Пустыня. Конкретный мираж.

Все вокруг — декорация.

Теперь в бреду меня все чаще обступают те люди, которых я знал по Академии: Шопенгауэр, Дильтей, Кьеркегор… О чем-то рассказывают, что-то советуют, куда-то зовут.

Я даже читать больше не мог. Мой развинченный брэйн ничего не вкуривал даже по децелкам. Может быть, все же мое состояние связано с пребыванием в этом городе? Тогда, конечно, надо сматываться как можно скорее. Конечно, с большей радостью я поехал бы в Южную Америку, но, во-первых, мне нужно было разобраться со страховкой и деньгами, во-вторых, логичней было ехать к Латину в Испанию.

И тут приехала Альфа. Если помните, в Западном Городе у меня было две девки, Альфа и Бета. В миру они колготились, конечно, под другими нэймами. И если помните, когда я убирался оттуда, я заезжал к Бете и с ней в пух разругался. А к Альфе я даже и не заехал. Уехал и все.

И вот теперь приехала Альфа. Раньше я общался с Альфой реже, чем с Бетой, потому как предки уж очень тщательно бедолажку на пятилетний срок на универовский юридический факультет загрузили, и моя рожа, отвлекающая Альфу от эдикейшена, им отнюдь не импонировала.

Но все ложилось в логическую цепь: сначала я разобрался с Бетой, потом с Лали, а теперь приехала Альфа.

Приехала. Позвонила. Открываю. Все те же длинные черные волосы.

— Привет, — говорит она как можно радостнее. — Можно, надеюсь? К ВАМ? — это уже с сарказмом спрашивает. Типа того откажу, не обидится, вернее, обидится, но типа готова к такому раскладу.

А я так живенько подбежал дверь открывать, потому что уж точно не Альфу ждал, а Шопенгауэра, Дильтея и Кьеркегора.

— А, это всего лишь ты… Ну, заходи… — вот как я встретил одну из своих бывших девок. Промямлил, но быстро взял себя в руки.

Ладно, зашла. Чего уж теперь выкобениваться?

Уселась, насупилась. В квартире тепло.

— Чай будешь? — вяло спрашиваю я.

— Да, конечно, спасибо.

Добрая, вежливая, потому как типа ей надо. Хотя всегда, когда ты распахиваешь пасть, все уже знают, что ты скажешь.

Люди говорят одни и те же слова, им не нужно выдумывать другую лексику, им достаточно нескольких сотен привычных фраз и выражений, чтобы донести до вас свою тупость. Да и зачем, в сущности, больше? Главное — особо не высовываться. Того, кто пытается говорить больше, затыкают или в лучшем случае с ним не разговаривают. Никогда не следует умничать, другие могут решить, что вы слишком много на себя берете.

Альфа спрашивает меня о делах. Может, нормально, может плохо, а скорей хуже некуда. Втайне думаю, что же мне с ней теперь делать. Киваю, поддерживаю беседу.

— Что сейчас читаешь? — спрашивает.

— Шестова, — вру я, припоминая какое-то имя из ящика.

— Угу, хорошая книга, — отхлебывает, кивая, пиво.

— Ты ж не читала, — наглею с вызовом дальше.

— Раз ты читаешь, значит, интересно.

Дальше выяснилось, что Альфа приехала с Северо-Запада. И где-то там пересекалась с Латином. С Латином у них давняя симпатия.

— Неужели и здесь побывал этот мерзавец?

— Да. В Испанию уехал недавно.

— Я бы отправила еще дальше.

И тоже сообщила, что пока поживет у меня. На Западе и Севере у ней не очень делишки сложились, но здесь она уж всем докажет, какая она наикрутейшая герла. По сравнению с Бетой амбиций у ней было на чуток побольше.

Альфа искренне считала, что еще чуть-чуть, и мир обрушит на нее каскад материальных благ и вселенской любви. В этом она не сомневалась, ведь она самая умная и клевая.

А во всем виноваты, конечно, предки. Родители трясутся над своими заморышами-детьми и врут: «Ты хороший! Ты самый лучший!». И гундосят об этом своим родственникам и друзьям. А личинка-то глупая, малолетняя. Верит по малости. Вырастает и бросается с этим дешевым прогоном во внешний мир. А там все такие, выросшие личинки, поют друг другу о себе, разлюбимом. А потом все самое хорошее и лучшее на свете валится тебе на голову. И сечешь тогда, что тебя родители изначально обманули.

Поэтому ребенка лучше взращивать в спартанских условиях. И сразу лечить его, что он такая же мразь, как и все остальные, особь, и повсюду «чужие». Ребенок будет настороже, он будет глядеть исподлобья, он будет злобен и агрессивен, он будет готов к любым подлостям со стороны окружающих. И конечно, не будет питать никаких иллюзий по поводу своей никчемной жизненки. Навесит на себя маску с искривленным хлебальником и станет необычайно жестким. А если родители не удосужились выбить из тебя всю дурь, то отрезать крылья и сжигать их нужно самостоятельно. Альфа уже подукоротила себе крылышки и не осмеливалась взмахивать ими на полную. Но все еще сохраняла иллюзии по отношению к этой стихийной, неизвестно откуда взявшейся «воле к жизни», к миру, недостойному самого себя, который раздроблен на шесть миллиардов маленьких воль, каждая из которых претендует на возвеличивание и самообожествление. Альфа не понимала, что все абсурд, что это война всех против всех. И естественный выход только один — скорейшее самоуничтожение. Тотальное высвобождение духа и физическая смерть. Это и есть сущность проекта Полет.

В бытовой же жизни ничего особенного. Мы с Альфой почти не разговариваем. Такой договор: мы живем параллельно. Альфа куда-то исчезает и возвращается дня через два-три. Жизнерадуется и приносит деньги.

Альфа привезла кусочек моего небогатого прошлого. Меня даже по этой теме торкнуло и я даже заностальгировал по Западному и Северному городам. Да, впрочем, уже совсем скоро мы неизбежно обовьемся в каком-нибудь ядерном клубке и полетим повсюду. Высоко-высоко, далеко-далеко, на самую темень, до самого конца.

Однако присутствие Альфы неожиданно пробудило во мне что-то светлое и даже оптимистичное.

Наверное, я мог бы и влюбиться в Альфу. Ведь любовь заводится так же неожиданно, как и вши. Разница в следующем: вши заводятся в голове, а любовь — в сердце. Вшей травишь по незнанке керосином, а любовь — «желтыми».

Да только на хрена мне такие замороты.

Я эксгумировал порции прошлого посредством эфемерной радужности и необратимости короткого будущего. Но в отличие от Альфы я отчетливо и горестно осознавал, что будущего не существует.

Еще, мозги у Альфы находились во вполне конкретном месте — между ног. Отчего я беситься немного начал, все-таки мы вместе жили. И тоже приволок тину к нам на хату, чтоб отомстить по децелкам. Альфа еще сильно удивилась, когда ее домой ночью не пустили. Истерики, конечно, скандалы. Но не суть. Любовь нельзя было подпускать. Это опасная штука, она только и хочет как гадить людям. Начинается цветочками, а кончается рожами битыми.

Альфа возвращается. Тяжелый день, платили мало, работала много. Она становится все менее и менее разговорчивой, молчаливой и грустной. Происходит вечерняя вялая случка. Я рассказываю о кино, которое смотрел в Киноцентре.

У акулы, после того как ее убьют и вырежут сердце, это самое уже вырезанное сердце бьется еще целых два часа. У человека тоже происходит нечто похожее после полового акта: кишки еще два часа вздымаются вверх-вниз в ужасе от столкновения с себе подобным.

А любовь надо запретить, как самый что ни на есть опаснейший наркотик. Заглатывает, дурак, наживку, насаживается на крючок и вроде как фарисействует вполную. Цепляет приятно, торкает. И он подсаживается. А все это требует жертв и скандалов как постоянного повышения дозы. А когда все заканчивается — тяжелейший отходняк. Ломки. Так что за любовь, как за опасный наркотик, давно пора статью ввести. И если кто преступит и на любовь осмелится — сразу закрывать лет на десять. Так всем будет безопаснее.

Альфа закрывает журнал, она уже почти спит. На экране очередной крутейный фильм. Настоящий герой только что прикончил тысячного врага. Он отдыхает, пьет «Хейнекен», смотрит вдаль и планирует новые убийства.

Так как Альфа уже почти спит, я вырубаю звук в надежде, что пойму смысл и так.