— Хорошо еще, что я не купила себе тогда белую шляпку, ведь я бы перепачкала ее в грязи и в крови.

— Да, — сказал седой Гильдебранд, смахивая пепел с пиджака. — И как бы мы это только пережили?

И оба они улыбнулись тихой, радостной и поистине мудрой улыбкой.

Пятно в глазу

е так уж часто случается, чтобы человек в возрасте тридцати восьми — сорока лет, после того как он уже обзавелся лысиной, благонамеренными буржуазными взглядами и, соответственно этому, мясистым, красным лицом, вдруг изменился самым коренным образом. Но именно так случилось с виноторговцем Ингбертом Маукнером — и к тому же столь явно, что некоторые его давнишние друзья, с коими вместе он курил сигары за ликерным столиком, были поражены и совершенно от него отвернулись. Правда, они продолжали покупать у Маукнера вина собственного его изготовления, которые он коллекционировал и хранил с большим умением и любовью, но узы дружбы между ними постепенно ослабевали и рвались. И поскольку с каждым может случиться, что в глазу у него внезапно появится пятно, то кое-кому не мешает узнать об этой истории.

Началось все восьмого сентября, когда Маукнер в гостях у Вендринера попытался при помощи весьма примитивного пробочника раскупорить бутылку шамбертена — вина одиннадцатого, благодатного года. Маукнер не хотел осрамиться, иначе Вендринер наговорил бы ему тьму колкостей, и потому он изо всех сил тащил застрявшую пробку. Кровь кинулась ему в голову, но он не отступал — и круглый кусочек коры испанского дуба в конце концов подался и, звонко щелкнув, выскочил из горлышка. Маукнер одержал победу. Но на следующее утро, развернув газету, он удивился: неужели у него загрязнились очки? На них, вероятно, попала капелька чего-то желтого, ибо привычный шрифт пошел вкривь и вкось, буквы выросли, искривились, а бумага потемнела, словно на нее пролили кофе. Маукнер машинально скользнул глазами вокруг — пятно не исчезало. Он зажмурил левый глаз и смотрел только правым — все было в порядке; он попробовал смотреть одним левым глазом — опять то же помутнение. Маукнер снял очки и стал их разглядывать на свет своими близорукими глазами, но он обнаружил лишь обычную пыль. Тогда он протер их до полной прозрачности. В надежде, что теперь все будет по-старому, он нацепил очки на нос — и снопа, будто в насмешку, то же пятно, те же искаженные буквы, то же кривые строчки. И тут господину Маукнеру стало до ужаса ясно, что с левым глазом у него неблагополучно; страх и беспокойство впились в его сердце, испортив благодушное утреннее настроение. У человека только два глаза, и они нужны ему оба, черт возьми, а уж если кто так близорук, как Маукнер, — значит он должен беречь их вдвойне. Весь день приказчики и клиенты следили за господином Маукнером, который, уже привыкнув смотреть с некоторой опаской, зажмуривал правый глаз и застывал, уставившись левым в пространство; казалось, он целится во что-то, но целится мимо, и это производило забавное впечатление на окружающих. Однако Маукнер вовсе не целился, уж мы-то знаем, он все проверял пятно в своем глазу, и — проклятие! — оно не хотело исчезать. Желтоватое пятнышко плавало перед ним — скрывать нечего — и затемняло предметы, когда он смотрел левым глазом. К окулисту, думал он, завтра же утром! Улегшись после этого утомительного дня в постель, он чувствовал лишь легкую боль, но глаз не подергивался и не слезоточил; и все-таки Маукнер остался при своем решении: немедленно к доктору! Господин Маукнер преклонялся перед врачебным искусством…

Кабинет доктора Крона сверкал белым лаком и никелем, а магические буквы на стене, производившие впечатление своими размерами и бессмысленностью, приветствовали господина Маукнера как доброго знакомого: он должен был вновь и вновь произносить вслух эти буквы. А доктор Крон пытался подобрать ему новые очки и беседовал с ним успокоительным тоном, ибо относился к Маукнеру с искренней доброжелательностью; потом он вставил ему в глаз какой-то твердый кристаллик, и глаз начало немилосердно жечь: это было новейшее изобретение, способствовавшее расширению зрачка. Наконец поток слез у господина Маукнера иссяк, и врач зеркалом направил яркий луч в святая святых глаза. Господин Маукнер старался молча переносить боль, а доктор Крон ласково приказывал ему направлять судорожный взгляд мимо его, докторского, уха и смотреть то вверх, то вниз, то направо, то налево. Наконец доктор Крон установил перед Маукнером круг, положил его подбородок на твердый брусок и начал передвигать по круглому черному диску яркую точку, иногда попадавшую в поле зрения больного, иногда выходившую за его пределы. Доктор водил эту точку, а она двигалась на манер кометы в каком-нибудь астрономическом приборе или в планетарии — сверху вниз, справа налево, — и господину Маукнеру пришлось убедиться, как трудно, приковавшись взглядом к неподвижной точке в центре круга, давать четкие ответы на вопросы о положении второй, движущейся точки. В конце концов доктор Крон объявил, что глазу не грозит опасность. На сетчатке, с которой мы родимся, рядом с «желтым пятном», которым мы смотрим, лопнул небольшой сосудик — то ли от волнения, то ли от физического напряжения. (Проклятая бутылка, подумал Маукнер со злостью.) Нет, с возрастом, со склерозом это не имеет ничего общего. Пятно будет уменьшаться и постепенно рассосется — точно так же, как исчезает синяк на коже. Пройдет, конечно, некоторое время, тут пахнет не одним месяцем, и многое зависит от того, будет ли господин Маукнер аккуратно принимать лекарства и выполнять все его, доктора Крона, предписания.

И скажем прямо: господин Маукнер иногда выполнял их, а иногда и забывал. Он глотал таблетки, позволял супруге по вечерам смазывать веко изнутри едкой мазью, очень интересовался стеклянной палочкой с шариком на конце, которой при этом пользовалась его жена, страдал от жгучей, острой боли, перед тем как заснуть, и проклинал все пробочники, существующие в западном полушарии. И все же в назначенное время, точно и честно, со свойственным порядочному бюргеру детским послушанием, он являлся к врачу, который измерял пятно, все больше расплывавшееся в его левом глазу, при помощи секстанта — или как там эта штука называется, коей капитаны, согласно Герштекеру[23], измеряют высоту и ширину.

Потому что пятно разрослось. Оно приняло очертания страны Норвегии на карте и вначале находилось в правом верхнем углу поля зрения, а потом стало все больше приближаться к центру — темное, точно очерченное, окруженное расплывающимся ореолом. Пятно то медленно росло, то съеживалось; когда господин Маукнер снимал очки, оно образовывало плотную темную завесу между ним и теми предметами, которые правому глазу — даже без очков — представлялись хоть и нечеткими, но окрашенными в их натуральный цвет. Когда же этот честный бюргер смотрел левым глазом — а уж кажется, что может быть естественней, — в центре его поля зрения, чуть влево, ему мешало какое-то чуждое зыбкое новообразование; что-то встало между ним и внешним миром; у него оказался один близорукий глаз, а другой дальнозоркий, зрение его начало хромать. Комичная ситуация!

С тех пор в жизнь господина Маукнера вошло нечто постороннее. Со зрением обстояло плохо, что ж, к этому мало-помалу привыкаешь. Но им овладело непонятное желание — смотреть на божий мир только левым глазом. И вот милое смуглое личико его малыша Гёц-Утца, который только что, когда он глядел на него обоими глазами, лежал в коляске хорошенький, как картинка, сразу изменилось, стало изжелта-серым лицом одутловатого уродца: грязновато-смуглый цвет кожи, лоб устрашающе разбух, один глаз увеличенный, черный, другой нормальный, маленький, щеки сморщились, только тельце осталось прежним. Вот во что внезапно превратился его очаровательный карапуз! Пятно закрывало лишь небольшую часть поля зрения господина Маукнера, но и этого было достаточно. Красное платьице стало грязно-оранжевым, голубое одеяло на коляске — водянисто-зеленым, белоснежное белье на кроватке — неопрятно-желтым. Вот так подарок судьбы! — думал господин Маукнер. И тут же, стоило правому глазу, доброй фее, прийти на помощь, как все принимало правильную окраску и его опять окружал прекрасный, чистый мир детства.