беспорядочную войну, или войну для войны, олицетворяет собой у Гомера фракийский

Арес; и в уста Зевса вложена замечательная отповедь этому Аресу, где война

охарактеризована самыми бранными эпитетами (V.888 сл.). Войну очень резко критикует

Нестор (IX.63 сл.):

Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет,

Кто межусобную любит войну, столь ужасную людям.

Люди на войне открыто объявляются у Гомера только бессмысленными пешками в

руках богов (XVI.688-691). Налицо промелькнувшее даже и осуждение самого похода на

Трою и притом не только со стороны Гектора (XV.720), но и со стороны Ахилла (IX.327).

Таким образом, необузданная бойня и аморальные агрессоры осуждены у Гомера раз

навсегда. Война признается здесь только при условии ее морального оправдания. И в

этом смысле все симпатии Гомера не на стороне Ахилла, когда он вступает в бойню ради

мести, но на стороне Гектора, который сражается и погибает только за свою родину.

Конечно, Гомер смотрит на Троянский поход гораздо шире, вовсе не только троянскими

глазами. Но в таком случае он исходит из того морального оправдания похода греков под

Трою, которое вытекало из похищения Парисом Елены и спартанских сокровищ. В этом

свете изображены у Гомера и капризы Ахилла. Ахилл, со всем своим гневом и

узкочеловеческим себялюбием, действует в грандиозном морально-политическом

окружении; и если в чем-нибудь Ахилл оправдан, то только как [98] защитник своего

народа и восстановитель его попранных прав. Так Гомер корректирует старый стихийный

героизм в новом морально-гуманистическом направлении.

Обсуждая эту, ярко выраженную у Гомера антивоенную тенденцию, необходимо,

однако, оценивать ее в контексте всего гомеровского творчества. Малейшая изоляция этих

антивоенных настроений, т. е. малейшее игнорирование всего прочего, что есть у Гомера,

тотчас же превращает наше правильное наблюдение в недопустимую модернизацию

Гомера, а перекличку с ним наших современных настроений и идей превращает в

неимоверное искажение всего этого древнего художественного творчества.

Прежде всего примеров на «эпическое» или «бесстрастное» изображение войны у

Гомера сколько угодно. Песни XII-XV «Илиады» наполнены такими изображениями; и

было бы слишком грубо и вульгарно, если бы мы эту антивоенную тенденцию стали

требовать от Гомера решительно во всякой строке или решительно во всяком образе из

военной жизни.

Далее, необходимо учитывать общеэпическую идеологию, всегда возводящую всякое

мелкое событие, не говоря уже о крупных, к общим закономерностям природы и истории,

в силу чего война очень часто трактуется в эпосе как общеисторическая или даже

общекосмическая необходимость. В частности, Троянская война трактовалась в древности

как результат решения Зевса сократить население Земли, которую тяготило и подавляло

разросшееся человечество. И дело здесь вовсе не в мифологии как таковой. Ведь

мифология является не чем иным, как отражением наиболее общих закономерностей

самой же человеческой жизни. Участвуя в Троянской войне, и греки и троянцы, помимо

защиты своей родины, сознавали еще общеисторическую необходимость этой войны. Те и

другие были против этой войны. Но если бы это отрицание войны было просто каким-то

пацифизмом, это не был бы Гомер, и таковым утверждением мы только исказили бы его

идеологию и его художественный стиль. Все дело в том и заключается, что здесь

гомеровские герои переживают страшную антиномию: они до глубины души не хотят

воевать, но они считают, что война в данном случае исторически необходима. Не учитывая

этой гомеровской антиномии, мы впадем в очень дурную модернизацию, искажая всю

подлинную идеологию и весь подлинный художественный стиль Гомера.

Далее, вовсе нельзя сказать, что греческие герои никогда не хотят воевать.

Мирмидонцы, например, пришедшие с Ахиллом, очень страдают от того, что Ахилл

перестал воевать, и когда Ахилл примирился с Агамемноном и решил вернуться к боям, то

на военное собрание пришли даже те из ахейцев, которые раньше никогда не воевали, и

пришли даже хромые и раненые герои (Ил., XIX.42-53): [99]

Даже такие, что раньше всегда при судах оставались,

Кормчие, что на судах мореходных рулем управляли,

Кто продовольствием ведал и был раздавателем пищи, –

Все на собранье спешили, узнав, что Пелид быстроногий

Снова явился, так долго чуждавшийся горестной битвы.

Двое, хромая, брели, – служители бога Ареса, –

Сын боестойкий Тидея и царь Одиссей богоравный.

Шли, опираясь на копья: их раны еще не зажили.

Оба, придя на собранье, в переднем ряду поместились,

Самым последним пришел повелитель мужей Агамемнон,

Тяжкою раной страдая: и он середь схватки могучей

Пикою был поражен Антеноровым сыном Кооном.

В связи с этим необходимо сказать, что является традиционной ошибкой трактовка

образа Ферсита. Его критика царей действительно демократическая. Что он отражал

антивоенные настроения греческого войска, это тоже совершенно правильно. Но при этом

обычно забывают три обстоятельства.

1) Ферсит – двоюродный брат Тидея и дядя Диомеда. Значит, он вовсе не из

народных низов, но самый обыкновенный гомеровский аристократ.

2) Его антивоенная агитация не имеет никакого значения для народа. Наоборот, когда

его Одиссей усмирил, то все весело рассмеялись и только похвалили Одиссея, выражая

надежду, что Ферсит теперь уже больше не будет агитировать против царей и их

оскорблять (Ил., II.270-277). Следовательно, народ не за Ферсита, но против него, считая

его изменником и дезертиром.

3) На собрании, которое состоялось после усмирения Ферсита, народ выражает

восхищение по поводу речи Одиссея, предлагавшего выбирать между продолжением

героической войны и позорным бегством на родину, единогласно выбирая войну, а не

позор отступления (Ил., II.333-335). При этом сам Одиссей прекрасно понимает все

тягости войны и сам хотел бы не воевать, а сидеть дома в мирной обстановке, однако он не

хочет сам себя позорить (291-298). Следовательно, Одиссей и народная масса думают о

войне совершенно одинаково, расценивая Ферсита как изменника и дезертира. Больше

того, поскольку мифология здесь, как и везде, есть только отражение исторической

действительности, стремление греков довести войну до победного конца символизировано

в виде Афины Паллады, якобы вкладывающей в греков это военное мужество (453 сл.):

В это мгновение всем им война показалась милее,

Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну.

И вообще греческая воинская масса вовсе не против Троянской войны, но, наоборот,

всецело за нее. И если греческое войско (Ил., II) спешит к судам, чтобы отправляться

домой, то это оно делает не против воли царей, но, наоборот, в силу [100] приказа

Агамемнона. Правда, народ убегает к судам с большой радостью. Однако вернуться домой

– это мечта и самого Одиссея и даже самого Менелая (III.97-102), как это мы только что

видели. И, наконец, напрасно думают, что бранить царей за дармоедство – это привилегия

Ферсита. Ахилл тоже говорит Агамемнону (Ил., I.231): «Царь, пожиратель народных

богатств, – над презренными царь ты!» Следовательно, совершенно ясно, что в образе

Ферсита у Гомера ярко выражена антивоенная и даже антиаристократическая тенденция,

но что нельзя брать изолированно только одну речь Ферсита, а нужно его речь и весь его

образ понимать в контексте всего гомеровского творчества.

Наконец, и случаев прямого бахвальства зверствами на войне у Гомера тоже немало.