Тот исчез. Но ненадолго.

Вернулся он уже не один, а с другим, и уже не подснежником. Тот был постарше и с погонами. Эге, это и есть начальник поезда, смекнул я. И тут же решил признаться ему во всем начистоту.

А он зашел как, сразу улыбнулся мне, словно старому знакомому. Видимо, навел про меня справки. И моментально стал вываливать на меня все свои угрозы, крики и все остальное, что у него еще там было в запасе:

— Это не о тебе ли мне уже докладывали? И ведь верно говорят, дыма без огня не бывает.

Мне, конечно, очень польстило, что он знает меня лично и в определенном свете. Это было даже в какой-то степени приятненько. Что ж, слушаем дальше.

— Что там за книжка? Что, самый умный, что ли, да? Раз такой молодой да без мозгов — слезешь на следующей станции. Давай сюда записи! Кто ты вообще по жизни такой, а? Я тебя спрашиваю, понял?

Наверное, надо было бросаться ему в ноги, молить о пощаде, просить прощения и все такое. Надо было искать оправдания и хоть каким-то макаром обелить свой невесть в чем провинившийся шкурятничек. Слезать на следующем стэйшене и кувыркаться в ночи мне не хотелось.

— Собираюсь учиться я в Академии Философии, — оправдываюсь. — Я надеюсь на высшее образование. Ведь без высшего образования сейчас никуда. Это крайне важно. И может только Академия Философии спасет меня от несправедливости и тотального невежества, — возвышенно заключил я.

— Довольно собирать, парень, не прикидывайся! — начальник неожиданно ловким движением вырвал у меня книжак и отпрыгнул на противоположную сторону к окну. Хищно впился в нее глазами стал рассматривать. Как будто б он мог что-нибудь разобрать в моих записях на полях. Остальные обступили его и тоже жадно пялились в книжку, шевеля губами. Эх, скоты.

Но положение тем не менее становилось выгодным. Я закурил «Camel» и уставился на мутный пейзаж за окном. К тому же после «велосипедиста» алкашка конкретно ударила мне в голову.

Даже расхрабрился я и подумал, что стоит накатать жалобу главному по поездам в РЖД на такие нелепые геморры.

Может, верно болтают, что подлинный человек — отсутствие человека, истинная жизнь — отсутствие жизни. Да, все мы пациенты, бояться нечего, скоро умрем. Медлено, постепенно и и тихо. A-а, мне по барабану.

Понятно, что я, как и все, очень люблю послушать нелепицы про чужие заморочки. И порадоваться, узнав нечто расхорошее про своих друзей и знакомых. В некотором роде это возвышает.

Как-то Латин познакомил меня с парняшиком, звали его Олег. Ну тот мой дружок с Верхней Волги, теревший в «Солянке», когда я с чеками разумненько в банк не поехал под прием. Приятный замечательный собеседник. «Олег, — говорил я ему обычно ближе к вечеру. — Расскажи мне про всех и вся, что знаешь нового». Он был доволен, он расходился, он любил, когда его внимательно слушают. Про кого бы я ни спрашивал, Олег говорил только самые хорошие новости. Если у кого-то из наших знакомых складывалось что-то по положительным векторкам, он говаривал, что это ненадолго и что этот человек еще попляшет. Если же кто-то был на откатах по жизненке, Олег радовался и фактики высмаковал. «Так ему и надо! Он же идиот!». В людях он видел только опасных конкурентов. А также его буквально распирало от ненависти к своим родным. Больше всего на свете Олег ненавидел свою мамашу. Что, впрочем, несмотря на такие отношения, не мешало Олегу регулярно вышибать из нее дополнительные ресурсы. «Опять с ней в хламешник разлаялся, — спокойно признавался он. — Прикидываешь, эта жадная боготь дала мне всего семь штук грин. Мне НУЖНО было срочняк в край десять, а она дала семь. Ну не сука ли? Когда же она скинет ласты-то, а?» — переживал он. В сущности, он был неплохой парняшик, не такой, как все. Олег общался с чужими мирами посредством автомобильных трасс, тоже любил некисло пошляться. В конце концов эти самые автомобильные трассы его и разломают. Он расклеится и его утянет на Юг, вместе с заменившей ему маман тупорылой богатой молдаванкой.

А ветер всегда на Север. Погода не переменится. Буря рядом.

Жизнь — она липкая и вязкая.

