— Так говорила Тоня? — вспыхнул я.

— Да. Жалко, говорит, парня. Он, чего доброго, запьет. А тебе это вредно. Ты интеллигент.

Не пойму его, шутит или серьезно говорит.

— Это ее слова?

— Безусловно. Не стану же я выдумывать небылицу. Не в моем характере.

— Врешь. Ты просто мстишь мне.

— За что, дорогой мой? Ох-хо-хо, — неестественно засмеялся он и скучно посмотрел на меня. — Ну чудила. За что? Скажи?

— Ты ревнуешь Тоню ко мне и не знаешь, как унизить меня.

Он нахмурился, закурил, затянулся до кашля.

— В соперники хочешь записаться? Фигура неподходящая. Ну, можно ли нас сравнивать? Подумай. Это же смешно. Да, забыл сказать тебе, друг мой, мы уезжаем отсюда. Навсегда. Гуд бай!

— Уезжаете? — вырвалось у меня так, будто я обрадовался или испугался.

— В областной центр. Повышение получил. Через месяц-полтора снимусь с якоря. А потом и Тоня переберется. Будешь в областном центре, заезжай. И не сердись… Я люблю тебя.

Шлагбаум открыли, машины двинулись.

…В больницу меня не пустили. Кузьма Власович подошел к большому окну, распахнул створку. Старик осунулся, похудел. Борода, кажется, стала еще более курчавой. Поздоровались.

«Как болезнь перевернула его», — подумал я и мне стало жаль старика.

— Ну, как ты там? — спросил он тихо, прижимая ладони к животу.

— Ничего, Кузьма Власович. Все в порядке.

— А у меня осколочек в животе нашли. С войны еще привез, как награду. Удалили. — Он протянул мне продолговатый серый кусочек металла.

— Сейчас легче? — спрашиваю. В его глазах вспыхнула радостная искорка.

— Ровно бы легче. Адам жив?

— Жив. Что с ним случится? Пасеку охраняет, вас ждет.

— Береги его. Скоро поправлюсь. Каждый день меня в этот час проведывает Тоня. Передачу приносит. — Он помолчал. — Уезжать, понимаешь, собираются в город. Им надо туда. Молодые. А я останусь здесь. Все законно-правильно.

— Почему? Как же вы без родных одни будете?

— Люди советуют остаться. Они правы. К шуму городской жизни я не привыкну. Буду скучать там. Сергей хотел обменять мой дом на городскую квартиру.

— А вам где жить?

— Я и говорю: где мне жить? Оказывается, он для меня выхлопотал там комнату в общежитии строителей. Но я привык к своему углу, поэтому отказался поехать. Все равно, что там, что здесь — один. Он вроде обиделся на меня, что я не согласился променять дом. Теперь ему придется ждать, пока там уладит с жильем. Иван Петрович, а может, мне переехать на пасеку навсегда и жить там до конца? Пусть Сергей меняет дом на городскую квартиру. — А вот и Тоня идет, — кивнул он головой и болезненно заулыбался.

Я обернулся. Она была в костюме приятного светло-серого цвета. Локоны завиты. Глаза, казалось, совсем почернели и стали еще более притягательными.

— Здравствуй, Ваня. — Она протянула мне руку, мягко и ласково улыбнулась. — Как живешь?

— Ты ведь знаешь. От лени начал опускаться. Чего доброго, запью.

— Вот как! Не говори глупости.

— Зачем же ты эти глупости говоришь Сергею?

— Я? Ты с ним встречался?

— Да. На переезде. Важный такой. Надутый.

— Он просто был не в духе. Или шутил. Ты же его знаешь. Он не может без шуток.

Она пыталась подбодрить меня и защитить мужа.

— Я не знаю ваших дел. Но зачем обижать человека? — буркнул старик. — Дружба дороже всего на свете…

— Разве ты не знаешь Сережу? — спросила Тоня. — Он любит подчеркнуть, что всегда и всюду лучше всех: лучший инженер, больше всех знает, лучше других работает. Ни в чем и никому не хочет уступить первенства. Даже жена у него самая красивая. — Она сверкнула глазами.

— Ну, в этом он прав, — грустно сказал я.

— Может, и в остальном прав? — спросила Тоня.

— Он умеет работать. А самохвальство не к лицу ему, — возразил Кузьма Власович. — Не мальчик уже.

— Отец! Я принесла тебе блины. Ты любишь блины, — сказала Тоня весело.

Старик нагнулся, взял сетку. По его лицу пробежала тень удовольствия.

