Они встретились поздно вечером, через несколько дней. Она возвращалась с комбината, где присутствовала на загрузке печей новой большой партией огнеупора. И вдруг Сергей. Он появился из темноты боковой улицы и шел прямо на нее. Спрятаться, убежать? Но, повинуясь какой-то внутренней силе, она, словно ища защиты, подалась к нему, и так рядом, молча они пошли к ее дому, не сказав друг другу ни единого слова, как бы боясь, что оно снова разделит их, поссорит и оттолкнет. Наконец Сергей проговорил:

— Я хотел и боялся встретить тебя... Я знаю, это не нужно...

— Молчи, слышишь, молчи.. Все будет хорошо...

— Могло быть хорошо... Почему тогда я не послушался тебя? Ведь ты была права.

— Я не должна была уходить от тебя, я должна была понять тебя.

— Ты-то все понимала, а я ничего, кроме собственного самолюбия, не хотел признавать. Кому мстил? Декану? Хотел показать себя. И показал. Бросил любимое дело, науку. А она не прощает отступников, кто ей изменяет. Все рухнуло. Я лишь служащий химической лаборатории комбината.

— Но агрошкола? — растерянно спросила Татьяна.

— Все это не то... И институтская лаборатория, где я работал, и аспирантура, о которой я мечтал. Все не то. Ты знаешь, профессорский сынок, который по знакомству стал аспирантом вместо меня, — уже не аспирант. Но если бы мне сегодня предложили аспирантуру, я бы отказался от нее. Нужен ли я науке? И каков настоящий путь в науку? Во всяком случае — сидеть на делянке, делать для маститого шефа какие-то подсчеты и ждать, когда он даст мне самостоятельность, — нет, это не для меня. Есть другой путь: пойти в колхоз, стать агрономом и заниматься наукой. Но где гарантия, что меня не заест текучка, не затянет канцелярщина и я буду заниматься всем и черт знает чем, но только не наукой?

Они вышли к заснеженному скверу. Татьяна взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Ты, наверное, устал. Тебе очень трудно, да?

Ей хотелось рассказать ему, что она решила ехать в Пухляки, но она смолчала. А почему — даже сама не знала. Что-то удержало ее. Только совсем тихо сказала:

— Сережа, пойдем к тебе.

— Но ты же знаешь...

— Ты не один?

— Со мной фанерная перегородка.

Татьяна рассмеялась. Значит, Сергей по-прежнему снимает комнатку у той же хозяйки и за той же фанерной перегородкой. Старая милая фанерная перегородка. Сколько раз она их выдавала. Она, казалось, только и существовала для того, чтобы хозяйка квартиры могла лучше слышать, о чем говорят и что делают в комнате.

— Тогда пойдем за город! В лес! Хорошо?

— Пойдем к тебе.

— А не поздно?

— Это даже лучше. Пусть твои увидят нас вместе.

— А удобно?

— Думаешь, удобней ходить по ночам в лес?

— Сережка, ты, я вижу, уже не романтик...

— Однажды из-за романтики я тебя потерял.

Они и не заметили, как прошли мимо дома. Но чья-то тень мелькнула у подъезда. Не дед ли Игнат вышел встретить внучку?

Над Глинском опустилась тихая звездная ночь. Она снова сблизила их, и теперь ничто их не разлучит. Ничто. Да так ли? Татьяна боялась заговорить о разлуке. А разлука должна наступить. Ведь скоро она уедет в деревню. И каждый раз, когда ей хотелось все рассказать, она прижималась к нему и боязливо умолкала. Нет, нет, только не об этом!

Каждый вечер после занятий они встречались у моста и до полуночи либо гуляли по городу, либо просиживали в комнате Татьяны. Они не задумывались над завтрашним днем, хотя каждый из них знал — пройдет месяц-другой, и придется решать: как жить дальше? Однажды они вспомнили свою первую размолвку. Из-за чего все произошло? Боже мой, ей тогда почудилось в его лице что-то чужое. Какая глупость... Конечно, если бы он ее послушался, то жизнь пошла бы иначе, еще тогда они узнали бы настоящую любовь. А какая любовь самая настоящая? Может быть, безмятежная, за которую не надо бороться, совсем не любовь?

