урожаю оливы (Ил., XVII.53-58) и радуется вместе с человеком, спасенным от

кораблекрушения (Од., XXIII.233-238). Он проклинает вместе с путником ос,

растревоженных мальчишками (Ил., XVI.259-265). Более того, Гомер как бы [106]

сопричастен чувствам животных: льву, набредшему на добычу (III, 23-26) или неудачно

поохотившемуся (XI, 548-555), усталым волам на борозде (XIII, 703-707) и мулам,

тянущим стволы деревьев по горной тропинке (XVII, 742-745).

Гомер испытывает симпатию к слабым, беззащитным, тем, кто страдает, борется и

умирает. Он с нежностью смотрит на гнездо, куда приносят родители корм для птенцов

(IX.323 сл.), оплакивает птенцов, вынутых крестьянином из гнезда (Од., XVI.216-218),

сочувствует защищающим свое потомство осам (Ил., XII.167-170), собаке и львице (Од.,

XX.14 сл.), ястребу (Ил., XVII.134-136), льву (XIX.318-322). Поэт жалеет слабых

животных, которых побеждают более сильные: рыбешек (Ил., XXI.22-24), скворцов и

галок (XVII.755-757), ланей (XI.113-119).

К человеку Гомер исполнен жалостью. В его сравнениях мы находим: усталого

матроса, выбивающегося из сил (VII.4-6) и устрашенного бурей (XV.624-628); лесоруба за

едой (XI.139-142), пахаря за плугом (Од., XIII.31-34) или жнецов (Ил., XI.67-69); мать, что

работой кормит детей (XII.433-435); вдову, оплакивающую погибшего за родину мужа

(Од., VIII.523-530), старика, пережившего единственного сына (Ил., XXIII.222 сл.);

изгнанника в поисках приюта (XXIV.480-482).

Таким образом, оказывается, что мир гомеровских сравнений населен маленькими

людьми, которым всецело симпатизирует поэт. И с позиций этих скромных тружеников он

рассматривает все явления жизни. Богатым принадлежат обширные поля (XI.67-69),

тучные свиньи (Од., XI.413-415), стада овец (Ил., 433-435), дома с высокими дверьми

(XXIV.317 сл.), слоновая кость, окрашенная в пурпур (IV.141-145). Зато в сравнении с

охотой на льва мы вряд ли найдем знатных и богатых людей, охотящихся для своего

удовольствия. Обычно крестьяне, батраки, пастухи, волопасы и козопасы вынуждены

защищаться от хищников. Лишь в одном сравнении (Ил., XX.164-173) рисуется охота на

льва, которого они «страстно хотят всей деревней убить».

Мир гомеровских сравнений не эпичен. В них нет ахейской аристократии, и не для

нее поет ионийский аэд в лице Гомера. На смену аристократии приходят новые слушатели,

простые люди наподобие свинопаса Евмея. Он говорит Пенелопе о людях, слушающих

певца, «который, богами пенью обученный, песни прелестные им распевает» и которого

«слушать готовы они без устали, сколько б ни пел он» (Од., XVII.518-520). Сам Евмей, как

видно, тоже принадлежит к аудитории, восхищенной аэдом. Именно этих «маленьких

людей, до тех времен презираемых, пренебрегаемых, осмеянных, приглашает Гомер на

пир, так как он знает их хорошо, как будто бы жил и вырос среди них» (стр. 164). В

интерпретации Северина, изучившего гомеровские сравнения с точки зрения эпохи самого

ионийского [107] поэта, Гомер – человек скромного происхождения и большой друг

униженных и трудовых людей.

