Он вспомнил просторное кирпичное здание на тихой, обсаженной деревьями нью-йоркской улице, маленький садик позади, с пыльной листвой, письменный стол в кабинете, книги на полках. Они согласились поделить мебель, но руки не доходили. Да ему и некуда было ее ставить: нельзя же возить письменный стол из отеля в отель.

Она ждала ответа, но Крейг молчал.

– Хочешь отозвать адвокатов и остановить бракоразводный процесс? Я хочу.

– Я подумаю.

У него не хватает сил противостоять ей сейчас.

– Что заставило тебя пойти на это? Ни с того ни с сего прислал мне это ужасное письмо с просьбой о разводе. В конце концов, мы неплохо ладили. Ты делал что в голову взбредет. Месяцами не бывал дома. Я даже не знала, в Штатах ты или нет. И никогда не задавала вопросов о твоих… кто бы там они ни были. Может, мы и не воплощали собой светлую юношескую любовь, но мы все же уживались.

– Уживались, – повторил он. – Да мы по пять месяцев не спали.

– А по чьей вине? – почти взвизгнула она.

– По твоей.

У нее весьма избирательная и очень услужливая память. Он не удивится, если она будет все отрицать с полным сознанием собственной правоты. Но к его удивлению, она вдруг заявила:

– А чего ты еще ожидал? Все эти годы ты ясно давал понять, что я тебе надоела. Ты приглашал чуть не весь свет, только бы не ужинать наедине со мной.

– Включая Берти Фолсома.

Пенелопа покраснела.

– Включая Берти Фолсома. Насколько я понимаю, твоя потаскушка дочь проболталась тебе о Женеве.

– Именно.

– Он по крайней мере внимателен ко мне.

– Браво. Молодец, ничего не скажешь. Да и ты тоже.

– Еще одна жертва, которую можешь добавить к своему счету, – прошипела она. Все сдерживающие барьеры куда-то исчезли. Ее уже не останавливали ни пластиковый сосуд, изливавший бесполезные лекарства в его вену, ни больничная палата, ни белые стены. – Толкнул ее в объятия этого пьяницы.

– Он бросил пить, – вырвалось у него. Слишком поздно Крейг сообразил, как по-идиотски это звучит.

– Зато не бросил других развлечений. Женился три раза и все-таки ищет чего поновее. Больше я с этой девчонкой слова не скажу. А твоя вторая дочь! Бедняжка Марша! Мчится сюда из самой Аризоны, чтобы утешить отца, – и что ты ей сказал? Неужели других слов не нашлось, кроме «Марша, ну и разнесло же тебя!»? Она несколько дней проплакала. Знаешь, что она мне сказала? «Даже истекая кровью, он все-таки издевается надо мной. Он меня ненавидит». Я попыталась уговорить ее приехать сюда со мной, но она отказалась.

– Я извинюсь перед ней, – устало пообещал Крейг. – Как-нибудь потом. Я вовсе ее не ненавижу.

– Зато ненавидишь меня.

– Я никого не могу ненавидеть.

– Даже сейчас ты готов на все, чтобы меня унизить.

Крейг холодно отметил привычные мелодраматические интонации, которые появлялись в ее голосе при упоминании о муках, которые она терпит.

– Что и говорить, прямо сейчас эта особа бесстыдно слоняется внизу, готовая броситься к тебе, как только ты меня вышвырнешь отсюда.

– Не знаю, о какой особе ты толкуешь, – отбивался он.

– О твоей парижской шлюхе. Прекрасно знаешь. И я тоже.

Пенелопа стала нервно расхаживать по комнате, очевидно, пытаясь взять себя в руки. Он закрыл глаза и вжался в подушку.

– Я пришла сюда не затем, чтобы спорить, Джесс, – уговаривала Пенелопа прежним рассудительным тоном, – а затем, чтобы сказать: твой дом открыт для тебя. Буду рада. Более чем.

– Я же сказал, что подумаю, – повторил он.

– Сделай одолжение, – допытывалась она, – раз и навсегда объясни, зачем тебе понадобился развод.

Ну что же, сама напросилась. Он открыл глаза, чтобы видеть ее реакцию.

– Однажды в Нью-Йорке я встретил Элис Пейн.

– При чем тут Элис Пейн?

– Она рассказала мне забавную историю. Каждый год пятого октября она получает дюжину роз. Без карточки. От неизвестного.

