Раздалось громкое: "Гав-гав-гав!" Минуту на обдумывание. И к эстраде подошел юноша:
— Это собака Паэглита, и она…
— Он, — поправил Мараускис.
— Он, эта собака, говорит, что… подходит почтальон и что он пока не будет кусать.
— Правильно.
И опять: "Гав-гав-гав!" На этот раз подошла девица в брюках.
— Этот живет по соседству со мной. Это собака того рижского декоратора, ну, такой, большого роста, ну да — Розенбах. Собака тоже большого роста. Дог. У этой собаки глаза красные…
— Как у пьяницы, — подсказал кто-то.
— …Эта собака живет в отдельной комнате. Там только пустые бутылки и тахта. Эта собака лает от скуки, людей она не кусает, потому что не считает их за людей, так же как и сам этот художник-декоратор. Оба они какие-то… чванливые, что ли, у этой собаки во дворе есть еще и конура, с картинами на стенках…
— Правильно. Очко в вашу пользу, — согласился Мараускис.
Раздался голос другой собаки, который вскоре перешел в жалобный вой. К эстраде тут же подбежал малолетка в джинсовой куртке.
— Доктор Берзинь лупит свою черную собаку за нечистоплотность. Собаку звать Черный Берзинь! — радостно сообщил тот.
— Пол-очка. Берзиньская собака, но ее не бьют, — пояснил Мараускис и повторил собачьи жалобы.
Прислушавшись повнимательнее, тот же подросток поднял руку, как в школе:
— Черный Берзинь слушает радио!
— Очко в вашу пользу, — согласился Мараускис. — Музыкальная собака — довольно редкое явление. Эта собака, слушая музыку, вроде бы пытается воспроизвести ее. Что из этого получается, вы уже слышали. Мелодию определить невозможно. Я понаблюдал и пришел к выводу, разумеется не окончательному, что собака воет чаще, когда слышит наши эстрадные оркестры, особенно "Голубой экран"… Еще остается вопрос: вызывает ли такая музыка у собаки тоску или негодование. Так что.
Мараускиса прервал неподражаемый громовой окрик из громкоговорителя спасательной станции:
— Гражданин в синих плавках! За пределами купальни купаться опасно!
Небольшая пауза, затем вопль:
— Тревога номер один! Человек за бортом! — и тишина.
Все, даже не умеющие плавать, бросились к берегу реки на помощь, но этому благому порыву помешал забор дома культуры и прибрежные ветлы. Кое-кто в джинсах влез на деревья. Хорошо, что все это происходило относительно близко, так что, несмотря на сумерки, общий ход событий был виден.
Один матрос налег на весла. Второй сбросил брюки и надел маску ныряльщика. Лодка остановилась, в воздухе мелькнули ласты матроса и скрылись под водой. Вскоре он вынырнул, с прилипшими ко лбу волосами, как тюлень, только вместо рыбы он держал голову утопленника. На том берегу на самом видном месте спасатели стали вытряхивать из "гражданина в синих плавках" воду, а самого потом расстелили на песке как для сушки. Матрос номер два надел на Броню намордник и ручными мехами стал накачивать того воздухом. Зрители не слышали, как черноволосый Редиска нашептывал наставления спасенному:
— Шевельни ногой… Теперь рукой. Поднимайся, садись… Теперь удивляйся!
Броня делал, как его учили, потягиваясь, с трудом сел и удивленно вертел головой.
— Все-таки жив!
— Шустрые ребята, не дрыхнут на посту!
— Пьют, но всегда начеку, — комментировали зрители. Авторитет спасательного поста был упрочен.
Спасатели и спасенный поднялись в спасательный пост. В журнале было записано: "На посту матрос номер один. Время — 21.00. От купальщиков за пределами купальни отделяется гражданин в синих плавках. Несмотря на предупреждение, через 5 мин. уходит ко дну. Объявляется тревога. Все по лодкам. Матрос № 2 вытаскивает утопленника, и через 3 мин., вместе с матросом № 1, применяя аппаратуру искусственного дыхания, возобновляется самостоятельное дыхание. Сознание ясное". В соответствующих графах акта записал данные Брони. Свидетели происшествия завтра придут дюжинами.
— Четыре рубля! — обсохнув, потребовал Броня.
Матросы встали и начали звякать пустыми бутылками:
Деньги получишь… У нас послезавтра зарплата…
В один вечер дважды разочаровавшись, потеряв веру в людей, Броня застучал своими толщенными каблуками в пол:
— Надуть хотели! Или деньги, или я сейчас же расскажу, что вы.
