Возможно, в этот самый момент Уолтер Клейн в своем замке и Энн наверху, в одноместном номере, читают те же тридцать страниц. Судят его. От этой мысли ему сделалось не по себе.

Крейг заметил, что, пока читал, допил виски. Он снова взглянул на часы. Почти час. А спать по-прежнему не хочется.

Крейг вышел на балкон и поглядел вниз. Вода все прибывала, а шум волн становился громче. Движение на набережной значительно уменьшилось. До него донеслись голоса с американским акцентом, женский смех. Крейг подумал, что женщинам следовало бы запретить смеяться в полночь под окнами одиноких мужчин.

Но тут он заметил Энн, выходившую из подъезда в накинутом на платье из органди плаще. Крейг увидел, как она пересекла улицу. Двое-трое мужчин взглянули на нее, но не остановились. Энн спустилась по ступенькам на пляж. Темная фигурка приблизилась к краю воды, отчетливо видная на фоне освещенных волнорезов. Потом она медленно побрела вдоль берега и исчезла во мраке.

Крейг подавил порыв немедленно броситься за ней. Если бы она хотела быть с отцом, наверняка дала бы знать. Существует определенный предел, за которым нечего и надеяться уберечь свое дитя.

Молодые говорят о себе искренне, бесконечно, с шокирующей откровенностью, но в конце концов оказывается, что ты знаешь о них не больше, чем твой отец в свое время знал о тебе.

Крейг вернулся в номер, взялся за бутылку с виски, и тут в дверь постучали.

На следующее утро он проснулся один, на смятой постели. На столе в гостиной лежала записка, написанная почерком Гейл:

«Ну и какая же подстилка лучше: я или моя мать?»

Он позвонил ей в отель, но телефонистка сообщила, что мисс Маккиннон вышла.

Все эти великие писатели-мачо врут, решил Крейг. Истинным инструментом мести на самом деле является вагина. Женщина делает с мужчиной все, что хочет, а не наоборот.

Он снова поднял трубку и попросил Энн спуститься. Когда она появилась, еще в купальном халате, он так и не сказал, что видел, как она вчера выходила из отеля.

Явившийся с завтраком официант окинул Энн именно тем взглядом, которого и ожидал Крейг. За это он не получил чаевых.

На повороте «пежо», набитый детьми и идущий со скоростью девяносто миль в час, чуть не столкнулся лоб в лоб с его машиной. Крейг успел увильнуть, едва не влетев в канаву на обочине дороги. После этого он ехал медленно и осторожно, опасаясь всех французов на колесах и уже не любуясь виноградниками и оливковыми рощами, мимо которых проходила дорога, или случайными проблесками моря с левой стороны.

Он не спешил попасть в Марсель. Еще не решил, что сказать Констанс. Если вообще что-нибудь скажет. Не такой уж он хороший актер, чтобы успешно притворяться, будто ничего не произошло. И он совсем не уверен в том, что притворяться так уж необходимо.

Прошлая ночь потрясла его. На этот раз не было ни кокетства, ни отказа. Гейл приняла его нежно, безмолвно, в темноте, под шум моря за окном. Мягкие руки, сладостные губы, легкие неспешные прикосновения. Он совсем забыл, какая кожа у молодых девушек. Ожидал, что она попытается взять над ним верх, алчно высосет силы, начнет грубо командовать, что еще хуже – насмехаться. Вместо этого она была… лучшего определения не подберешь: она отдалась безоглядно. Именно безоглядно.

Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: «Лучшего я не испытывал. За всю жизнь».

Он немедленно распознал грозящую опасность. Но все же в какой-то момент среди ночи сказал:

– Я люблю тебя.

И ощутил на ее щеках влагу.

И вдруг утром эта шутка дурного тона, бесцеремонная записка на столе. Кто, черт побери, ее мать?

Подъезжая к Марселю, он еще сбросил скорость.

В отеле его ждала записка от Констанс. Она пообещала вернуться после пяти, она зарезервировала ему соседний номер, она любит его. Портье передал, что звонил мистер Клейн и просил связаться с ним.

Он поднялся вслед за коридорным в свой номер. Смежная дверь между их номерами была открыта. После того как швейцар внес чемодан, а коридорный удалился, он отправился в номер Констанс. На бюро лежали знакомые расческа и щетка, полотняное платье повешено на двери шкафа, чтобы скорее разгладилось. Сами комнаты слишком темные, душные и сплошь заставлены мебелью. Несмотря на закрытые окна, уличный шум доносился и сюда.

Крейг вернулся в свой номер, сел на постель и потянулся к трубке. И уже хотел дать номер отеля Гейл, но тут же спохватился и попросил соединить его с Клейном.

К телефону подошел сам Клейн. Он был из тех людей, которые не отходят от телефона дальше чем на пять шагов.

– Ну, как наш гений? – осведомился он. – И что он делает в Марселе?

– Это всемирный героиновый центр, – сообщил Крейг. – Разве не знали?

– Слушайте, Джесс, – попросил Клейн, – подождите немного, пока я перейду к другому аппарату. Тут полно народу, и…

– Хорошо, – согласился Крейг. У Клейна вечно толчется народ.

Секунду спустя раздался щелчок – Клейн поднял трубку.

– Теперь можно и поговорить, – объявил он. – Вы ведь вернетесь в Канны?

– Вернусь.

– Когда?

– Через пару дней или около того.

– Надеюсь, еще до того, как все начнут сворачивать лагерь?

– Если понадобится, – осторожно откликнулся Крейг.

– Думаю, так будет лучше всего. Послушайте, я прочитал сценарий этого парня, Харта, который вы мне послали. Мне понравилось. Думаю, я смогу кое-что придумать. Прямо сейчас. На этой неделе. Вы заинтересованы?

– Смотря в чем.

– То есть?

– Зависит от того, что вы собираетесь придумать.

– Думаю, у меня есть подходящий актер на главную роль, – сообщил Клейн. – А заодно и режиссер. Не назову его имени, потому что он еще не дал окончательного ответа. Но он читал рукопись. И заметьте, пока никто не заговаривал о деньгах. Кроме того, еще многое нужно обговорить и тому подобное… Словом, вы понимаете.

– Разумеется. Понимаю.

– Итак, я считаю, что игра стоит свеч, если вы поторопитесь с приездом. Но никаких обещаний. Вам и это, надеюсь, понятно?

– Да.

– И еще одно, – продолжал Клейн. – Полагаю, что сценарий требует доработки.

– В жизни еще не видел сценария, который не нуждался бы в доработке, – усмехнулся Крейг. – Бьюсь об заклад, что первый же человек, к которому Шекспир обратился бы с рукописью «Гамлета», наверняка заявил бы, что пьеса требует доработки.

– Не знаю, кто такой этот Харт, но он уж точно не Шекспир, – отрезал Клейн. – И чувствую я, что на этой работе он весь выложился. То есть какой бы режиссер ни согласился ставить картину, наверняка потребует нанять другого сценариста для подготовки второго варианта рукописи. Прежде чем заводить разговор с режиссером, я хотел бы знать, что вы об этом думаете.

Крейг поколебался. Может, сейчас самый подходящий момент признаться, что Малкольма Харта не существует в природе? Но вслух он сказал:

– Мне самому нужно все обговорить с тем, кто согласится ставить картину. Ознакомиться с его идеями.

– Вполне справедливо, – согласился Клейн. – Да, вот еще что: хотите, чтобы я сам сказал Мерфи, что займусь этим дельцем, или возьмете сию нелегкую миссию на себя? Он так или иначе узнает. И скоро.

– Я скажу сам, – вызвался Крейг.

– Прекрасно, – почти обрадовался Клейн. – Но вам нелегко придется.

– Это уж моя забота.

– Ладно, заботьтесь. Смогу я связаться с вами в Марселе, если что-нибудь прояснится?

– Если я куда перееду, то дам вам знать, – пообещал Крейг.

– Не пойму, что вы все находите в Марселе, черт побери, – удивился Клейн. – А мы тут веселимся вовсю.

– Не сомневаюсь.

– Постучите по дереву, чтобы не сглазить, малыш, – велел Клейн и повесил трубку.

Крейг долго смотрел на телефон.

«Кто телефоном живет, от телефона и погибнет», – ни с того ни с сего подумал он. Кажется, ему следовало быть на седьмом небе после такого известия. Но не терять головы. Даже если из этого ничего не выйдет. Все равно рукопись – вещественное доказательство того, что он не зря тратил время.