Судя по тому, как внезапно окаменело ее лицо, как напряглись плечи, удар попал в цель.

– Ни одна женщина, – продолжал он, – имеющая какое-то отношение к дюжине роз по пятым числам октября, не получит меня ни живым, ни мертвым.

Он снова лег и закрыл глаза. Она сама полезла на рожон и получила, и теперь его захлестывало огромное облегчение оттого, что правда наконец вышла наружу.

– Прощай, Джесс, – прошептала она.

– Прощай.

Он услышал, как тихо закрылась за ней дверь. И впервые заплакал. Не от гнева, не от горечи потери. А потому, что, прожив с женщиной двадцать лет и имея от нее двоих детей, не испытывал при расставании никаких чувств, даже ярости.

Немного погодя он вспомнил, что Пенелопа говорила о Констанс.

– Внизу ждет леди, – сказал он мисс Белиссано. – Не попросите ее подняться? И дайте мне щетку, расческу и зеркало.

Он зачесал волосы назад. За три недели они сильно отросли. Густые, длинные, они словно отвергали болезнь. И седины не прибавилось. Глаза на осунувшемся лице казались неестественно огромными и блестящими. Он сильно похудел и от этого выглядел помолодевшим. Правда, сомнительно, чтобы Констанс понравился такой способ омоложения.

Но дверь открылась, и на пороге появилась Белинда. Крейг едва скрыл разочарование.

– Белинда, – сердечно приветствовал он, – как я рад вас видеть!

Она чмокнула его в щеку. Похоже, Белинда плакала: грусть облагородила маленькое личико с резкими чертами, сделав его более женственным. На ней было все то же платье цвета электрик. Особый наряд для визитов к умирающим.

– В этой больнице сплошные чудовища, – пожаловалась она. Голос тоже стал мягче. Должно быть, его болезнь благотворно на нее подействовала. – Я приходила каждый день всю неделю подряд, и меня не пускали.

– Мне очень жаль, – солгал он.

– Но я в курсе всех дел. И уже поговорила с мистером Мерфи. Вам не придется работать над этой картиной.

– Боюсь, что так.

Она нервно сцепила руки. Узкие и огрубелые. Двадцать три года за пишущей машинкой. Ярко-красный лак на ногтях. Просто талант безошибочно выбирать неудачные цвета.

Белинда подошла к окну, поправила жалюзи.

– Джесс, – начала она, – я хочу уволиться.

– Не верю.

– Лучше поверьте.

– Нашли другое место?

– Конечно, нет! – оскорбленно вскинулась она, поворачиваясь спиной к окну.

– Зачем же увольняться?

– Вы все равно не сможете работать, даже когда выпишетесь отсюда.

– Какое-то время – да.

– Очень долго. Джесс, не будем себя обманывать. Вам не нужна ни я, ни этот офис. Вам следовало бы закрыть его пять лет назад. Вы держали его из-за меня.

– Вздор, – отмахнулся он, стараясь говорить как можно резче. Она знала, что он лжет, но ложь была сейчас необходима.

– Я просто совершала привычные телодвижения, – тихо призналась она. – Спасибо, но с меня хватит. Так или иначе, я давно хотела уехать из Нью-Йорка. Больше мне не вынести. Здесь какой-то сумасшедший дом. Только в этом месяце ограбили двух моих друзей. Средь бела дня. Моего племянника ударили ножом в грудь за пачку сигарет, и он едва выжил. Я не смею выйти из квартиры вечером. Уже год как не ходила ни в театр, ни в кино. На моей двери четыре замка. Каждый раз, когда на моем этаже останавливается лифт, я трясусь от страха. Джесс, если им так нужен этот город, пусть забирают.

– Куда вы поедете? – мягко спросил он.

– Моя мама все еще живет в нашем доме, в Ньютауне, – пояснила она. – Последнее время она сильно болеет. Буду ухаживать за ней. Это красивый, спокойный маленький город, где можно без опаски гулять по улицам.

– Может, я тоже туда переберусь, – заметил он полусерьезно.

– Это еще не самое худшее.

– А на что собираетесь жить?

Неизбежный тягостный вопрос.

– Не так уж мне много и нужно. Удалось порядочно скопить. Благодаря вам, Джесс. Вы невероятно великодушный человек, и я хочу, чтобы вы знали, как я это ценю.

– Вы же работали.

– Мне нравилось работать на вас. Повезло. Лучше всякого брака, а уж я этого насмотрелась.