3. Антиаристократическая тенденция. При всей разношерстности гомеровских

материалов о значении царя и окружающей его аристократии в этом вопросе тоже можно

заметить некую прогрессивно-гуманистическую тенденцию. Гомер очень далек от

идеологии абсолютного повелителя, характерного для древнеахейских времен с их

«златообильными Микенами» и «крепкостенным Тиринфом». Он не прочь полюбоваться

на богатство и роскошь жизни царей, но фактически гомеровские цари ведут довольно

демократический образ жизни, а кроме того, и цари и аристократы подвергаются здесь

даже прямой критике. Если Ахилл критикует Агамемнона (I.148, 171); Диомед – того же

Агамемнона (IX.36-39), Агамемнон – Диомеда (IV.371 сл.) и Афина – Диомеда (V.800-814)

за личные недостатки, то в XIX песни 182 сл. Одиссей выставляет совершенно общий

тезис, что «унижения нет властелину с мужем искать примирения, которого сам оскорбил

он», а в XI.408-410, что благороден тот, кто отважен в бою. В X песни, 239 Агамемнон

выставляет совсем не аристократический принцип: «Не руководствуйся родом, какой бы

он царственный ни был». В XII песни, 313-321 единственная функция царя,

оправдывающая его роскошную жизнь, понимается только как предводительство на войне

и нахождение в первых рядах войска. В XVI песни, 384-388 вполне по-гесиодовски Гомер

обрушивает на неправедных судей кары Зевса в виде ливней и горных обвалов. О Ферсите

и говорить нечего. Правда, не нужно забывать, что с греческой точки зрения он является

ни больше и ни меньше как дезертиром и потому подлежит наказанию. Но не надо

забывать, что он едва ли против войны вообще и едва ли действует против своей родины.

Правильно будет сказать, что он действует против царей, и даже не столько против царей,

сколько против их эксплуататорской политики.

Все эти сведения о значении царской власти у Гомера, конечно, известны; и о них

можно прочитать уже в общих руководствах по греческой литературе. Однако многое

известное часто забывается и теряет свою остроту, а эта острота у Гомера есть, и пусть мы

не будем о ней забывать.

Таким образом, не будучи в принципе против царской власти, Гомер не только не

стесняется выставлять царей дурного личного поведения и обличать их в этом, но он – и

притом тоже принципиально – допускает царскую власть только при условии ее большого

военно-патриотического или морально-гуманистического содержания. Это соединение

богатства, славы и роскоши царской жизни с высоким личным морально-правовым

авторитетом, может быть, лучше всего изображено в «Одиссее» (XIX.109-114). Здесь

Одиссей обращается к Пенелопе со следующими словами: [108]

Ты – словно царь безупречный, который, блюдя благочестье,

Многими правит мужами могучими. Строго повсюду

Правда царит у него. Ячмень и пшеницу приносят

Черные пашни; плоды отягчают древесные ветви.

Все – от правленья его. И народы под ним процветают.

Только в этом смысле и можно понимать проповедь единовластия и о божественном

происхождении скипетра Агамемнона (Ил., II. 204). Иначе это место нужно было бы

понимать как грубый архаизм и реакционную реставрацию. Кроме того, здесь стоит не

слово «басилевс», а «койранос» (coiranos), т. е., по-видимому, «предводитель на войне». По

этому поводу Энгельс («Происхождение семьи», 1947, стр. 121) пишет: «Одиссей не

читает здесь лекции о форме правления, а требует повиновения главнокомандующему на

войне».

Следующие слова Пулидамаса к Гектору только в порядке вульгаризма можно

понимать как демократическую оппозицию против царя (Ил., XII.211-214):

Гектор! Меня неизменно бранишь ты, когда на собраньях

Я говорю справедливо. Никак допустить ты не можешь,

Чтоб человек из народа с тобою о чем-нибудь спорил, –

Ни на войне, ни в совете. Лишь власть свою хочешь ты множить!

Гектор вполне безупречен и как воин и как вождь. Если он допускает какие-нибудь

ошибки, то они вполне наивны, вполне благонамеренны и не содержат в себе ровно

никакого элемента злой воли. Пулидамас не имеет никаких оснований критиковать здесь

Гектора, да и его слова нельзя понимать как критику. Он просто говорит о повиновении

начальнику на войне и в совете. Когда у Агамемнона потребовали вернуть пленницу ее

отцу, то судит об этом народное собрание и постанавливает, не в пользу Агамемнона, эту

пленницу вернуть. Правда, Агамемнон не послушался народного собрания (Ил., I.22-24).

Однако силою обстоятельств он все-таки был принужден это сделать. Но какая у него