На сей раз угроза помогла. Матросы, почесываясь, вытряхнули мелочь из кошельков и набрали три рубля семнадцать копеек. Договорившись, что остальные Броня получит послезавтра, они допили оставшиеся полбутылки бормотухи, и "спасенный" уже в приподнятом настроении, гордясь, что за час головой заработал три рубля, то есть больше, чем врач или каменщик пятого разряда, направился обратно на экспериментальный вечер.
Неслыханная демонстрация собачьего языка и драматическое одноактное представление по спасению утопающего всем взбудоражили кровь. Разговоры о собаках и спасателях продолжались. У буфета Шепский за бутылку пива раскрывал секрет, почему собаки его не кусают:
— Я по ночам свой штаны кладет в собачий конура. Когда на другой день я идет во двор к чужом собаке, он хочет кусать, но тогда нюхает мои штаны. Ну — собачий дух, он думает, что я есть большой собака, и не кусает.
А ребята рассказывали девушкам, как Помидор вкачивал в утопленника коктейль из кислорода и веселящего газа.
На эстраде танцующих стало больше, и все же гораздо меньше, чем продано было билетов; и опять возле ступенек, ведущих на эстраду, толпились стайки робких молодых людей. Касперьюст с Бертулом встретились у оркестрового навеса.
— Теперь… поднимите ту мою надпись! — приказал Касперьюст, он сегодня при полном параде, в белой сорочке и модном галстуке. Два дружинника подняли над головами нетанцующих парней на шестах лоскут с над-писью: "Здесь стоят только дураки!" Нельзя сказать, чтобы это определение не подействовало. Стайка юношей, прочитав надпись, поначалу громко засмеялась, потом потише, затем стали перебираться на другое место. Таким образом, дураков больше не было, но число танцующих тоже не увеличилось.
— Может быть, перенесем это указание в другое место? — учтиво спросил Бертул.
— Не надо, раз уж они как-то так… исключительно большие дураки, то их не исправишь, — прошипел Касперьюст.
Бертул, напротив, считал, что современными, проверенными за рубежом методами тоже можно преодолеть застенчивость, и стал оглядываться, ища Азанду.
— Азанда, прошу, дайте указание "Cannibal girls" и потом объявите белый танец для дам, женщин и девушек.
Своих подруг Камиллу, Ванду и Урзулу Азанда нашла за углом дома культуры, где те на троих распивали толстую черную бутылку самого дешевого портвейна. Камилла была более белокурой, чем от рождения, с прической Анджелы Дэвис, в сандалиях со шнуровкой крест-накрест до колен. У Ванды волосы такие огненно-красные, что того и гляди вспыхнут и задымятся, её мощные голени обтягивали блестящие черные кожаные чулки, а на черноголовой Урзуле, подстриженной под мальчика, были натянуты белые гольфы. Брови и ресницы, крашенные из одного горшочка, у всех были черные, и от внешних уголков глаз пущены кверху черные запятые, которые придавали их лицам, так же как и лицам многих бирзгальских и рижских девушек, китайско-индонезийский колорит.
— Тебе не осталось, — сказала блондинка Камилла, завидев Азанду.
— Я такое вовсе и не пью, — ответила на приветствие Азанда. — Девчонки, следующий танец белый. Теперь вы "Cannibal girls". Как договорились. За это вас весь сезон будут пропускать без билетов. Привет.
И все двинулись к эстраде.
— На этот танец приглашают девушки — а настоящие парни не отказывают! — с макушек деревьев заявила Азанда. Теперь она уже знала, что надо делать свободной рукой. Порою она ее изгибала как лебединую шею, а иногда сгибала под прямым углом и загребала воздух словно веслом.
Когда основные кадры танцующих вышли на эстраду, неподалеку от вывески "Здесь стоят только дураки!" сиротливо жалась стайка парней, которые курили, подергивали галстуки, пытались смеяться и показывали пальцами на танцующих. Среди них опять стоял маленький спокойный Мадис в двубортном пиджаке, со свежей бархатной заплаткой на новых брюках. Иногда он приподнимался на цыпочках, чтобы получше видеть танцующих. На него, как на более известного нетанцующего, был направлен первый удар. Из сине-зеленых сумерек вынырнула белокурая Камилла, в босоножках с накрученными на голени шнурками, протянула обе руки к плечам юноши и сказала:
