— Вот вам успокоительные лекарства. Употребляйте перед сном, запивайте теплой водой. Главный виновник — кофе. Сразу отказаться от него трудно, но ограничьте дозу. Пейте поначалу только две чашки в день, это будет ноль целых две десятых грамма кофеина, через две недели только одну, по утрам. Тогда вы за день получите только ноль целых двенадцать сотых грамма кофеина, и неприятные ощущения непременно прекратятся.
Упоминание точных цифр, очевидно, подействовало впечатляюще на энергичную Стрейпу. Она смиренно взяла рецепт и простилась.
— А может быть, мне стало плохо еще и потому, что в последние месяцы мы, то есть Ингелевиц, перешли на новый сорт кофе, который, кажется, очень крепкий. — В дверях она еще обернулась. — Доктор, прошу вас, осмотрите и ее тоже. Раз уж у меня за пять лет сердце и нервы сдали, что ж тогда с ней творится! В некотором смысле она, конечно, тронутая, а так у нее довольно хороший характер. Если у меня поправится здоровье, то, может быть, мы сможем с Ингелевнц хотя бы пить чай?..
Да. Раз уж у Стрейпы сердце превратилось в пульсирующий вулкан, из которого вырывается пламя страха по поводу краденых дров, то не превратилось ли в таком случае сердце Ингелевиц в бесформенный комок ужаса? К тому же Ингелевнц проживала на ого участке. Асарис понимал также и то, что случай с Пигелевиц обогатил бы задуманную нм статью о кофеизме.
Через час он уже стоял у станционного киоска. Чтобы иметь время разглядеть внешность Ингелевиц, он попросил видовые открытки и стал перебирать их. Свои наблюдения он начал снизу. Прежде всего руки. Пальцы костлявые. Кожа вялая, как изношенные и сморщенные перчатки из свиной кожи. Ногти не только покрыты лаком, они чистые. На пальцах целых четыре перстня под золото с большими зелеными, фиолетовыми, красными камнями, видимо стеклами. Сиреневого цвета жакет. Под воротничком блузки в черную крапинку мужского типа бабочка, А лицо? Будет ли оно под стать кольцам и бабочке? Да. Раз увиденное, оно впечатляло и запечатлялось в памяти.
Слой пудры превращал это лицо в осыпанный мукой пергамент, на котором отразилась история всей Римской империи. Мелкокурчавые, скатавшиеся в комочки волосы, которых явно не хватало, чтобы прикрыть кожу головы, могли бы рассказать о том, что в Древний Рим завозили из Африки негров. Права Стрейпа: шапку с такой головы можно снимать только на сон грядущий, да и то лишь в теплой комнате. Нос, большой как серп, свидетельствовал, что во времена великих переселений народов в Риме появились тевтонские племена. А тонкие, теперь подкрашенные фиолетовой помадой губы, с опущенными в презрительной мине римского сенатора уголками, посмеивались над окружением, которому явно непривычен такой комплект деталей лица.
"Если бы у нее был хороший характер и добрая улыбка, то не так бросались бы в глаза ее нос и волосы, — подумал Асарис. — Но, по рассказам Стрейпы, она была капризной и деспотичной по отношению к мужу. Однако ж это, в сущности, не связано с кофе".
Выдержка и холодная внешность делали Ингелевиц похожей на деловую секретаршу крупного директора, и это обстоятельство побудило Асариса говорить прямо. Отложив открытки, из которых он по рассеянности отобрал десять совершенно одинаковых фотоснимков скверика перед Оперой с дородной бронзовой дамой в центре, Асарис сказал:
— Я из поликлиники, терапевт Асарис. Вы живете на вверенном мне участке. Только что ко мне обращалась Стрейпа. У нее оказались больное сердце и нервы. В этой связи меня интересует состояние вашего здоровья, так как вы, по ее словам, уже продолжительное время пьете вместе кофе.
— Не просто кофе, а мой кофе, — приглушенным, но мужественным голосом заметила Ингелевиц и строго вдоль носа посмотрела на Асариса, которого несколько удивило то, что Ингелевиц не выказывала никакого интереса к своему здоровью.
— Простите, — ваш кофе. Эту привычку…
— Кофе не привычка, это стиль жизни, который я соблюдаю еще с юных дней.
— Простите, но нельзя ли кофе… то есть, хочу сказать, изменить этот стиль, к примеру… вечером вы сходили бы в кино.
