— Дрожки немедленно сюда и наверх! Сюда, в ателье! За границей некоторые привозят в спальни санки с медвежьими полостями — и спят в них! Я договорюсь в потребсоюзе насчет грузовика.

Предложение занесли в перспективные планы.

Козырем Алниса был рассказ о музыкальном ящике. Зато Бертул не рассказывал, что у этого ящика заочно появился покупатель, но заявил:

— Как только достану две сотни, поедешь в Пентес!

Скродерен ушел на берег реки, чтобы в обществе девушки черпать вдохновение для стихотворения о другом пауке. Бертул резюмировал:

— Музыкальный ящик продадим по меньшей мере за три сотни. Барыш пополам.

Алнис, отыскав для ноющего плеча место помягче, как лёг на раскатанный матрас, так и уснул сразу и видел сон, будто лежит он в лакированной рессорной коляске, которую ночью качает специально впряженная лошадь.

Бертул просмотрел последнюю страницу "Kobieta i zycie", на которой обычно находил какую-нибудь скромно одетую даму и сведения о предполагаемой невестке английского престолонаследника. Выключая лампочку, он вздохнул:

— Чтобы приобрести три сотни, необходимо достать две…

Касперьюст опять напомнил Нарбуту:

— Чтобы в вестибюле были уборка урожая сена и передовики! И побыстрее.

— Скажите: уборка урожая сена — это то же самое, что косьба?

— Совсем не то, косьба только часть работы… от целого комплекса работ. Сушка, возка в сараи, сдача на хранение — вот что такое уборка урожая сена!

— Где находятся эти… как они называются — эти родословные книги передовиков?

— У фотографа. Все колхозы и заводы посылают своих к фотографу. В Бирзгале ни один передовик не помрет не сфотографировавшись.

Фотоателье комбината бытовых услуг находилось на улице, идущей в сторону Тендикского железобетонного завода, вроде бы на эдаком пригорке. На огнеупорной стене двухэтажного здания, под смытым дождем слоем известки, можно было различить три культурных слоя. Самый первый был, наверное, наложен в царские времена, потому что едва заметные выкрошившиеся готические буквы свидетельствовали, что тут находилась "Колбасная лавка". Следующая общественная формация — по всей вероятности, буржуазная — оставила потрескавшуюся лазурь и буквы "Хлоро…". Значит, в то время пользовались зубной пастой "Хлородонт". В этом соревновании красок Бирзгальская ремонтная контора оказалась наиболее слабой. Слово "Фото" можно было лишь угадать, ибо буквы, оплакивая халтурщиков, серыми слезами стекли, оставив длинные потеки вплоть до самой травки.

Фотограф Пакулис, растеребив бакены и расчесав брови в обе стороны как беличьи хвосты, орудовал один-одинешенек. Выписывал квитанции и перед школьниками круглым жестом, будто выхватывал кролика из шапки, на мгновение снимал черную крышку с объектива вмонтированного в деревянный ящик фотоаппарата. Узнав про нужду Нарбута, он выгрузил на стол несколько аккуратно связанных папок.

— Бирзгальская фототека. Продолжаю традиции отца: все, что есть примечательного, фиксирую на пленку. Все! И даже такое, на что пока спроса нет. Пригодится для истории. Вам этот год..

И перед Нарбутом раскрылась история Бирзгале 1973 года. Экскаватор роет котлован под фундамент здания. На краю котлована мужики льют что-то в глотку, надо полагать, водку.

— Первые кирпичи в новое пятиэтажное здание трикотажного цеха.

— Это не первые кирпичи, а первая поллитра, — усмехнулся Нарбут.

— И это тоже. Но разве из-за того, что фотограф этого не показал, строители обошлись бы без выпивки? Историю фальсифицировать я не стану. Пусть этим занимаются другие. Фотограф должен быть объективным, как… как…

— Объектив, — дополнил Нарбут. — Чем примечателен этот автобус?

— "Икарус", этот с раздевалкой сзади. Впервые в Бирзгале. Рига — Бирзгале. Три часа. Супер!

— А эти возбужденные женщины? Рты разинули. Какую арию поют?

— Про апельсины. Очередь за апельсинами. Если бы я этого не зафиксировал, грядущим поколениям не было бы ясно, что такое очередь.