— Идите домой. Угости Ивана Петровича чаем. Мы пошли.

Она сбоку посмотрела на меня.

— Ты сгорел весь. Почернел. Я давно тебя не видела. Скоро осень, и ты вернешься в город?

Я молчал.

— Ты знаешь, Сергея переводят в область. Мы собираемся уезжать. Отец остается один. Мне жалко его. Ты будешь жить с ним?

— Да. Хороший старик, — сказал я и опять вздохнул. — Я буду жить у него.

Сзади кто-то знакомо кашлянул. Это был Сергей. Он побагровел, брови ощетинились.

— Неожиданная встреча, пчеломор. Я бы на вашем месте шел под руку. На виду у всех. Демонстративно, так сказать…

— Сережа! — умоляюще посмотрела на него Тоня. — Ради бога, перестань разыгрывать эту сцену. Что подумают люди? — Он вдруг весь преобразился, просветлел, заулыбался дружески.

— Ну-ну. Напугался? То-то. Он, Тоня, говорит, что я ревную тебя к нему. В соперники напрашивается. Вот я и…

— Зря не ревнуешь. У нас с Ваней самые теплые отношения.

— Шут с вами. Я его тоже уважаю. Идем к нам обедать, расскажешь о своих делах.

Хайдар прискакал ко мне верхом на лошади.

— Иван! Я видел Марину. Она шла по городу с офицером, — сообщил он взволнованно и опустил глаза. — Такая веселая, счастливая. Это нехорошо, Иван. — У него нервно дернулась щека, будто хотел улыбнуться и подавил улыбку в зародыше.

— Что — нехорошо? Что она веселая? — волнуясь, спрашиваю недовольным тоном.

— Да. И с офицером под руку…

У меня сжалось сердце, задрожали пальцы.

— Чепуха, — сказал я безразличным голосом.

— Нет, ты не притворяйся. Это не чепуха, это серьезное дело.

— Как же быть? — растерянно спрашиваю я.

— Поезжай в город, узнай все, — посоветовал Хайдар.

И я отправился. Серка оставил возле дома Умербека, где когда-то останавливались с Хайдаром. «Где увидеть Марину?» — думал я, приближаясь к типографии. Тихонько приоткрыл дверь. Меня заметил Дмитрий Иванович.

— А-а-а-а! Заходи, заходи. Гостем будешь. Давненько не виделись. — Он достал из кармана расческу и тщательно вздыбил свои ершистые волосы. — А мы вот расширяем типографию. Новую печатную машину поставили и бумагорезальный станок.

Он был настроен миролюбиво, провел меня в свой кабинет, стены которого были выкрашены в салатный цвет. На больших окнах росли в горшках какие-то экзотические цветы: наверное, их посадила Марина. В это время она прошла по тротуару с капитаном. Мы с Дмитрием Ивановичем так и прильнули к стеклу. Она взглянула, заметила нас, отвернулась и ускорила шаг. Она была в светлом платье, в белых лакированных туфлях. Стройная и милая. Шея и руки подернуты легким загаром.

— Кто это с ней? — спросил я у Дмитрия Ивановича.

Он пожал плечами, спрятал в морщинках век свои маленькие глаза. Улыбнулся.

— Наверное, привезла с собой. У них живет, — ехидно сжал губы.

— У них? Так она… — впился я глазами в Дмитрия Ивановича.

— Не знаю. Ничего не знаю, — отмахнулся он.

Сердце порывисто колотилось. Мне хотелось бежать вслед за Мариной, догнать.

Я присел на стул. Дмитрий Иванович неторопливо достал из тумбочки начатую бутылку вина, наполнил граненый стакан и сунул мне под нос:

— Давай, держи! Успокаивает. — Я обратил внимание на его руку — черную, сухую и скрюченную, как клешня рака.

Я залпом выпил.

— Закуски нет, уж не погневайся.

Он снова налил и опять протянул мне клешню со стаканом.

— Брось, не расстраивайся. Я же тебе говорил, что прокараулишь ее на пасеке.

— При чем тут пасека?

Помолчали. Тесно и душно мне в кабинете. Дмитрий Иванович смотрит на меня и барабанит по столу острыми коричневыми ногтями.

— Вы ей ничего не говорили? — спрашиваю.

— Нет. Видел, какого подхватила? Парень на все сто. Орел! Положение имеет. Видать, неглупый.

— Откуда вам это известно? — возразил я. — Зачем вы его хвалите?