— А если бы я не читал новейшую поэзию, но все-таки писал стихи, тогда бы вы поверили, что я могу самостоятельно писать?

— Тогда я прочел бы то, что вы написали.

— Ладно. С этого дня я не стану читать никаких стихов и докажу, что могу…

— Докажете, что можете обойтись без поэзии тысяча девятьсот семьдесят третьего года? — с серьезным лицом паясничал Вилкс. — Наши предки уже пытались это доказать. И померли. Ну, так за это! — И поднял рюмку с коньяком, налитым из бутылки, принесенной Скродереном.

Скродерен молча оглянулся по сторонам. Затем резко согнулся. От переживания бывает разрыв сердца. Окружающие струхнули. Но нет. Подняв с пола подаренную товарищами по работе корзинку, Скродерен, сохранив сердце здоровым, выбежал на улицу.

— Связать веревками! — прошептал ошеломленный Вилкс.

— Все же он будет поэтом — гонорар не забыл, — заметила Калада.

Тут в дверях появился длинный бледный юноша в черной шоферской куртке.

— Или сейчас же поедем, или топайте пешком, — заявил он.

Гости немедленно встали. Оказалось, что и поведение писателей, так же как и Бертула, определяет администратор, не имеющий никакого отношения к искусству.

— Заполняйте! — шофер положил перед Бертулом путевку. В соответствующих графах Бертул записал, что все прочитанные произведения были "на высоком художественном уровне", "вызвали живой интерес и дебаты" и "состоялась плодотворная дискуссия", и все это слушало… Так, продано примерно 150 билетов. "Слушало — 273". Кто станет доказывать, что те 123 человека, которые билеты не покупали, на самом деле не стояли за окном и не слушали?

— По коням! — коротко скомандовал шофер.

Вилкс и Калада еще дважды выпили с Бертулом посошок на дорожку.

— Радушно, редко где так радушно, как в Бирзгале, — сказал поэт, залезая в "Волгу".

— Мы будем очень ждать вас снова! — В зеленовато-золотистом свете лампочки под акациями прощально поднялась гибкая женская рука: Азанда печально посылала привет. Карета покатит в Ригу без нее…

— Мы будем очень ждать вас снова! — Бертул тоже ненужно подтвердил это, хорошо понимая, что лжет. Сколько же раз могут смотреть бирзгальцы того же Вилкса или ту же Каладу?

Ночную тишину вдруг нарушил жалобный визг свиньи.

— Бирзгальцы отнюдь не вегетарианцы. — Бертул закурил.

— До чего ж все-таки наш городок мал — если на окраине режут свинью, слышно всему городу… — загрустил Бока. — В тысяча девятьсот сорок девятом году как-то раз приехал Янис Грот… В то время учительницы были еще молодыми… В садоводстве роз еще не было, там выращивали только капустную рассаду. Мы достали целую охапку тигровых лилий. И коньяк в то время был намного дешевле… — вспоминал Бока. — И когда он со слезами на глазах уезжал, мы вот на этом самом месте, где сегодня, все хором декламировали его "Письма к Сольвейг", "Уж годами кукует кукушка…".

Затем Бертул записал в журнале учета работы, что состоялось два мероприятия: литературный вечер и антиалкогольная беседа.

В этот же день после обеда Алнис навестил Пентес, сторговал у старушки вросшую в крапиву рессорную коляску, а у часовенки подкараулил Инту Зилите, когда она, одетая в рабочие брюки, на своем мопеде возвращалась с работы домой. Девушка вроде бы немного оттаяла и сказала:

— Может быть, Мунтис и сам немножко виноват в том, что сломал ногу. Он мне как-то вечером звонил и сказал, что как следует дал вам прикурить. Кстати, надо будет посмотреть, нет ли на чердаке колеса от прялки… Когда-то валялось там эдакое гладкое, блестящее…

— О, как это пригодилось бы! На таком колесе можно укрепить свечи и вместо люстры подвесить под потолком! Так я послезавтра подъеду… осмотреть.

— Послезавтра я поздновато буду возвращаться с работы.

— Я могу и попозже! — уверял Алнис, радуясь, что девушка назначила ему свидание на вечер.

