Раздвижные двери, ведущие на задний двор, широко открыты; двор залит светом, как будто он в огне. Прожектора, понимаю я. Там, позади бассейна, Ди-Джей крутит запись; у него машины для световых эффектов и пуска дыма. Он, должно быть, использует генератор. У Джеса, скорее всего, все это место работает на генераторах, как будто мы выжившие в каком-то стихийном бедствии.

Отсюда мне видно бассейн, наполненный водой небесно – голубого цвета — ярче и голубее, чем вода, обрушивающаяся на пляж внизу. Люди плавают в бассейне полностью одетые, в купальниках, кое – кто даже голышом. Они танцуют, занимаются любовью, смеются. Запах, мерцающие огни, пульсирующая музыка — они переполняют меня так, что все, чего я хочу, это сбежать — обратно к скалам, обратно к Питу, где я была только с океаном и нашим дыханием. Это место — сумасшедший дом. Не удивительно, что цена за вход — наркотики. Что-нибудь, чтобы заставить стихнуть звуки, чтобы принести немного мира в это биение, такое устойчивое и безжалостное, как пульс.

Я пытаюсь представить себе моих братьев, прогуливающихся на одной из этих вечеринок. Может быть, как и я, они пришли сюда не в поисках кайфа. Может быть, как и я, они были вынуждены принять таблетки, чтобы проникнуть внутрь. Может быть, как и я, они не собирались принимать наркотики во второй раз. Может быть, они хотели только узнать, из-за чего вся эта суета.

Я иду сквозь толпу в самый конец двора, протискиваясь между горячими телами и холодным потом, наступая на сигареты, которые все еще тлеют в сухой траве — ждущие, чтобы случился пожар, обходя лужи липкого алкоголя из стаканов, которые были брошены и забыты на земле. Может, я смогу выбраться отсюда прежде, чем наркотики “вставят”. Я держусь края, делая огромный круг вокруг вечеринки, пока не замечаю его. Методика, вроде этой, усвоена от учителей. Найти Джеса и получить “Пять”. А я всегда получаю “Пятерки”.

Я держу руки в карманах. Никогда не была хороша в вечеринках. Никогда не хотела идти на танцпол или вливать в себя пару рюмок дешевой водки. Однажды, на вечеринке на пляже прошлой осенью, я вылила пиво из моей банки, когда мой приятель (с которым у меня было свидание) не смотрел, только для того, чтобы попросить его взять мне еще банку, а затем еще и еще. К концу вечера он думал, что я выпила больше него, и не мог перестать говорить о том, как высока должна быть моя толерантность. Когда я рассказала Фионе, она подумала, что это было весело. Дэкс думал, что было стыдно впустую потратить все это пиво.

Трудно разглядеть лица между вспышками цветомузыки. Я ахаю, когда кто-то спотыкается, падая в бассейн, но он всплывает, смеясь, даже несмотря на то, что его губы кровоточат. Это именно то, что делает “пыль”? Я трясу головой, и когда я это делаю, огни прожекторов, кажется, ускользают из поля моего зрения. Я полагаю, что вскоре разберусь со всем этим.

Мой круг наполовину завершен, я останавливаюсь рядом с пультом Ди-Джея, не смотря на то, что здесь музыка настолько громкая, что мне не слышно даже собственных мыслей. Я становлюсь на цыпочки, вытягиваю шею, чтобы видеть поверх тел, подпрыгивающих вверх и вниз вместе с музыкой. Мальчик без рубашки, переносящий скейтборд, выглядит как Майкл сзади, но затем он поворачивается, и я вижу его глаза — темные, грязно-коричневые — не такие, как у моих братьев. Я слышу смех, звучащий как смех Джона, но я никогда в жизни не смогу найти человека, от которого он исходит. Внезапно, музыка останавливается — перерыв между песнями, которого даже худшие Ди-Джеи знают, как избежать.

Но я благодарна за тишину; за то, что тела прекратили танцевать; за неподвижность, позволившую мне оглядеться вокруг. Там, прямо напротив меня, в стороне от вечеринки — Джес, прислонившийся к стене дома. Он удивленно поднимает брови, когда видит меня, глазеющую на него, и я немедленно опускаю взгляд, глядя на его обувь — ботинки, выглядывающие из-под темных облегающих джинсов, выделяются на фоне моря шлепанцев, сандалий и босых ног. Музыка начинается снова — громче, чем прежде. Когда я поднимаю взгляд, Джес уже исчез. Дерьмо.

— Вау, — говорю я, и слово чувствуется липким во рту, как будто я только что проглотила полную ложку сиропа. — Вау, — говорю я снова, медленнее на этот раз, припоминая, что мальчишка у дверей сказал мне: возьми все время, которое тебе нужно.

Все время, которое мне нужно для чего?

Чтобы найти Джеса, точно. Я улыбаюсь. Подождите, я все время улыбаюсь. Я улыбаюсь так широко, что у меня болит челюсть, но потом это перестает быть болью. Это сладкая боль. Я прижимаю руки к щекам — мягким, как шелк. Мягким, как поцелуй.

Даже мои зубы ощущаются, как атлас.

Я трясу головой.

Я ищу Джеса. Я ищу Джеса. Я ищу Джеса.

— Не нужно кричать, сладкая, — говорит кто-то. Я смотрю вверх и вижу мальчика, одетого в футболку и пляжные шорты, как почти каждый здесь. У него бутылка пива в одной руке, второй рукой он обвивает талию одетой в бикини девушки. Я даже не осознавала, что кричала. Я даже не осознавала, что говорила вслух.

— Он прямо вон там.

— Где? — спрашиваю я, глядя в указанном им направлении.

Там снова те же голубые глаза, такие яркие даже в темноте. Мне интересно, на что это будет похоже — стать ближе к этим голубым глазам. Будет ли это также тепло, как стоять рядом с огнем, или также холодно, как стоять рядом с огромной глыбой льда?

Джес прямо там, где я видела его, прислонившийся к стене. Может быть, он и вовсе не уходил. Медленно, стараюсь не моргать — не хочу снова потерять его из вида — я начала пробираться через двор к Джесу.

Ногами чувствую неровности на верху деревянного крыльца — подождите, когда это я успела снять обувь? — а затем я чувствую, будто невесома, будто гравитация совсем перестала существовать, и нет ничего — нет вещей, привязывающих меня к земле; и я плыву к прекрасному мальчику в темных джинсах и черных ботинках.

Но если здесь нет притяжения, то не должно быть и никаких волн, но даже с музыкой, стучащей в моих ушах, я все еще могу слышать волны, разбивающиеся о пляж внизу.

— Где мои братья? — выкрикиваю я, и голубые глаза Джеса сужаются в замешательстве. Я говорю это снова. Я произношу их имена. Я говорю — «Ведьмино дерево». Или, может быть, я не говорю ничего. Не чувствуется, чтобы мой рот шевелился. Я пытаюсь снова: братья, Джон и Майкл, «Ведьмино дерево». Но выражение лица Джеса не меняется, не двигается даже в малейшем намеке на узнавание. Вместо этого он добирается до меня.

— Венди, как много ты приняла, милая? — он притягивает меня ближе, и его руки, такие холодные рядом с моей кожей, освежающие, как дождь.

Я позволяю себе прислониться к нему — моя спина рядом с его грудью. Я закрываю глаза; кажется, будто Джес собирается позаботиться обо мне, обернувшись вокруг меня, как одеяло. Он вкусно пахнет — как прилив, соль и пиво.

— Не волнуйся, скоро это пройдет, — шепчет он слова в волосы на моем затылке. Его дыхание мягкое, прохладное и успокаивающее, а его голос глубокий.

Откуда он знает мое имя? Я никогда не говорила ему этого. Подождите, точно, Белла сказала ему мое имя. Белла, которая знала моих братьев; знала, что они были наркоманами. И Джес снабжает наркоманов.

— Нет, — говорю я, качая головой и отстраняюсь от него, несмотря на то, что в мгновение, когда мое тело отделяется от его, я скучаю по его прикосновениям. Что за хрень в этих наркотиках, что они заставляют меня хотеть быть ближе к человеку, который продавал “пыль” моим братьям?

— Нет, — повторяю я, более уверенно на этот раз. Я снова говорю слова: братья, Джон и Майкл, «Ведьмино дерево». Но в этот раз, когда Джес достигает меня, я умудряюсь увернуться от него. Я могу чувствовать, как мое лицо падает, крошась — как будто оно сделано из бумаги, и кто-то льет воду на него.

Не вода. Слезы. Я плачу. Но слезы ощущаются такими прекрасными на моей коже, что скоро я рыдаю как дитя.

— Ты не можешь поймать меня! — кричу я, ликуя, как маленький ребенок, играющий в салки. Но затем я спотыкаюсь, сильно ударяясь о землю.