Когда-то Крейга тоже награждали статуэтками, табличками, значками. Где это все сейчас?

Он позвонил. Томас сам открыл дверь. На нем были вельветовые брюки и тенниска с открытым воротом. Опрятный, грациозный, худощавый человек с приветливой улыбкой.

– Брюс, – едва выговорил Крейг, входя в переднюю, – похоже, вам придется вызвать мне доктора.

И рухнул на ближайший стул, не в силах пошевелиться.

Три дня спустя он все еще был жив. Лежал в светлой палате хорошей больницы, и Брюс Томас нашел ему старого доктора с негромким голосом, не слишком разговорчивого, но обладающего удивительно успокаивающим воздействием на пациентов. Главный хирург, жизнерадостный кругленький человечек, часто заглядывал к нему, будто бы поболтать о кино и театре, но Крейг видел, что тот наблюдает за ним в поисках симптомов, свидетельствующих о необходимости срочной операции. Когда Крейг спросил, каковы шансы на выздоровление после подобных операций, хирург не колеблясь ответил:

– Пятьдесят на пятьдесят.

Будь у Крейга родственники, с которыми доктор мог бы поговорить, возможно, первыми узнали бы они. Но пока больного навещали только Томас и Белинда.

Ему кололи обезболивающее, так что боли он не чувствовал, если не считать синяков на руках после пяти переливаний крови и внутривенных вливаний глюкозы и физиологического раствора. По какой-то неизвестной причине трубки то и дело забивало, а иглы выпадали. Вены становилось все труднее найти, и наконец на помощь призвали главного специалиста, прелестную скандинавскую девушку. Она немедленно выгнала из комнаты всех, даже сиделку, стойкую пожилую даму, бывшего капитана медицинской службы, ветерана корейской войны.

– Терпеть не могу посторонних, – объяснила она Крейгу. Талант, как он давно заметил, хоть в больнице, хоть в ином месте должен иметь определенные привилегии. Скандинавка, покачивая аккуратно причесанной белокурой головкой, долго трогала и ощупывала его руку, прежде чем одним ловким движением безболезненно ввела иглу в вену и отрегулировала поток раствора.

Больше он ее не видел. И жалел об этом. Она напомнила ему юную мать-датчанку у бассейна в Антибе.

«Пятьдесят на пятьдесят, – поразился он, – и при этом какие только мысли в голову не лезут!»

Хуже всего были приступы головной боли после каждого переливания. Но ему сказали, что это нормально. Наверное, те, кто работает в больнице, действительно считают боль вполне обычной вещью.

Томас вел себя безупречно. Он приходил дважды в день, не навязываясь при этом со своим сочувствием.

– Есть все шансы, – объявил он на третий день, – что вы покинете эти стены менее чем через две недели, и тогда мы возьмемся за работу.

Он не тратил времени зря. Получил согласие кинокомпании «Юнайтед артистс» и пытался договориться о бюджете в полтора миллиона долларов. Он уже успел найти прекрасный старый дом на Сэндс-Пойнт для натурных съемок. Брюс принял как должное желание Крейга стать вторым продюсером. Если он и знал о прогнозе хирурга, то не подавал виду.

Он сидел в палате Крейга и на третий день, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался Мерфи.

– Какого дьявола тут происходит? – громко осведомился он.

– А какого дьявола ты тут делаешь? – в свою очередь, спросил Крейг. – Я думал, ты в Риме.

– Как видишь, нет. Привет, Брюс. Вы уже ругаетесь, парни?

– Естественно, – улыбнулся Томас. – Искусство вечно, язвы быстротечны.

Крейг чувствовал себя слишком измученным, чтобы справиться, откуда Мерфи узнал, что он в больнице. Но он был рад старому другу. Мерфи все уладит. А сам он может уплыть в полные дурмана и не такие уж неприятные сны, в которых день перетекает в ночь и наоборот, а боль и наслаждение становятся безликими абстракциями. Теперь он в надежных руках и может сосредоточиться исключительно на усмирении мятежа своей крови.

– Меня пустили только на пять минут, – объяснил Мерфи. – Хотел проверить, жив ли ты. Если пожелаешь, вызову своего доктора из Голливуда. Говорят, он лучший в стране.