Часто по ночам она думала о прочитанных книгах. Она понимала любовь героев старых книг, но сами герои были совсем другие люди, чем она, и их чувства никак не соразмерялись с ее чувствами. Люди в переводных романах были для нее еще более чужими, хотя они жили в одно с ней время и были лишь отделены от нее границами государства. Любящие, они представлялись ей потерпевшими кораблекрушение, ухватившимися за обломок доски среди бушующего океана. Чем была для них любовь? Островом правды среди моря лжи, уединением от усталости и жизненных невзгод, призрачной надеждой на спасение и последним светлым убежищем перед неизбежной гибелью. Но ведь ей не грозит никакая гибель, ей незачем уходить от жизни, и любовь нужна ей не как спасение, а как естественное желание любить и быть любимой. Природа не дала человеку крылья, она заменила их любовью. Татьяна отлично понимала, что жизнь не исчерпывается одной любовью. Но для нее было ясно и другое: большая, настоящая любовь раздвигает мир идей, духовного богатства, умственных стремлений. Так кто же ей расскажет об этой любви? Разве написаны книги о такой любви? А может быть, ей еще не удалось с ними встретиться?

Весна стояла ранняя, теплая. Уже в апреле распахнулись настежь окна, и по вечерам, когда Сергей был занят, Татьяна любила сидеть с Улей на балконе и смотреть, как за Мстой словно взбирается на гору, несет в темную вышину неба свои бесчисленные огни раскинувшийся по холмам Глинск. Хотя в эту пору еще был закрыт летний сад, весь город содрогался от музыки. Из тысячи раскрытых окон в него вливались звуки радио и патефонов, радиол и гармоней. Казалось, что где-то рухнула сдерживавшая звуки плотина, и вот оглушающий, звенящий поток хлынул на улицы города и унес навсегда одно из величайших его достоинств — вечернюю тишину.

— Ты так и не сказала Сергею, что уедешь в Пухляки?

— Нет.

— Я тебя не понимаю. Ты оправдываешь его нерешительность? Пойми, в деревне он скорее найдет себя.

— Возможно. И все же я ничего не скажу.

— Если он тебя любит...

— Именно потому и не скажу. Он поедет за мной — это я знаю. Но я хочу, чтобы он сделал выбор не ради меня, а ради своего дела.

— Ты боишься потерять Сергея? Скажи честно.

— Я его потеряю, если окажется, что он поехал в деревню лишь потому, что любит меня...

— Надеешься, что он сам все решит? Но для этого мало понять, надо найти в себе силы повернуть вашу жизнь. Вообще вашу. Ты понимаешь? Иначе ты его снова потеряешь. И уж тогда он наверняка пропадет. Заставь его бросить Глинск! Заставь его уехать вместе с тобой. Заставь, если любишь. Докажи ему, что там, на земле, его лаборатория, кафедра, институт. Как люди умудряются запутать самое простое? Стремиться к науке о земле и чураться этой земли. Не может быть тогда никакой науки. Лицемерие и фальшь — больше ничего. Разве можно отделить одно от другого? Сделай так, чтобы Сергей поехал с тобой. У вас будет одно дело, вы будете жить одними помыслами, и, поверь мне, это даст тебе много счастья.

— Ты думаешь, я этого не понимаю? И все-таки он должен сделать выбор сам. И этот выбор должен быть свободным. Вот ты говоришь, что у нас будет одно дело, одни помыслы, и это даст нам счастье. Но ведь если Сергей поедет только ради меня, то о каком общем деле может быть речь? И все выйдет наоборот. У нас не будет никаких общих помыслов. А пройдет какое-то время, и Сергей потянется обратно в город. И каждый день будет подтачивать наше счастье... Нет, пока я ему ничего не скажу. А если скажу, то все равно пусть решает сам!

— Хочешь, я поговорю с ним? — предложила Уля.

— Не надо.

— Ты права. Что я могу ему сказать? Но я знаю, кто с ним должен поговорить. — И, не сказав, кто именно, поднялась.

— Ты куда? — спросила Татьяна.

— Отец дома один.

— Может, переночуешь?

— Не могу. У него по ночам бывают удушья.

Сергей узнал о решении Татьяны уехать в Пухляки от Матвея Осипова. Это произошло в один из приездов Матвея в Глинск, перед возвращением Ульяны в Пухляки. Он встретил Сергея после лекции в агрошколе и сказал откровенно, ничуть не стесняясь, что вмешивается в чужую жизнь: