этой верховной власти весьма неопределенны, случайны и зависят от разного рода

текущих обстоятельств. Необходимо прямо сказать, что к Гомеру неприложим никакой

юридический формализм и неприложима никакая метафизика общественных отношений.

6. Итог. Подводя итог предложенного нами краткого и конспективного очерка

гомеровского общества, мы должны сказать следующее. Это общество пока еще является

обществом доклассовым, и здесь пока еще нет государства, ни рабовладельческого, ни

какого-нибудь другого. Здесь люди все еще живут в виде родоплеменных объединений, и в

крайнем случае, в виде союза племен. Однако все родоплеменные институты, а именно

басилевс, буле и агора, находятся у Гомера в состоянии брожения и становления. Это явно

переходное состояние. Частная собственность и социальное неравенство уже налицо.

Однако еще нет того универсального принудительного аппарата, который бы узаконил это

неравенство и обеспечил бы его дальнейшее развитие, именно государства. Во главе всего

управления и всей общественной жизни пока еще стоит родовая знать, которая

обслуживается сородичами и соплеменниками меньшей [95] значимости (земледельцами,

скотоводами и ремесленниками), батраками, переселенцами и патриархальными рабами.

Но знать эта уже тронута цивилизацией, она уже стремится к свободомыслию и в религии,

и в морали, и в политике, и на войне, и во всей личной и общественной жизни. У Гомера

мы находимся в самом конце общинно-родового строя, накануне аристократической

республики со всеми ее внутренними антагонизмами, включая прежде всего

демократическую оппозицию.

Выше мы видели, в каком текучем состоянии находился текст поэм Гомера вплоть до

александрийских времен. Теперь мы видим, в каком текучем состоянии находится вся

социально-историческая картина, обрисованная в этих поэмах. Всякое сведение этой

картины к какому-нибудь одному неподвижному принципу грозит коренным искажением

предмета, и метафизика неподвижности в отношении Гомера больше чем где-нибудь

всегда грозила безвыходными противоречиями и провалами. Но это не значит, что здесь

перед нами полный хаос. Мы старались в этом хаосе выделять доминирующие тенденции,

а эти последние понимать как ту или иную социально-историческую структуру. Такой

основной доминирующей тенденцией является пограничное положение Гомера между

двумя общественно-экономическими формациями.

Таким образом, наш основной тезис гомероведения, который мы получили выше из

изучения литературы по гомеровскому вопросу, вполне оправдывает себя в области

раскрытия того, что такое гомеровское общество.

VI. О прогрессивных тенденциях у Гомера

В настоящем разделе мы хотели бы коснуться того, что, правда, иногда и

формулируется в руководствах и исследованиях по Гомеру и чего мы отчасти касались уже

не раз в том или другом виде, но что слишком часто забывается и забвение чего ведет к

омертвлению великого гомеровского наследия, к окончательной сдаче его в архив или по

крайней мере в музей красивых, но мертвых древностей. Дело в том, что Гомер еще не

умер, Гомер еще перекликается с нами и с нашими современными, мы бы сказали, весьма

острыми идеями и настроениями. То, что Гомер есть давно ушедшая от нас мифология и

что он есть музей древности, это было показано выше. Мы отметили в нем все ушедшее,

все не наше, все историческое. Сейчас мы; позволим себе выдвинуть в нем из всего того,

что было сказано выше, как раз то самое, что близко и нам и что превращает его в то

великое наследие, с которым мы уже не можем расстаться. И если мы вскрыли в Гомере

всю его архаику и всю его далекость от нас, то теперь уже никто не может нам запретить

указать в нем и то, что звучит для нас вовсе не [96] архаически, а звучит современно, как

это звучало все века и будет звучать всегда.