Впереди одна секунда? Впереди десять миллионов лет?

Демонстрация тупости, респектабельности и старения.

Инкубатор, жратва, секс, дети.

Вся, везде, всего имитация.

Никто никому ничего никогда.

Бр-р, хватит, пора оцифровываться, это снова гребаные пунктиры в зараженной Могилой башке.

Поисследовав мою тетрадь минут десять, начальник поезда вернулся ко мне. Он был сама любезность. То-то и оно. Стал рассыпаться в извинениях, лопотать. Изо всей брошюры он выловил только одно слово — Ясперс. Это потому, что он был умней и прогрессивней остальных и догадался, что это имя собственное.

— Произошла досадная ошибка, — говорит. — Мы приняли вас совсем за другого персонажа. Должен был тут один прийти… зря ждали… — его морда лица скривилась. — Так сразу и сказали бы, что вы музыкант. Музыку я и сам очень люблю, знаете ли. Музыка — это очень здорово. Ясперс! — зевнул он мечтательно. — Очень люблю его симфонии. Моцарт! Бетховен! Ясперс! О, музыка — это нечто. А еще полонез Кандинского! Это мое любимое, я ведь и сам тоже занимаюсь музыкой. Вы уж нас извините, мы больше вам мешать не будем. Сидите на здоровье. Читайте.

Всю его болтовню понял я смутно. Наверное, он хотел потрясти меня своими познаниями в области искусства. Интеллигентного человека всегда видно издалека.

Но теперь-то унижаться мазы не было никакой. Отнюдь не собирался я с ними теперь цацкаться. Сказал им всем весьма решительно, что это просто возмутительно и оскорбительно. Сказал, что ухожу, умываю руки и не заплачу им ни копья. Пусть и не думают, твари.

Словом, я был на коне, золотом баране и все такое. Единственный посетитель, и того довели до белого каления. Сказал я им это откровенно, значит, и с гордым видом отравился к выходу. Они опять смотрели на меня с разинутыми ртами.

Добрел, хлопнул дверью и в тамбур.

Все это зыбкий, зыбкий Туман. Но в котором уже давни ничего не видно. Бредешь, спотыкаешься и чтобы не свихнуться окончательно, кричишь в этом Тумане во всю глотку. А другие, такие же «чужие», бредущие поблизости в Тумане в никуда, прибегают на голос. Ты сталкиваешься с ними лоб в лоб, «Я» в «Я», и видишь всего лишь «чужих». Тогда шарахаешься в страхе куда глаза гладят. А глядят они в пустоту, в зыбкий Туман. Так и бродишь бесцельно, а потом в этой зыбкости оступаешься и падаешь наконец-то в пропасть.

И все это наконец, к счастью, заканчивается.

Ну что ж. Ничего удивительного.

В очередной раз «чужие» очень хорошо со мой обошлись. Впрочем, с каждым днем к этому привыкаешь, закаляешься.

Возвращение, а главное, пребывание в купе представлялось более благоразумным. Это потому что в ресторане я все же успел порядком наглотаться мужества поверх «велосипедиста». Психика мал-мал устаканилась и даже умиротворилась по децелкам.

В коридорах и тамбурах к лучшему ничего не изменилось. Окончательно одурев от монотонной тряски внутри передвигающихся в пространстве железных коробок, многоуважаемые пассажиры готовились к сладостной встрече с Другим Городом. Пока они ударились в потребление спиртных напитков и пожирание мяса мертвых зверушек с таким неистовством, что было ясно: как столкнутся с Другим Городом — для них наступит новая эра существования. Восхитительная и замечательная.

Вот что предвкушали эти мечтатели.

Я проходил по купейным и плацкартным вагонам. С небольшой опаской осматриваясь, конечно. Обилие бутылок и жратвы на столах подтверждало: каждый, если хочет, при желании может высвободить свою сущность посредством нехитрых комбинаций рук, пасти и брюха.

Заливай, забрасывай — и готово. Вот оно, счастье.

Везде перемещались залитые синькой, и иногда мне приходилось сторониться, отмахиваться, отвечать на их нелепые бредни и пьяные выкрики. Как оказалось, их состояние совсем не мешало им цепляться ко мне с самыми разносторонними вопросами и предложениями. Даже подстегивало. Я вырывался из вопросов и предложений, шел дальше. Мне нужно было теперь добраться до купе, вот и все.