Здесь, в Западном Городе, все равно бы ничего не изменилось. Как все были тяжелыми и тупыми, так все такими и остались бы. Кроме дележа на «Я» и шесть миллиардов бесспорных «чужих», люди делятся еще на множество категорий, к примеру, на быдло баранье и тех, кто тявкает. Я частенько потявкивал. И зачастую совершенно напрасно. И конечно, если бы я задумал прекратить свое жизненное путешествие, окружающие бы даже этого не заметили. Впрочем, в таком случае и с ними бы тоже все было покончено. По крайней мере для меня.

«Эге, — решил я, — ко мне сегодня еще приходит некоторое подобие мыслей». Помогает, могилка. Обнадеженный, я почехлил дальше.

Безусловно, что Бега, что Альфа совершенно ничего не секли. Хоти немного позже их собственные путешествия закончились вполне логично. Я поговорил ни о чем с Бетой. И в принципе был теперь этому бесконечно рад. А вот от Альфа, в отличие от нее, несколько позже ВСЕ поняла. Об этом позже.

А тот, кто научился цифровать пунктирчики, гарантированно проживет спокойно. И лишь иногда, в истерике, исключительно трясясь за свою зябкую жизненку, он Судет поднимать бараний свой таблоид, когда его, гавкнув, дернут за ошейник с экрана телевизора.

Меж тем я медленно, но верно продвигался к центральным улицам Города. Все блестело, пищало, бликало. Шелестело и мерцало. И казалось, что из каждого подвала доносится органная музыка. И казалось, что вот-вот феи начнут осыпать нас лепестками роз.

Вот и тупик Памяти Коммерсантов, бывший переулок Щорса. Днем здесь многолюдно, все заставлено палатками и киосками, легашами и теми же самыми коммерсантами. Ведь теперь все только и делают, что торгуют. Так что чего уж там.

Не знаю, как же меня так вставили «желтые Омеги», не знаю, откуда заплясала эта немыслимая вакханалия видеоизображения с саундом, но прямо на меня выплыл Лев Толстой. Ну в рубахе, портках нестираных, при бороде до пупа.

Он был конкретно и плотно зашторен. Это точно.

Увидев своими простецкими, но затуманившимися глазами меня, этот господин тут же поспешил поближе. А я хоть и опешил неслабо, задергался, но тем не менее где-то фоном мелькнула мыслишка, что было бы неплохо что-нибудь поиметь со старикана. Граф как-никак… У него изо рта что-то капало и это было не совсем приятно. Тем не менее я тут же пожаловался господину на слишком яркие огни, резкое пространство и туманные звезды. Он, конечно, не мог упустить случая все объяснить:

— Понимаешь, Северин, слово — великая вещь. Предложение, ясно, еще круче. Тем более если оно на полстраницы. Но, понимаешь, слово может разъединить людей, может соединить, — он замолчал и с опаской огляделся. — Ты понимаешь, о чем я, а? Берегись такого слова, которое может разъединить людей.

Мне показалось, что у него даже что-то за спиной блеснуло. Он снова с опаской осмотрелся и огорченно вздохнул.

Ну тут я из самоутверждения сказал уважаемому господину, этому престарелому мыслителю, что не согласен с ним в корне, но спорить не собираюсь. Он задумался и протянул мне фляжку.

Кстати, одет он был довольно прилично. Рубаха атласная, портки, хоть и грязные, зато бархатные. Так что вряд ли бы с ним случились неприятности. Хотя, может, и наоборот. Толстому явно хотелось чего-то большего. Великие необычные люди, они все такие. Его понесло:

— Смотри, Северин. Смотри, дурья твоя башка. Теперь я рассказал им все. Они меня так просили, так просили. И что же? Я им все объяснил. Я написал им такую сладенькую чепухень, и быдло мне поверило. «Воскресение» называется, кажется… Я уж точно и сам не помню. Помню только, что про девку там какую-то правильную. Ты только глянь, какой кэш на кармане!

Я зажмурился и заболтал головой.

Ярко-серо. Ярко-серо. Открываю — видение не исчезало.

Оно возбужденно раскачивалось. Трясущимися руками оно доставало приятные глазу пачки ласковых баксяток. Если бы только они повалились на асфальт, я бы помог их собрать исходя из некоторых своих проводок… Все-таки этот рерайтер действительно отхватил гонорар за свой бук. Я тут же предложил взять на ближайшей точке экстази. Его глаза радостно заблестели. Давай, конечно давай, прилип он ко мне. Все это было достаточно страшновато, но ради экса я готов был стерпеть и худшее. Но не успел я раскатать маршрут нашего предполагаемого путешествия и поймать тачку, как в его голове запульсировала очередная оригинальная идейка. Уж, на это он был способен:

— Северин! Дурак! Я понял, что нам нужно. Как и в моем последнем романе, нам нужны девки. Вот чего нам не хватает — домов терпимости! Как же я сразу не догадался? Короче, берем вдоль по Питерской барышень и едем ко мне в отель. Покатит развлекалово, а заодно проявим временное единение между идеей, буком и тинс, понимаешь?

Я, конечно, все понимал. Но это меня уже слабо устраивало. Нужно было как-то приходить в себя. К тому же мне не хотелось портить и так столь нафаршированный событиями денек какими-то сомнительными случками, а уж тем паче прослушиванием его измышлений и спичей.

Словом, отказался. Хотя этот персонаж, в отличие от Беты, мог бы надавать мне кучу различных советов. Мы расстались с ним по-мирному. Толстой даже дал мне автограф на совершенно измятой пачке «Winston’a». Чуть позже я ее выкинул, когда сигареты кончились. Все утро потом искал пачку. Ведь такой раритет! Ан нету.

И Город запульсировал.

И Город заскрежетал.

Улицы продолжали размножаться, а фонари сыпали навстречу блестящие лепестки. Они падали, падали и падали, застилая розовый снег до самого горизонта. Западный Город явно хотел подвергнуть меня остракизму. Здесь не было правды. Здесь не было ничего.

И когда лепестки завалили улицы, Город перестал пульсировать.

Город перестал скрежетать.

Лепестки действительно завалили все. Белые лепестки.

И яркие.

— Че-как заказывать будем? — спрашивает меня официантка и раскачивается взад-вперед в такт музыке. Наверное, она тоже барахтается в этом кабачке в поисках некоторой порции счастья. Приехала, обозначилась в Городе и резонно прилунилась работать в этой поганой «Солянке». Озлобилась, понятно, и чего-то ждет, дура литовская.

Конечно, в путешествии всегда приходится выбирать. Жизнь или коммерция, любовь или деньги, коньяк или водка. Поводов, чтоб задуматься, настолько много, что свихнешься в три секунды. Слава ангелам, что мне после вчерашних эмпатогенезиков задумываться особо не приходилось — и так ничего не лезло…

— Кофе, — вежливо говорю и сотик «Nokia» из кармана пиджачка выцепляю.

Ясное дело, у моей милой собеседницы уже все написано на роже. Несмотря на мою культурную вежливость, она недовольна.

— У нас ресторан… — лепит, мол, побольше надо заказывать. Перекошенный фэйс. Что ж, это ее проценты и план. Стол был грязный, стены синие, музыка и та попсня. Удивительно, как у нее еще борзометр шкалит претензяки озвучивать?

Не стал больше ничего заказывать, посоветовал нести, сказал, друзья, мол, сейчас подъедут, тогда так подзакажем, что аж за ушами треснет. Чего она еще хочет? Ничего? Тогда я жду. Официантка недовольно ушла, вихляя своими нижними кусками тела. Эх, бескультурщина!

Принесла заказ, поставила. Отхлебнул и звоню. Благодушный настрой у меня, но смобильнуться надо.

— Ну и когда вы подъедете? — спрашиваю.

Да, да, говорят, уже очень вскорости. Им какого-то мажорчика, сынишку чинуши из налоговой нужно было отвезти. Ну, помочь. Задерживаются, дело нужное, так что чего уж там. Но здесь у меня уже постсвечение повалило шементом, и после того как трубешник свитчоффнул, прямо сразу о самом боженьке задумался. О каком непонятно, болтают их наверху типа в небесных загашниках как грязи. Но раз уж я задумался, то бог уж наверняка какой-нибудь самый наипродвинутейший. Слегка с олигофренистым оттенком, конечно, как это у них там обычно бывает. Ну, да ладно.

Парни долго не ехали. Запарился я их ждать. А вокруг «чужие». Веселые, радостные, глупые. Шастают или сидят по парочкам, воркуют, значит. И я сижу, довольный собой и зоопарком. И так захорошело мне, так интересно стало на «чужих» смотреть, что вмиг расхотелось ехать куда-либо. Вот если б сразу где-нибудь далеко-далеко, высоко-высоко мне бы наобещали полный короб успеха и небо в алмазах, я бы ради интереса поехал. А так… Сейчас здесь было лучше.