Вернувшись в Бирзгале, он занялся оборудованием салона, так как экспонатов набрался уже целый угол. Как было задумано, единственную капитальную стену в фотоателье, в которой была дверь, ведущая в комнату Бертула, он принялся оклеивать грубой наждачной бумагой.

Тут притащился Скродерен, сгорбленный, словно кто-то угодил ему на ринге ниже пояса. Бледный лоб в поту, полосатые брюки клеш уныло обвисли. Поставив на пол украшенную цветами корзинку, он свалился на шезлонг Бертула.

— С сегодняшнего вечера я больше не поэт… Это мне сказал мастер Вилкс… Поэт должен добыть по меньшей мере одну книгу, как, например, Уолт Уитман, а я…

— Добыл свою корзинку, — закончил Алнис и вынул цветы. Обнажился нижний слой корзинки… — Должен сказать — тебе выдалась короткая, но богатая карьера. — Под цветочками лежала бутылка коньяка и связка сосисок.

— Они сказали, что я перепеваю других молодых поэтов… Откупорь!

— Если перепеванием можно так заработать, то это неплохо, — утешал его Алнис, наливая по стопочке снадобья.

— А я хотел быть поэтом…

— Мы часто хотим быть теми, кем мы еще не являемся, — рассуждал Алнис, плюхаясь на постель Бертула. — Я хотел бы быть Микеланджело, хотя умею только месить гипс. Мой дядя хочет быть директором оперы, а вертится в доме культуры. Мечты, друг, мечты. Лучше нелепо мечтать, чем ловко воровать. Ты, друг, растишь кроликов. У вашего сарайчика я видел целую шубную колонию. Но что такое кролик? В своей первозданной сущности кролик — это обыватель из рода зайцев. Хочет прикинуться зайцем, но стать нм не может, потому что был искусственно вскормлен. Ты тоже перекормлен чужой поэзией.

Выкурив полсигареты, Андрис устало ответил:

— Эта меняет всю мою жизнь. Раз я не поэт, то пойду на курсы шоферов. Если получу класс, буду одновременно шофером и грузчиком — совсем другой заработок. Раз я не поэт, то и жить надо совсем по-другому…

Они выпили еще по стопке, попробовали ломтики колбасы, закурили, и лицо Скродерена помаленьку прояснилось. Потирая свой гамлетовский лоб, он вышел на берег реки под ветлы, ища ответ на мучительный вопрос: писал бы он стихи, если бы и не читал молодых авторов? Бутылка коньяка, почти полная, осталась в комнате Бертула. Бертул, вернувшись домой, благословлял за это молодую латышскую поэзию.

Касперьюст опять напомнил о приближении зимы, когда понадобятся деньги для оплаты руководителя детского драматического кружка и танцевального коллектива среднего поколения. Не найдя в своей настольной книге — красиво переплетенном уголовном кодексе — термина "экспериментальный вечер", Бертул начал действовать. Отец Скродерена по — вечерам обкашивал траву вокруг буфета и танцплощадки у речного затона. Сено он забирал для своих коз. Этим как бы оплачивался долг Бертула за молоко. Дыры в полу танцплощадки заделывал Алнис. Они, как рассказал Бока, возникли во время последнего гулянья несколько лет тому назад, когда на спор один силач полез под пол и спиной поднимал доски вместе со всеми танцорами, создавая эффект землетрясения, за что потом был соответственно побит.

При посредничестве Анни договорились насчет буфета от райпотребсоюза. Участковый уполномоченный Линланг с начальником охраны общественного порядка Кергалвисом объявили на субботний вечер мобилизацию дружинников, приказав им явиться, в шлемах мотогонщиков. Электрик привел в порядок осветительную систему, запрятав в прибрежных ветлах и в парковых липах несколько лампочек для сюрприза. Оборудовали специальный пульт управления освещением.

Листая записную книжечку, Бертул нашел слова: "Мадис Скрабан и ему подобные. Робкие". Дом культуры как бы обворовывал их: они платили спои шестьдесят копеек, но танцевать не решались. Разрешение этого вопроса стоило Бертулу сорок копеек: он съел два мороженых, пока откровенно обговаривал все с Азандой.

— Ну ладно… Значит, вы хотите, чтобы мы сами приглашали на танец этих робких. Shocking!

— Будем вжаривать почаще дамские танцы.