— Вы же знаете, что новый налог Петербергу во вред, — мягко заметил Хикеракли, и Коленвал вдруг сообразил, что он по-прежнему на удивление серьёзен. — Почему вы не попытались ничего сделать?

— Не попытался? — наместник высокомерно поморщился. — Я немедля направил в Четвёртый Патриархат свои рекомендации. Четвёртый Патриархат ответил, что не может выдать Петербергу эксклюзивные права, поскольку это вызовет возмущение в других населённых пунктах, но может отложить введение налога на срок до двух с половиной лет, то есть до расширения города. Но, поскольку меня скоро сменяют, рекомендацию должен подтвердить и новый петербержский наместник. Он успел бы.

Хикеракли растерянно откинулся на стуле.

— Вам бы, сударь, людям это объявить, глядишь и успокоились бы.

— Вы слишком нетерпеливы. Это не мгновенные процессы.

— Хватит заговаривать нам зубы! — закричал Коленвал. — Этот закон глуп и бесчеловечен по сути своей, правки и сроки тут значения не имеют!

— В вымирающих городах за Уралом считают иначе.

— И как будто дело только в нём. Пакт о неагрессии не умнее, это попытка насильственно запретить человеческую природу!

— Это попытка помешать людям делать друг другу больно и страшно, — отозвался наместник, — и в Европах она работает.

 — Вы уверены? — Хикеракли наклонил голову. — Вы же знаете о сейчашних Европах только по переписке.

Наместник невесело усмехнулся. Вообще, пусть и с неохотой, ему следовало отдать должное: будь Коленвал на его месте и в его возрасте, он ни за что бы не стал тратить время на пустые объяснения с какими-то, как выражается Гныщевич, малолетками, револьвер не револьвер. Он, собственно, и на своём бы месте не стал. Но куда больше недоумения вызывал у Коленвала сейчас Хикеракли.

Он являл собой воплощение фразы «прислушиваться к чьим-то словам», револьвер не револьвер. Наместника рассматривал очень внимательно.

Коленвал тряхнул головой, отгоняя свои наблюдения. Хочет пялиться — пусть пялится.

Хикеракли развёл руками.

— Да мы ж вас не бьём, хэр мой Штерц, не обижаем. Ежели вы во всём правы, то и поможете нам не допустить военной, что называется, диктатуры, раз уж вы такой многомудрый и всё-то понимаете. Поможете же?

Наместник низко склонил голову.

— Я был бы рад.

— Ну вот видите! — Хикеракли протянул руку и без зазрений потрепал его по плечу. — Всем радость, а уныния не надо!

— Если вам так любезно ворковать, воркуйте без меня, — решил Коленвал, вернулся к столу и грозно повис над любителями болтовни. — Мне в Алмазы?

— В них, родимые. Думается мне, ежели ты в казармах полное ситуации непонимание нарисуешь, в город тебя пропустят, это ж не из города, — почесал Хикеракли в затылке. — А ты уверен, что возвращаться хочешь?

Сие Коленвал ответом не удостоил.

— Господин Штерц, ключи от наручников.

Наместник саркастично улыбнулся.

— Всё сложнее, молодой человек, чем вам кажется. Ключи — у господина Бауэра, а он, если не ошибаюсь, заперт на некоем малом складе вместе с двумя своими коллегами и их оружием.

— Вы можете приказать им сдаться, — мирно заметил Хикеракли.

— Могу. Был бы рад. Но не стану, как не станут все те, кто продолжит осложнять вашу жизнь впредь.

Коленвал, чьё терпение иссякло окончательно, препираться не стал. Предположив, что дальше Хикеракли как-нибудь сам разберётся, он быстро вышел из кабинета и разыскал Драмина. Резать сразу браслеты тот не решился, но с цепочкой преспокойно справился обычный токарный станок. Драмин, конечно, подступался и к браслетам, вот только на них требовались время и калибровка, а калибровки, кажется, сейчас не хватало самому Коленвалу.

Возле завода стояли две «Метели», на которых приехал наместник с охраной, и конь — видимо, хикераклиевский. Коленвал предпочёл авто.

— Если не выделываться, всё очень даже просто, — сердито пробурчал он, усаживаясь на водительское кресло. — Если не выделываться.