— А это — внизу, как шнур кнутовища, а поверху широкое, как простыня. Будто окна, будто шиферные балконы..

— Есть окна, есть балконы, есть. Новые дома в Тендиках. Перспектива снизу. Районная газета заказала новые тендикские дома. Полдня я глазел со всех углов: как доказать, что эти коробки построены в Тендиках, а не в Валмиере, Лиепае или Волгограде? Ну никак. Залез на дерево — тоже самое. В строительстве все крыши одинаковы. Серый шифер. Эпоха волнистого шифера. Все равно не отличить. Тогда я лёг навзничь. Видите — совсем другие, чем в Сигулде или в Салдусе. Теперь у здания свое лицо!

— Свое-то свое, но такое, как у пропойцы, у которого каждый глаз косит в другую сторону.

— В газете все-таки поместили.

Нарбут поглядел на Пакулиса пристальнее. Пойди пойми, что скрывается за пушистой прической, за этими бакенами и дешевым синим пиджачком. Историк по меньшей мере.

— А как насчет передовиков? Семьдесят третьего года, для дома культуры.

На полу тут же были выложены в ряд доярки, трактористы, плотники, вязальщицы. Неужто снимал их тот же самый Пакулис: все одинаковые, торжественно-серьезные, световой венчик над головой, как у людей, занятых в сеансе столоверчения. До фотографа, кажется, все лица обработал боксер, сдвинув их наискосок. Разница только в том, что одних ударил с правой, других с левой стороны. Молодые они или старые — лица у всех гладкие, как попочки у младенцев.

Нарбут опять поглядел на фотографа. Довольно экспрессивные жанровые картины с сорванной бурей крышей фермы или сварливые бабы у ящиков с апельсинами и академически величавые лица вязальщиц джемперов или свиных акушеров казались взаимоисключающимися.

— Знаю: одинаковые, как почтовые марки. Иначе нельзя. Таков стандарт. Смеяться тоже нельзя. Касперьюст мне сказал: если в публичном месте увидят, что председатель колхоза смеется, никто больше не будет его слушаться.

Нарбут отобрал десятка два, по его мнению, более выразительных лиц. Приливы энергии у него наступали не только когда очень хотелось писать, но и когда не было денег. А Касперьюст пригрозил заморозить его зарплату. Перейдя через улицу, в мастерских молочного пункта из гвоздей разного калибра он согнул нужные крюки и взялся за украшение вестибюля. На степах повесил широкие струганые еловые доски. Сквозь лак, как речной поток, волнуясь, текли широкие волокна. Стараясь найти приятные для глаза расстояния и пропорции, он прикреплял к доскам фотографии. Над дверью в воздухе повесил вырезанные из картона буквы, которые напутствовали: "До жатвы сено под крышу!" Когда под снимками были прикреплены выведенные тушью надписи, с улицы через высокую дверь вошел Касперьюст. Они оба видели фильмы об открытии художественных выставок. Касперьюст — первый гость — заложил руки за спину и начал обход в сандалиях на босу ногу.

Осмотрев передовиков, Касперьюст торжественно крякнул:

— Фотографии соответствуют действительности и все они правильные, только не знаю, как насчет отбора..

— Это все зарегистрированные передовики!

— Но какие? К примеру, эта доярка Элма Юкумниеце. Вы не знаете, что месяц тому назад она окатила молоком мужа, когда тот подвыпивши начал на ферме ее лапать.

— Нет… По лицу этого не скажешь…

— Но мы-то знаем. Еще будет товарищеский суд, потому что это было колхозное молоко. Так что… не надо торопиться с Юкумниеце до товарищеского суда. Может случиться, что после него ее больше не оставят в передовиках. Так, рядом Дайлонис Буцис, тракторист. А вы знаете, что он два раза провожал с вечера танцев замужнюю учительницу Лиепиню? И под своим пиджаком, потому что якобы шел дождь. Поговаривают даже о расторжении брака. Так что сомневаюсь, долго ли будем мы считать его примером для других.

— Жаль, такой симпатичный парень, — вздохнул Нарбут.

У следующего фото Касперьюст сурово нахмурил брови:

— Чем глубже в лес, тем больше дров: и Скродерен тут!