1. Антивоенная тенденция. Прежде всего мы должны выдвинуть тезис, что Гомер

осуждает всякое стихийное богатырство, всякую неразумную бойню и если признает

войну, то только войну справедливую, т. е. такую, которая может защитить свободу и

независимость мирных народов. Так как «Илиада» наполнена картинами войны, то может

создаться впечатление, что в этой поэме и нет ничего, кроме войны, что она там и

превозносится и что это апофеоз героев, проводящих свою жизнь на войне. Это

впечатление, однако, ошибочное.

Хотя старые герои, Ахилл и Агамемнон, продолжают быть в «Илиаде»

центральными фигурами и они наделены здесь разнообразными героическими

добродетелями, все же – явно или неявно – трактуются как неприемлемые всякие черты

их, связанные с капризами, самодурством, воинским зверством и пр. Уже в эпизоде

«Посольства» (Ил., IX) прекрасно рисуется капризное упорство Ахилла, как нечто

отрицательное, и его неспособность удовлетворительно мотивировать свое поведение

(особ. 254 сл.). Хотя тут и нет выраженной на словах критики, но отношение самого

Гомера к этому вопросу совершенно ясно, особенно если вспомнить такую сентенцию, как

«Смягчимы сердца благородных» (XV.203).

При последней роковой встрече с Ахиллом Гектор предлагает ему договор, но

которому победивший из них возьмет себе доспехи побежденного, а его тело отдаст его

родным. Ахилл мрачно отвергает это предложение, ссылаясь исключительно на право

сильного и на невозможность совместной жизни волков и овец или львов и людей

(XXII.254-272). И когда умирающий Гектор повторяет свое предложение уже в виде

предсмертной мольбы, то Ахилл даже и здесь свирепо его отвергает, разъяренный и

руководимый только одним чувством мести за Патрокла (337-354). После такого

неблагородного, зверского поступка его мягкое отношение к Приаму в XXIV песни есть

только признание своей вины и моральная победа над ним его врагов. Посейдон (XIV.139

сл.) порицает мрачное злорадство Ахилла по поводу поражения греков. С содроганием

сердца слушатели «Илиады» воспринимали описание издевательств Ахилла над трупом

Гектора (XXII.395 сл.). Труп Гектора Ахилл повергает ниц перед трупом Патрокла

(XXIII.24 сл.). В костер Патрокла Ахилл бросает двенадцать юных троянцев, убивши их

собственными руками (XXIII.175 сл.). А после погребения Патрокла Ахилл снова

возобновляет свое надругательство над трупом Гектора, волочит его вокруг могилы

Патрокла и бросает его лежать ничком на берегу моря (XXIV.15-22). Этот самый Патрокл,

ближайший друг Ахилла, и тот ему говорит (Ил., XVI.33-35), что он рожден не от Пелея и

[97] Фетиды, но скалами и морем и что именно от них у него такое жестокое сердце.

Даже Аполлон, который сам довольно зверского поведения, и тот возмущен

дикостью Ахилла и дает ему уничтожающую характеристику (XXIV.39-54), указывая на

его свирепость, зверство, несправедливость, бесстыдство, клокотание страстей и

безрассудство. Звериное исступление Ахилла возмущает и прочих богов и самого Зевса

(XXIV.113-116).

После всего этого трудно сказать, что Гомер идеализирует старый стихийный и

зверский героизм.

Не лучше обстоит дело и с Агамемноном, которого порицает и Диомед (IX.36-39), и

Нестор (IX.109 сл.), и Посейдон (XIII.111 сл.), и весь народ (II.222 сл.); он сам себя

осуждает (II.375 сл., IX.18, 115 сл.).

Таким образом, старый стихийный героизм в «Илиаде» заметно критикуется; и ему

противопоставляется герой нового типа, именно Гектор, которому теперь уже

несвойственно ничего зверского или безрассудного, но который является идейным

защитником своей родины и не действует из-за чувств мести, корыстолюбия или

властолюбия.

Гомер доходит до прямого осуждения и войны вообще. Беспощадную, зверскую,