Ах, до чего просто было завернуть в один из бараков Северной части, обратиться вежливо к полковнику Шкёву и уверенным голосом, будто расспросы сами собой разумеются, разузнать, что же творится в городе! Скопцов вовсе не ожидал подобной простоты — потому, видно, что за прошедшие два года казармы окончательно перестали быть ему родным домом, сменились на общежитие Академии, и что с того, сколько раз в неделю он заходил к отцу? Когда же сегодня шёл, мерещилось, что непременно задержат, правды не раскроют, а вместо того выгонят или арестуют.

Да ведь и следовало бы.

В отсутствие отца полковник Шкёв просто попался под руку. Полковником он служил у Йорба, но капитаном когда-то был у Скворцова, а потому Скопцов с детства знал его лично. Сегодня же Шкёв и вовсе отыскался в Северной части, у Стошева.

На площади Скопцов не был — специально плутал от Людского до казарм кругом, широким кругом, словно на соседней улочке могло до него дотянуться… что-то.

Может, страх, а может, мысль о том, что это сделал отец.

Его родной отец, так плакавший из-за смерти единственной дочери, совсем забыл подумать о том, что члены Городского совета тоже для кого-то были единственными.

И нарочно шёл Скопцов подальше от отца — до части Северной.

Полковник Шкёв до полковника дослужился не только выучкой, но и особенной какой-то насупленной честностью, а потому перед Скопцовым юлить не стал, отвечал прямо. Советовал на ночь остаться в казармах, не искушать лешего. Советовал дождаться отца.

Скопцов вежливо распрощался.

«А зря ты в свои академии вцепился, вот что, — с отеческой прямой фамильярностью посетовал Шкёв. — Был бы сейчас при погонах и на коне. Как поуляжется, кончай дурака валять, возвращайся в казармы! Видишь же, тут самое для мужчины место».

Скопцов молча развернулся и тем же до глупого кружным путём направился в Алмазы.

В Алмазах было пусто и притом немыслимым образом всё равно суетливо. Нашлись там только господин Солосье-старший, граф Набедренных и За’Бэй, но и втроём они умудрялись создавать беспрестанное какое-то движение. А вот слуги, как ни странно, на глаза не попадались: точно в лучших аристократических домах, они возникали, когда нужно, из воздуха, по кивку господина Солосье передвигали графу прямо в гостиную стол и вновь исчезали. Граф же прятался за порхающими кипами бумаг и чернильницами, строчил кому-то нескончаемые письма и нескончаемо же вздыхал.

— У него верфи, — жизнерадостно пояснил За’Бэй, когда воздушные руки слуг поставили перед Скопцовым чай, — теперь не шесть, а пять, но всё равно верфи. А где верфи — там управляющие, а где управляющие — там указания управляющим. Но работать в кабинете господина Солосье он отказывается.

— Раз уж вы меня, пользуясь моим мягкосердечием, заточили, — граф не поднял глаз от бумаг, — я предпочту самое потенциально людное место моей темницы. Мало ли что ещё стрясётся.

— Вас заточили… разумно, — извиняющимся тоном проговорил Скопцов. — Ситуация очень неспокойная, и именно аристократы сейчас вызывают у всех повышенный интерес. В самом деле, не стоит попусту рисковать.

— Да за что охотиться на аристократов в Петерберге? — в комнату бодро вошёл господин Солосье с кофейной чашкой в одной руке и эклером в другой. — Тут ведь даже феодализм какой-то игрушечный, аристократам принадлежат предприятия и земли, но никак не люди. А вот довелось мне лет сорок назад застрять в одном европейском королевстве в интересный момент — вы ведь историю изучаете, понимаете, о чём я? Я, конечно, поучаствовал в меру сил, представляю, так сказать, процесс изнутри. Ну и вот: настоящий государственный переворот в стране с настоящей монархией — это и правда для аристократов опасность, когда травят просто за титул. Яд ведь совершенно, совершенно неагрессивен, — лукаво усмехнулся он. — Сейчас же будут бросаться просто на всех, кто богат, — как бросаются везде и всегда. Так что вам, граф, если вы очень захотите нас покинуть, вполне хватит одёжи поскромнее. У меня, уверен, отыщется…