— Кино я и так посещаю, несколько фильмов снято не без моего участия, — в голосе Ингелевиц прозвучало такое превосходство, что Асарис растерялся.
— Простите. Я как-то не запомнил вашу фамилию. Кого вы играли?
— Не я играю, а моя собственность.
— У вас… есть дрессированная собака?
— Нет. Когда-то был не очень дрессированный муж. В фильмах играет наследство отца моего: я сдаю киностудии напрокат старые фраки, гетры, складной цилиндр, восемнадцатилинейную висячую лампу и тому подобные вещи. Потом я смотрю в фильме, как жил мой отец в юности. Кофе же стоит денег, как известно. На зарплату киоскерши не много выпьешь кофе, — с мрачной иронией пояснила Ингелевиц.
— Старинные висячие керосиновые лампы очень красивы, но, прошу вас, расскажите, сколько вы за день выливаете кофе?
— Шесть чашек. Марки "Колумбия", потому что она ароматнее и крепче других.
— Это же примерно грамм чистого кофеина!.. И после этого вы еще можете спать? На Стрейпу находит чувство страха.
— Кофе только улучшает сон. К тому же мне нечего бояться. Отцу принадлежала кондитерская, но она уже давно национализирована, и отец тоже давно помер. Чего ж мне бояться? За свою жизнь я подняла руку только на мужа, но это по законодательству считается внутренним семейным делом. — Ингелевиц, будто упражняясь в силе, сжимала и разжимала пальцы, — Стрейпу, возможно, и мучает страх, потому что она по крайней мерс лет пять живет в сплошной лжи. — Ингелевиц мужским жестом оправила свой галстук-бабочку в крапинку.
— Мне официально это не известно… — возразил Асарис.
— Полгорода, то есть все женщины города знают, что она бегает ко мне, глядит прямо в глаза и лжет, что у меня миловидная физия и что в меня втюрились два вдовца. Глаза у самой блестят, как у крысы, при одном запахе кофе. Скажите: разве это не нахальство — еще жаловаться, что у нее от моего кофе барахлит сердце? — строго спросила Ингелевиц, ворочая перед глазами Асариса огромные фиолетово искрящиеся камни перстней, так что у терапевта даже возникли подозрения, не владеет ли дама каким-то приемом гипноза.
Известие, что Ингелевиц сама знает о раздвоенном змеином языке Стрейпы, крайне удивило Асариса, Стрейпа лжет, и тем не менее Ингелевиц угощает ее за это кофе, сваренным из свежемолотого кофе марки "Колумбия"! Он осмелился взглянуть Ингелевиц в глаза, чтобы выяснить, нет ли в выражении ее глаз какой-нибудь нелепо хитрой усмешки или же немотивированных слез, что могло бы свидетельствовать о душевной нестабильности Ингелевиц. Но казалось, Ингелевиц этого только и ждала. Она сама своими маленькими карими глазками твердо и насмешливо глядела на Асариса. Так как верхняя линия век была прямой, то глаза приобрели строгое выражение, как у орла на старых немецких почтовых марках.
Побежденный этим острым взглядом, Асарис отвел глаза и опять принялся за открытки.
— Я же вижу, что вы удивляетесь. Вы еще многому будете удивляться, живя на свете. Да, я знала, что Стрейпа мелет вздор, но мне хотелось доказать, что я умнее ее, и хороший кофе давала просто так.
— Давно ли… вы догадались?
— Вот уже несколько лет. Молодая Стрейпа не умеет так врать, как старая. Старая ворковала: "Мне все кажется, что у вас на этой неделе сон получше, — лицо посвежело". А молодая с ходу чепуху несет: "Чудеса господни! За один день у вас исчезли со лба все морщины!" Она забывает, что у меня с каждым годом взор становится трезвее. Особенно после того, как я узнала, что мой сбежавший трус женился на другой. У меня пропали надежды, но открылись глаза.
Асарис все же не мог понять, зачем нужна была Ингелевиц эта комедия? Зачем приветливо подавать кофе, да еще четыре ложечки сахару класть дважды в день, если человек, которого угощаешь, оговаривает тебя.
— Но зачем вообще?.. — начал было Асарис, но Ингелевиц предвосхитила вопрос. Она, как коршун, изучающий окрестность с макушки дерева, повертела и наклонила серп носа то в одну, то в другую сторону, затем гордо, с достоинством откинула голову:
