— Вон большевичка. Она немцев гадами называет. Убей ее, Данило, убей!
— Отстань, — грубо оттолкнул он ее. — Чужими руками жар загребать. Они и есть гады. А ты падло вонючее. Тебя убить можно за золотые зубы, а у нее, кроме детей, ничего нет.
— Ах ты, пес бродячий. Тогда убей меня.
Я с детьми убежала за землянку. Да разве там спрячешься? Данило, засунув ладони за ремень, на котором висел наган, важно так подошел к черноглазой женщине. Она стояла около брички, сверху обтянутой брезентом. Там возились дети. Женщина выжидательно и строго смотрела на Данилу.
— Здорово, Зося. Ты не рада мне?
— Своих забот полно. Хуже цыган живем.
— Где твой? Уж не сбежал ли?
— Гриша? Куда, зачем? А дети и я кому нужны?
— Куда и зачем — он знает. Дети никому не нужны. А ты еще имеешь цену. Одни глаза чего стоят…
— Не дури. Случилось что?
— Случилось. — Данило отпил из фляжки. — Где твой? Не виляй хвостом.
— Не знаю. В деревне, наверно.
— А может, за конями ушел?
— Понятия не имею. Дети, перестаньте галдеть.
Данило залез на козлы-сиденье в передке брички, встал во весь рост и, окинув невеселым взглядом весь этот табор беженцев, крикнул неимоверно сильным голосом:
— Люди, слухайте меня! Немцы транспорта не дають. Сейчас им не до нас. Спасайся, кто как может. Прячьтесь, разъезжайтесь, бегите в лес, а то вас большевики перестреляют. Или — за немцами — лизать им зады.
— Вы только послухайте, шо он брешет!
— А ты отказываешься лизать? — спросил кто-то.
— У меня свои планы, я переформируюсь. В Америку подамся.
— Предаешь нас…
— Цыц, стерва! Подкошу, не моргнув глазом. Не впервой…
Он спрыгнул на землю и снова отпил из фляжки.
— Где наш баул? — спросил у Зоей. — Давай сюда. Быстро! Ну!
— Какой баул? — замялась она и заулыбалась заискивающе. — Ты что, Данило?
— Ну, саквояж. Ты что дурой прикидываешься, запамятовала какой? Или тебе мозги вправить, прочистить их? Я это в два счета. Рука не дрогнет.
Бабы, глядя на эту сцену, зашептались:
— У них в дорожном ящичке награбленное добро: серебряные и золотые вещи, часы, ложки, кольца, серьги и зубы от убитых. Зося сама хвастала.
— У Гриши спрашивай. Придет… тогда. А моя хата с краю, — отпиралась Зося.
— Зося, я давно на тебя зуб грызу. Баба ты подходящая.
— Без зубов можешь остаться: поломаешь. А тебе без них трудно.
— Посмотрим. Пойдем. Поговорить надо. Здесь люди. Я тороплюсь. Не ломайся!
— Куда тянешь? Что люди подумают? — Она тянула время. Видно, мужа ждала.
— Вон в ту землянку, пока мужа нет. Или доставай баул быстрее.
— Чего я там не видела? Ты что задумал?
— Там скажу. Недогадливая! Проститься надо. А муж придет — разделим баул.
— Людей постыдился бы. Приспичило. Мне стыдно. И так пальцами тычут…
— Какие это люди? Дерьмо. Идем, — тянул он ее за руку. — Идем, а то в бричку утяну.
— Отстань от меня, ирод. Отпусти, говорю. Люди! Помогите! — крикнула Зося.
Но никто на ее призыв не откликнулся. Шептались:
— Гляньте, что главарь делает. Своего дружка жену тянет куда-то. А потом и до нас доберется. Во дожили. Ничего не свято.
— Баба завидная, — с завистью сказал толстомордый власовец с перевязанной рукой. — Баба что надо.
— Так она ж чужая, — возразила его сухопарая жена. — Злыдни ненасытные.
— Сейчас у кого сила — тот и хозяин.
— Ну, а Гришка явится, что будет?
— Волки разберутся между собой. Гришка — его холуй.
Зося ухватилась одной рукой за дышло, другой отпихивала Данилу. Он дернул ее так, что она не удержалась на ногах, упала на землю, завизжала. И опять никто не кинулся выручать ее. Данило пнул ее в бок и приставил к груди автомат. Он, видать, не любил, чтоб ему сопротивлялись.
— Сейчас умрешь, сука. Вставай быстрее.
Она тяжело встала, молча пошла к нашей землянке. А ее дети кричали из крытой брички:
— Мамочка, куда он тебя повел. Папа! Папочка, где ты? Убьет мамку.
— Замолчите, щенята. Я вас!.. — Он потряс автоматом.
Дети юркнули под полог, продолжая плакать. Данило пинком отворил дверь в землянку и толкнул туда Зосю. Кто-то хихикнул, кто-то плюнул, кто-то заматерился. Время шло.
— А вон Гриша едет! — крикнула золотозубая ведьма.
И в самом деле, кто-то на краю леса показался верхом на лошади. Сзади на поводу бежала вторая, буланого цвета лошадь.
Бабы кинулись к Гришке.
— Скорее! Скорей сюда!
Он пришпорил лошадь, и когда подъехал, они наперебой бросились объяснять ему, что здесь произошло и где сейчас находится его жена.
— Твою жену Данила заволок в землянку. Скорее выручай. Он какой-то саквояж спрашивал.
— Саквояж? — испугался Гришка. — Он нашел его?
Гришка подскакал к бричке, с ходу нырнул под палатку, начал расшвыривать узлы, постель, чего-то искать. Вскоре спрыгнул на землю с небольшим, кожей обшитым чемоданчиком в руках, воровато осмотрелся, увидел около шоссе мотоцикл и сколько было духу побежал к нему.
— Ты куда? Жену выручай. Трус! — Но Гришке, наверно, баул был дороже жены.
Из землянки, шатаясь, вышла Зося, сзади, застегивая штаны, появился Данила. Зося схватилась за голову и упала на землю от стыда. Ведь все люди смотрели на нее.
— Бандит! Насильник. Убейте гада.
Затурчал мотоцикл. Это Гришка завел его, чтоб удрать. Данила вмиг сообразил, что тут произошло, поднял автомат и выпустил по мотоциклу очередь. Гришка вскрикнул от боли, упал. Саквояж раскрылся, из него посыпались различные предметы. Данила, а за ним и люди со всех сторон кинулись к саквояжу. Власовец с перевязанной левой рукой ощерился, выстрелил Даниле в спину, убил наповал его и, продолжая бежать к мотоциклу, кричал:
— Мо-е! Все мо-е! Прочь с дороги! Убью, Собаки бешеные.
Он рвался к мотоциклу, бил по головам пистолетом, упал, был смят и больше уже не встал…
— Золото делят! Н-а-ш-е з-о-л-о-т-о!
Такой безудержной ярости я в своей жизни не видела. Люди обезумели от жадности. Нет, это были не люди — звери. Они топтали друг друга, дрались, кусались, пинались, падали на землю, судорожно хватали золото, вырывали его из чужих рук, раздирали противникам лица в кровь…
Мои сыновья, прижавшись ко мне, испуганно смотрели на дикую свалку.
Около землянки лежала красивая и несчастная женщина. На фургоне плакали ее дети. А муж, истекающий кровью, полурастоптанный, валялся у обочины дороги — в кювете.
Мужчины разделились на две партии и продолжали отчаянно драться, ножи в ход пустили. А женщины от испуга и горя голосили, кричали, визжали и рвали на себе волосы. Постепенно бой перешел в ругань. Страсти, казалось, поутихли. И вдруг в кювете застонал Гришка.
— А-а-а-а! Это он всему виной, — закричала растрепанная золотозубая ведьма, схватила ком земли и бросила в умирающего. И другие бабы последовали ее примеру: полетел град камней в сторону раненого власовца.
— И жена его… сука, прятала награбленное…
Теперь уже около землянки, где лежала Зося, зашлепали комки земли. Ну, думаю, сейчас на меня набросятся. Я с детьми юркнула за плетень. Но бабы ринулись к Гришкиному фургону. Грабить. Я испугалась: побьют детей, дуры.
По шоссе через мост шло несколько немецких грузовиков. В них сидели перебинтованные немецкие солдаты с автоматами. Власовцы подняли руки. Машины остановились.
— Что это значит? — спросил офицер. — Что здесь происходит?
— Заберите нас с собой в Германию. — Офицер подумал, усмехнулся про себя и что-то забормотал на своем языке, отдал солдатам приказ. Те быстро выскочили из кузовов.
— Грузийт ценный вещь, борохло не надо. Бистро, бистро!
Погрузка продолжалась не более получаса. Вдруг солдаты по команде забрались в кузова и угрожающе направили автоматы на людей. Машины покатились.
— А-а-а-а-а! — Толпа бросилась бежать по шоссе вслед за грузовиками. И тут застрочили автоматы. Люди падали. Мертвые и раненые…
Золотозубая ведьма подбежала ко мне, начала целовать:
