, ярко свидетельствуют о том,
что всякое общение богов и людей у Гомера зависит исключительно только от самих богов
и определяется исключительно ими.
Автор подробно анализирует изображения у Гомера священных мест, храмов и
домов, богов в их святилищах, главнейших богов (Зевса, Афины, Гефеста, Ареса,
Диониса), формы появления богов среди людей и противоположность жизни богов и
людей, Аид и состояние умерших, гомеровское представление о славе и чести, образ
Одиссея и изображенное у Гомера художественное творчество мастеров.
Однако в настоящем изложении нет никакой возможности подробно анализировать
все материалы, приводимые у Шраде из Гомера на эти темы. Поэтому остановимся только
на последнем разделе книги, посвященном специально гомеровским представлениям о
красоте.
В разделе «Прекрасное» Шраде в очень выпуклой форме дает очерк эстетики Гомера.
Он прежде всего отмечает как старинный и давно преодоленный этап изображение у него
всякого рода ужасов, примером чего может явиться перевязь Геракла (Од., XI, 610-615) с
огненноочими львами, медведями, дикими кабанами и картинами жестокой войны.
Изобразивши блеск оружия и грозное движение войска, сам Гомер (Ил., XIII, 338-347)
говорит, что был бы воистину бесстрашен тот, кому подобное зрелище доставляло бы
радость, а не печаль. Эта страшная эстетика вообще является первой в истории. Гомер
далеко вышел за ее пределы. У него постоянно говорится о красоте женщин, мужчин и
всяких предметов, так что среди этого моря красоты уже забываются древние ужасы.
Тем не менее, по Шраде, в эстетике Гомера красота отнюдь не играет
самостоятельной роли. Красота Елены, например, хотя и выдвигается у Гомера, но не она
является причиной войны. Только в позднейших «Киприях» эта красота трактуется как
причина войны. И Парис хотя и прославляется за красоту, но эта красота есть скорее
сластолюбие. Для гомеровских героев гораздо больше имеет значение не красота, но
огромные размеры, огромный рост, сила, физическая мощь и пр. Маленький, но храбрый
Тидей (Ил., V, 801) является исключением. Ахилл, Агамемнон, Гектор, Аякс, Перифат, а
также Арес и Аид – не только большого роста, но прямо гиганты (pelōrioi), может быть,
даже «чудовища» (Од., IX, 187-190). Такая же характеристика дается и киклопу Полифему.
«Великими» являются не только Гектор или Аякс Теламонид, но даже и Приам. Эпитет
«прекрасный» часто соединяется у Гомера с эпитетом «великий» или «большой», и это не
только о мужчинах, но и о женщинах. Такой является, например, Афина Одиссею (Од.,
XIII, 289, XVI, 158). Города, дома, комнаты, башни, стены, камни, копья, мечи – все это у
Гомера тоже постоянно огромное, тяжелое, иной раз даже не под силу обыкновенному
человеку. Сердце, душа, отвага, мужество, слава – тоже всегда у Гомера огромных
размеров или огромного значения. Неправилен перевод megathymos как «великодушный»
или megaletōr как «мужественный», потому что мы с такими переводами соединяем разное
моральное представление, в то время как здесь везде имеется в виду физическая мощь.
Киклоп Полифем, например, тоже megaletōr (X, 200), хотя он и людоед. По мнению
Нестора, Агамемнон отнял добычу у Ахилла тоже в силу того, что он megaletōr (Ил., IX,
109). Выражение mega phroneōn вовсе не значит «замышляющий великое» в духовном
смысле, но всегда указывает [226] на крупное практическое мероприятие. О красоте богов
у Гомера говорится редко; но зато они всегда рисуются великанами и гигантами, включая
Аполлона и Посейдона и прежде всего Зевса. Посейдон четырьмя шагами проскакивает
почти все Эгейское море; его движения вызывают сотрясение всей природы. Устранить
огромные размеры в гомеровских представлениях о богах так же невозможно, как
невозможно представить себе жилище богов вне мощных вершин Олимпа.
Нам кажется, что эти выводы Шраде (стр. 263-266) с большой яркостью рисуют
специфику гомеровской эстетики. Может быть, этот исследователь и несколько увлекается,
думая, что красота Елены только у Исократа понимается как причина Троянской войны.
Всем известно знаменитое место из «Илиады», где троянские старцы признают
необходимость войны из-за Елены. Тем не менее красота, как ее понимает Гомер, едва ли
отделима от понятия величины, больших размеров, роста, а также силы и мощи и среди
людей и среди вещей. Едва ли у Гомера так уж резко отличается красота Афродиты от
красоты Афины Паллады. Когда эта последняя делает Одиссея красавцем, то делает она
это перед его встречей с Пенелопой, т. е. для женщины. Вероятно, отличие двух указанных
богинь друг от друга в этом отношении является уже послегомеровским.
В связи с этим представляются имеющими значение некоторые мысли Шраде об
отношении Гомера к геометрическому стилю (стр. 269-271). Поскольку у Гомера красота
стихии (в частности, больших объемов) занимает первое место, его стиль нельзя назвать
чисто геометрическим. Тем не менее геометризм здесь уже выявил себя как одна из
ранних ступеней греческого чувства формы вообще. Интересно, что о красоте богов у
Гомера почти ничего не говорится. А если говорится, то прекрасным оказывается не кто
иной, как Арес, бог стихийной и неупорядоченной войны (Од., VIII, 310, Ил., XVIII, 518).
Нечеловеческое оформляется у Гомера при помощи точных, ясных, раздельных
«геометрических» форм, как это можно видеть и где-нибудь на аттической амфоре X в. до