Все, с чем имел дело Мерфи, – лучшее в стране.

– Не стоит, Мерф, – отказался Крейг. – Здесь доктора не хуже.

– В таком случае поправляйся и ни о чем не думай. К тому времени, как тебя отсюда выкинут, у меня уже будет готов на подпись такой контракт от «Юнайтед артистс», что кое-кто взвоет от тоски. Пойдем, Брюс. Нам нужно обсудить вещи, не предназначенные для ушей больного.

Мерфи грубовато похлопал Крейга по плечу.

– Не смей так пугать старых друзей, – почти нежно пробормотал он. – Соня шлет свою любовь. Ухожу, сестра, ухожу.

Экс-капитан медицинской службы многозначительно посматривала на часы и мрачно хмурилась.

Мужчины поспешили удалиться. Сиделка поправила подушку.

– Бизнес, – вздохнула она, – убивает людей быстрее пули.

По мнению Крейга, человеку, начавшему свою трудовую жизнь в театре, лучше всего закончить ее в больничной палате. Разительно похоже на сцену. Герой – в центре, все прожекторы направлены на него. Доктор – режиссер и одновременно один из участников спектакля. В основном он наблюдает за действием из-за кулис, готовый в любую минуту вмешаться, шепчет другим актерам, что им пора на выход, а выходя, непременно нужно улыбаться и не задерживаться без нужды на публике. Сестры, словно рабочие сцены, расставляющие декорации, бегают с термометрами, подносами, суднами, шприцами, инструментами для переливания и забора крови. Самая длинная роль у героя: действие выстроено вокруг него, он никогда не покидает сцену, у него контракт на все спектакли. Правда, он, неблагодарный, иногда жалуется на свою известность, вечно критикует манеру игры других актеров и наверняка заменил бы их или вырезал роли, если бы мог.

И прежде всего убрал бы Белинду Юэн. К концу четвертого дня она уверилась, что он непременно поправится и процесс выздоровления можно ускорить, если заставить больного отрешиться от мрачных, как она выражалась, мыслей и заняться повседневными делами. Она доложила, что выписала его из отеля и забрала вещи. Ради экономии чемоданы теперь хранятся в офисе. Почту и письма она принесет. Все нужные люди извещены. Она звонила в «Таймс».

Когда Крейг попытался слабо запротестовать, она, как всегда, руководствуясь собственными понятиями о приличиях, порядке, заявила, что друзья, родные и публика имеют право знать. Он так и не решился спросить, каких именно друзей и родных она имеет в виду.

Телефон в офисе разрывался от звонков. Крейг поразился бы, узнав, сколько людей интересуются им. При ее деловитости неудивительно, если скоро в палату начнут ломиться толпы доброжелателей. Он умолял докторов выпустить его, строил планы побега.

По правде говоря, к этому времени он уже достаточно окреп, чтобы принимать посетителей. Из расковырянных вен вынули иглы, переливаний крови больше не делали, он уже садился и мог принимать жидкую пищу. И даже побрился. Собственное отражение в зеркале потрясло его. Такая же изжелта-зеленоватая кожа, как у русского таксиста.

Он решил, что, пока не выйдет из больницы, попросит мисс Белиссано, свою военизированную дневную сиделку, брить его.

В почте, принесенной Белиндой, оказался счет от адвоката жены на пять тысяч долларов. Решив наконец разводиться, он – от облегчения и в первом порыве великодушия – согласился оплачивать услуги ее поверенного, сообразив, что с помощью денег будет легче добиться развода.

Письмо от бухгалтера с напоминанием о том, что пора принять решение относительно семидесяти тысяч долларов, которые требует от него налоговое управление. Бухгалтер предупреждал: дело не терпит отлагательства, поскольку налоговики перешли к прямым угрозам.

Белинда нашла в его номере экземпляр «Трех горизонтов» и прочитала. Сценарий, очевидно, ей понравился, потому что она захватила с собой большие альбомы с фотографиями голливудских и нью-йоркских актеров в надежде, что Крейг их просмотрит и подумает о распределении ролей. Он лениво полистал альбомы, чтобы угодить Белинде.